Наконец решилась сюда принести

[12dean6]

El derecho oscuro

Авторы:  Blowing...Wind, Анжелика-Анна.

Попасть на Адский Карнавал... А вдруг он уже вокруг?

Le prologue

Le prologue
***
Череда узких и как-то по-особенному пугающе-тёмных из-за обилия выхолодившегося на местных октябрьских ветрах камня улочек Праги разительно отличалась от приглушённо-светлых, глубоких и обманчиво спокойных и домашних номеров… «Праги» же.
Это противоречие даже слегка пугало. Маэва застыла на пороге, борясь и одновременно не желая противиться детскому ощущению, что сию минуту из-за дивана или того вот кресла в глубине номера выскочит что-то. Что должно населять этот вполне радушный приют каждого обеспеченного бездомного, доброе оно или злое? Додумать ей не дал бесконечно усталый голос, буквально каждый звук которого говорил, что сегодняшний день далеко не окончен:
– А что это у тебя тут?
Быстрее, чем она увидела на журнальном столике у входа какую-то коробочку (кажется, под ней ещё лежало что-то вроде письма), тепло рук сменилось прежним чувством брошенности перед чем-то страшным. Но тепло моментально вернулось, неся с собой ледяное прикосновение металла к коже.
Солаль придирчиво оглядел довольно странное ожерелье, впрочем, судя по виду, антиквариат – нечто вроде двух широких цепочек, скреплённых в центре небольшой металлической табличкой с гравировкой «Adversa fortuna». Вещица явно парная к тому браслету, что он нашёл у себя в номере с таким же в точности письмом. Сомнение и тянущее тоскливое беспокойство сменилось откровенным раздражением – с чего бы Жаку, которого он не видел лет сто, такие подарки делать, тем более им с Эви? Ладно, узнал о приезде старого школьного друга, захотел похвастаться своим клубом, прислал приглашение… Как-то пронюхал об их отношениях с Маэвой… Но зачем посылать эти побрякушки? Да ещё подписывать её приглашение этим набившем оскомину «Papa Poulet».
Она же, почти равнодушно пробежав пальцами по ожерелью, скорее смущенно, чем раздраженно, как хотелось, пробормотала:
– Amantes sunt amentes.


Безумно хотелось спать, но от местного холода все старые травмы словно с цепи сорвались. Теперь не уснуть даже. Сил тянуться к выключателю не было, и Мерван вполне ожидаемо налетел на стандартный журнальный столик при входе в комнату. Со столика свалилось с глухим стуком что-то. Чертыхнувшись, Мерван зажёг свет. На полу валялся какой-то камень и конверт. В конверте обнаружилось яркое до аляповатости приглашение в клуб «Данте», и, кроме того, письмо от Кристофа, прочтя которое, Мерван схватил валявшийся на полу камень, который оказался не более чем снятым с его кисти когда-то гипсом. Кривыми буквами на нём было старательно выведено «Тень». «По крайней мере повеселишься, не всё же быть тенью»…
Жар, поднявшийся изнутри, словно разом выжег всю боль. Мерван отбросил кусок гипса и почти выбежал в коридор, где тут же столкнулся с Клэр. Та моментально состроила мину а-ля Шерлок Холмс:
– «Данте»? Подожди меня, пойдём вместе. Дов такой странный – вместе с приглашением прислал мне это. – На ладони Клэр вертела странное зеркальце – круглое, отделанное камнями наподобие игл. – Жуть, да? Ну, заботится как умеет.
Сил хватило только на то, чтобы кивнуть.


Микеле ждал Дали. Именно такое и создавалось ощущение – этот альбом ждал его. Забыв обо всём, полностью погрузившись в чертовски сдержанный и яркий сюр, с робостью раз за разом проводя пальцами по подписи самого мастера, Микеле не сразу услышал стук в дверь. Конверт же он заметил только после того, как Мелиссе всё же удалось прервать поток его благодарностей неизвестному дарителю, не выдержав и расхохотавшись такому небрежению – конверт, содержащий в себе, несомненно, и имя дарителя, и причины, побудившие его к такому сказочному подарку, Микеле крайне неуважительно попирал ногами, попросту став на него.
Кончилось всё тем, что имя загадочного дарителя так и осталось неизвестным, как и конверт, позабытый на полу номера.


Мелисса же, отправив счастливого ребёнка, сиречь Микеланджело, дожидаться внизу, сама зашла к Флорану. Удивляясь самой себе, точнее, своему нахальству, зашла. Совсем ничего необычного, правда? Что с того, что наедине они оставались… Да пожалуй что и никогда. И? Просто узнать, что он думает насчёт такого безумия – нашла у себя в номере приглашение на Карнавал по случаю Хэллоуина, вот, просто лежало на столике.
– Приглашение? От кого?
Мелисса запнулась, как будто её уличили в каком-то вранье, слишком торопливо показала приглашение:
– Вот. Меня, что, думаешь, некому пригласить?
Совершенно некстати вспомнилось, что приглашение не подписано, и потому Марс поскорее спрятала его.
Фло наконец отложил новенький планшет, смерив её долгим внимательным взглядом.
– Но ты очень хочешь пойти туда со мной?
– В смысле?
Следуя усталому кивку, Мелисса заметила наконец рядом с собой на выступе стены конверт. Приглашение, аккуратно выписанное хоть слишком аккуратным, почти каллиграфическим, но её почерком. Подписи не стояло.
– Ну, так что?
– Я…
– Идём?
– Да.

Los reglamos reflejos

Los reglamos reflejos
В меру шумная и в меру дружная компания недолго блуждала во мраке улочек, будто ещё больше сузившихся, почти съёжившихся от неведомой тревоги. Или пытавшихся раздавить всякого неосмотрительно выбредшего в их сегодняшнюю темень? А, может, напугать и предостеречь? Старые города видели намного больше нас. Стоит иногда прислушиваться к их предостережениям.
После нескольких пугливых и спонтанных на первый взгляд звонков (Дов, что-то заспанно пробурчав, отключил телефон, номера Жака не было, Кристоф изумлённо начал импровизированную лекцию) и нескольких в высшей мере удивлённых и почти только потому долгих взглядов, решено было вернуться в отель.
Разудалая, совсем не похожая на современную, но режущая глухим сипом и простуженной какой-то фальшью музыка потащила за собой дудочкой Гамельнского Крысолова. Сразу за углом, в маленьком переулочке, который, между тем, был пройден не единожды, неприветливо зажатая слепо-чёрными окнами и камнями стен, так напоминающими кирпичи, сверкала вывеска клуба «Данте». Под стандартной неоновой вывеской причудливо переливалась мозаичная надпись, по-видимому, девиз заведения: «Нам нет дела до вашего Рая, пока у нас есть наш ад».
Солаль удивлённо приподнял брови, про себя ещё и присвистнул, пропустив мимо ушей очередную остроту Мерва, на сей раз, правда, слегка растерянно прозвучавшую, впрочем, и не менее растерянный вопрос Маэвы тоже. Флоран что-то, судя по иронично-удовлетворённой улыбке, крайне занимательное пытался выяснить у вконец смешавшейся Мелиссы. Клэр же ловила свою тревогу в южных глазах Мике. Но войти никто не решался, верно, боясь расстаться с надеждой.
Настойчивый музыкальный скрип же не отступал, настырно затягивая внутрь.
За дверью, которой, впрочем, никто не заметил, оказалось нечто вроде грота или пещеры, неожиданно просторной и напоминающей склад старинного варьете. Музыка стихла, лишь будто издали доносились буханья обычных клубных ритмов. Здесь же царили скрипы, всхлипы и шорох. В темноте то тут, то там в проблесках неверного света, пробивавшегося из клуба, появлялись то силуэты каких-то картонок, слегка, как казалось, живых, то груды тряпок и каких-то вещей, плохо скрывающих свою ненужность, хотя вполне приличных с виду. Казалось бы, уж не им, привыкшим к атмосфере кулис, пугаться застенок театра, но руки леденели сами собой, и желание уйти отсюда крепло с каждой секундой.
– Добрый день! А вот и наши специальные гости!
Непонятно, откуда, перед компанией не испуганных, но порядком притихших уже гостей, появилась старомодная будка билетёра, а в ней, должно быть, администратор заведения – с полным правом называющийся респектабельным молодой человек в изящной, несмотря на некую потрёпанность, полумаске. Словом, потрёпана была не только она, костюм тоже был словно из старого сундука, хоть и красив, но не только не нов, а даже и с надорванным лацканом.


– Однако, как вы задержались. Если бы не всесилие нашего Господина, я уж и не знаю… Пропустить полночь, даже не представляю, кому из гостей могло бы прийти в голову так нарушить протокол. Впрочем… – Приклеенная улыбка как по щелчку появилась на лице маски. – Позвольте ваши билеты?
Перебирая пёстрые кусочки бумаги в руках и что-то приговаривая, он не забывал с невероятным тщанием, хоть и вполне небрежно, заносить данные о посетителях в какие-то листы, с ловкостью им выуживаемые из груды бумаг, неведомым образом появившейся на краю небольшой конторки. Голос велеречивого проводника беспрестанно ломался, как плохая запись, а блики, изредка падающие на щёки, создавали ощущение, что на нём невероятный слой старого, понемногу отваливающегося уже грима.
– Постойте. А ваше приглашение, Микеле Локонте? – Прорези маски уставились на Микеле. Тот секунду, как пригвождённый к месту, стоял, пытаясь понять, зачем кусок картона, если его и так знают. После непродолжительного поиска по карманам удалось выяснить, что приглашение так и осталось забытым на полу номера отеля. Это растерянное замечание вызвало просто бурю возмущённого и вместе с тем отчаянного негодования у маски.
Гости в непонимании и уже слегка раздражённо поглядывали на болтуна, который, совсем не замечая того, заливался о каких-то протоколах.
– По-моему, это того не стоит. Мы пришли, не так ли? И…
Мерван не успел закончить, прерванный резким скрипом, который даже и человеческий голос уже напоминал с трудом:
– Нарушение протокола недопустимо, как и правил.
– Каких правил?
– Вы в приличном обществе, здесь принято соблюдать правила. Вот, извольте, – на лицо администратора вскочило прежнее учтивое выражение, даже приправленное слегка благоговением. В руках его появился некий свиток, который был развёрнут перед гостями с нескрываемой гордостью. Это оказался список, не без изящества выписанный, довольно, правда, выцветшими уже чернилами. – Наши «Правила». Их обязан соблюдать каждый участник Карнавала, в том числе и вы, особенно вы. Как вы уже могли заметить, верно, их тут шестьсот шестьдесят шесть. Ровно. Некоторые даже проиллюстрированы, видите? – Палец в грязной перчатке ткнулся в строку, напротив которой имелось перечёркнутое изображение двух человеческих лиц без масок, и где значилось:
«21 – Запрещено быть искренним с кем бы то ни было. Пресечение и ущемление искренности во всех ее проявлениях приветствуется».
– Нарушение правил недопустимо, и я собираюсь карать за каждое ещё до того, как вы узнаете о содержании нарушенного правила…
– Но это же абсурд… – не сдержалась несостоявшийся прокурор. В ответ гостям только небрежно ткнули в ещё одну статью свода местных законов, где немногим удалось разобрать полустёртое:
«49 – Запрещено быть осведомленным о полном содержании правил и своем наказании за их нарушение – кроме того, что наказание строго в особенности за нарушение тех, которых не знал».
И, невзирая, на полное их несогласие, под громогласное «Добро пожаловать!», гостей одного за другим втолкнули в невесть как появившиеся железные воротца, за которыми, собственно и крылся клуб «Данте», а вместе с ним и Карнавал.
В полном смятении гости застыли на казавшейся крохотной площадке над бездной. Клуб представлял собой стилизацию под Ад, настолько пошлую, насколько это было возможно – круговые площадки по стенам образовывали несколько связанных друг с другом множеством лестниц колец, в центре совершенно не к месту торчал огромный купольный фонтан. Стены были разрисованы грубыми всполохами пламени, красноватая подсветка дополняла картину. Это было скорее смешно, чем страшно.
Так настойчиво приглашённые гости оказались на самом верху. Постояв немного и решив, что хозяин заведения просто перебрал с эффектами, они всё же двинулись по кругу.
Карнавал начался. Безлюдное и вроде небольшое пространство моментально наполнилось безудержно веселящейся толпой масок. Костюмы, полумаски, какие-то просто тени двигались крайне целеустремлённо, но только на первый взгляд. Не было ничего, что бы притягивало их к себе, проходя мимо, маски словно растворялись за спиной. Карнавал втянул, всё дальше друг от друга отгоняя своих жертв, незаметно разбил живой волной, завлекая читавшимся буквально во всём сдержанным обещанием, которому не было сил противиться. Обещанием встречи с чем-то невероятным.


В стенах обнаруживались ещё двери, ведущие в отдельные комнаты. Там, то в потоках яркого света, то в полутьме, открывались странные картины.
В одной из таких комнат Клэр застыла перед толпой девушек со вполне натурально выглядящими мышиными ушками, чутко реагирующими на каждый звук, расположившихся перед статным седовласым человеком, развалившемся в кресле, в живой очереди, пожирая его глазами, и абсолютно не замечая двух своих подружек, валяющихся чуть поодаль, милые ушки которых были ажурно изъедены совсем настоящими жирными крысами.
Закричать Клэр смогла только обожжённая приглашающим взглядом старика и ненавистью в глазах юных мышек.


Микеле, на секунду отвернувшийся, обнаружил свою Констанс в абсолютном порядке, правда, с совершенно шальными пьяными глазами и раздобывшую где-то милые мягкие ушки.
– Ты кричала? – вопрос звучал гораздо неуверенней пляски чёртиков в её глазах.
– Нет. Посмотри, у них для нас что-то есть. Особенное. Пойдём? – На изящном пальчике «Клэр» покручивала ключик с приделанным к нему в виде брелока осколком зеркальца.


Солаль, не выпускавший руку Маэвы, обеспокоено оглядывался, пытаясь найти хоть что-то, могущее напоминать кабинет директора. Он всерьёз решил разобраться с Жаком, слишком заигрался, хватит. Не слушая возражений старательно пытающейся скрыть испуг Эви, упрямо тащил её по коридорам, проходам и лестницам. Однако кабинета или чего-нибудь похожего не было видно, одни приват-комнаты. Как назло, двери их были широко, прямо-таки приглашающее, распахнуты, а посетителей это ничуть не смущало.
– Надеюсь, ты просто не знал, что пригласил меня в бордель… – Резко налетев на спину Морана, Маэва уже ждала чего угодно, но только не услышать голос их столь неприятного провожатого в мир Карнавала:
– А вот и они, наши специальные гости! Дамы и господа, попрошу приветствовать Маэву Мелин и Лорана Морана!
Гром аплодисментов сменился вспышками софитов. С изумлением Маэва почувствовала себя сидящей в изящном кресле. Рядом за столиком сидел ошеломлённый Солаль. На них были направлены два мощных снопа света, а перед ними сверкала огоньками рампы миниатюрная сцена.


Мервана отрезало от своих как-то сразу. Блуждая без особой цели в толчее, он безуспешно пытался найти барную стойку или, на худой конец, какой-нибудь столик с обслуживанием, и напиться за неимением другого развлечения на сегодня. Некстати вспомнился присланный гипс, кисть тут же свело фантомной болью. Планы, кажется, терпели крах – все вокруг сновали с бокалами, столики, все занятые, буквально ломились от еды, но откуда это всё взялось, было непонятно. На его вопросы никто не отвечал. Тихо сатанеющий Клоун в конце концов изящно поймал за талию проплывающую мимо маску в полутраурном платье, не менее изящно принял у неё бокал шампанского (хоть что-то), мягко заметив:
– Должны же вы хоть чем-то помочь бедному гостю…
Дама, остервенело вырвав из рук гостя свой нежданный дар, прорычала, толкая его прямо в руки секьюрити:
– Здесь никто никому ничего не должен!


Флоран тщательно исследовал комнаты, просто приоткрывая двери каждой, одну за другой. Сразу повернув назад, выхода он не нашёл, Мел бросать не хотелось. А потому планы вырисовывались чёткие. Если в комнатах кто-то был, они с Мелиссой молча проходили мимо, даже не думая интересоваться, что там такое. Их цель – спокойное место, где можно оставить Мел в безопасности и не торопясь спокойно найти выход. Так будет лучше.
Наконец, свободная комната была найдена. Тихое местечко, что-то вроде комнаты релаксации. Совершенно непонятно, к чему она была в ночном клубе, ну да ладно. Оставив Мел, с головой снова погрузившуюся в твиттер, в этой комнатке, Фло вышел.

The Show

The Show
…Мадемуазель Мелин никогда не была смелее, чем брошенный кошкой наедине с миром уличный котенок, - и, тем не менее, сидя рядом с месье Мораном в своем помянуто изящно и жестковато давящем, казалось, самой спинкой своей ей на плечики кресле, она была даже вдвойне способна унять едва уловимую и без того дрожь в коленках – ведь слабость в ее странной и грустной душе чудесным образом уживалась с отменно прокурорскими выдержкой и сдержанностью.
Сам же Солаль бормотал себе под нос нечто ужасно сердитое и злое – и потому она, конечно же, не смогла бы удержаться от того, чтобы нежно коснуться его плеч…
- Шо-о-о-о-оу… НАЧИНАЕТСЯ!!. – Громогласный, и, как ни странно, изданный все тем же их провожатым сообщенческий вопль, усиленный тремя микрофонами, заставляет ее почти со скоростью взрослой кошки метнуться, потянувшись было к Лорану, обратно на свое место, - в тиски изящества; все огни, кроме мимолетно почти мерцающей где-то посередине сцены свечки гаснут, а каждый из биллионов атомов тьмы немедленно взрывается самым разномастным и до крайности непристойным в своем страстном жаре шепотом, перемешанном с знакомыми обоим до тихо ласковой оскомины гитарными взгромами первой арии Сальери, умиравшими где-то за сценой в толще тишинной пыли…
…Странные тени, сшитые из клоков их воспоминаний и мрака переулков туманной Праги охватывают разумы и тела обоих одновременно. Медленно и под глухо гулкий ропот зала выводят на едва ли возвышенную и почти крохотную по соотношению сцену, и на миг оставляют замершими в истоме на противоположных оппозитивно ее краях.
Воцаряется тишина, и аккуратность клавишной арпеджионности, на миг пересыпав его мысли, сменяется сладостным и совершенно смущенно перепуганным трепетом ее губок под его пылающими устами, а руки его точно снова смыкаются на бесстыдно стыдливо обнаженных сценическим платьем плечиках… Тихо рычит, пытаясь удержать непроизвольно скользящие книзу по брюкам свои руки… Полутени-зрители довольно хихикают.
…Она тихо и обморочно стонет, снова чувствуя, - как это произошло когда-то давно в гримерной из-за ее несдержанного поцелуя, - его яростно страстные полуукусы, адресованные ее наглости, но терзающие отчего-то ее ж ротик, а затем огненно и до кровоподтеков терзающе стискивающие ее талийку длинные стальные почти по крепости пальцы. Тихо стонет, выгнувшись в муке блаженства назад, и только искусывая в кровь свои истерзанные уже и без того, видимо, где-нибудь при их случайной встрече им же губки, судорожно и рвано дыша и смыкая пальчики у себя чуть пониже грудки и лишь извиваясь под натиском фантомной страсти дальше… Тени-зрительницы недовольно и смятенно даже едва уловимо хмыкают и гомонят нечто об остатках невинности и отсутствии у нее совести…
…Его выбрасывает из этой странной пытки уже в совершенно приличном виде – так, будто бы он не терзался пару секунд обратно призрачной ночью в гримерке, - в левом со стороны зала отсеке сцены, за небольшой и занявшей его весь кафедрой, ее же – растрепанную, раскрасневшуюся и едва опомнившуюся, еще запыхавшись от сладости всех тогдашних пыток, - ровно посередине подмостков, на низенькой лавочке перед до смешного пафосно и неуклюже огромной пародией на судейскую кафедру – мадемуазель не могла ошибиться с классификацией первого попавшегося ей на глаза после того, как последнюю негу заставляет испуганно улететь щелчок замка, язычком которого оказывается металлическая бляшка ее ожерелья.
К слову, справа на сцене невесть откуда, хоть впрочем, по простой лишь магии кулис, возникает тот самый рванолацканный проводник, а за пародией на кафедру уже перебирает какие-то полуобуглившиеся бумаги человек с пугающе пустой чернотою вместо лица. Полутени и тени в зале затихли, и в совершенной и абсолютной даже не звенящей глухой тишине гулом тихого огня пожара, охватившего, как могло показаться по звуку, весь мир, разносится судейское, безличное и хрипловатое:
- Мадемуазель Маэва Мелин… Вы сидите слишком прямо. Такие манеры не к лицу шлюхам. – (Солаль гневно дернулся, едва не опрокинув свою кафедру, но вовремя ее придержав и все же уговорив себя не спешить, - только опасно сверкая глазами на источник этого фарса) - Не жалаете ли поклониться суду?
На это его милая Эви, как Лоран, впрочем, и ожидал, только гневно сверкнула на пародийное безличие вмиг почерневшими и загоревшимися тканным из мрака пламенем глазами, - так, что сама кафедральная пародия пошатнулась в изумлении… Впрочем, это могло и показаться, и произнесла громко и отчетливо – тоном обвинителя, но не обвиняемого:
- Прошение отклоняется ввиду бессмысленности его сути и некорректной формулировки, ваша… Безликость. – И чуть насмешливее: - Я вижу тут свидетеля, - она кивнула на Солаля, - и присяжного, - едва махнула изящной ручкой в сторону провожатого. – Но я не вижу ни прокурора, ни адвоката.
- Позвольте мне ответить на эту неслыханнейшую дерзость, Ваша Безличность, - тут же залебезил и затарахтел правда присяжный проводник, – вот, прошу-с:
28 – Запрещено произносить любые речи защитного или обвинительного характера.
(Значилось в правилах на том месте, куда тыкала грязная перчатка.)
Мадемуазель на это понимающе тряхнула гривкой, а с пародии донеслось уже менее пугающее:
- Вы удовлетворены?
- Да, мне теперь в полной мере ясна вся некомпетентность и пародийность вашего фарса. – Радостно и звонко, точно пионерка, отрапортовала она. – В чем же меня изволит обвинять кучка столь нелепых фантазеров? – (последнее было сказано почти ласково и до унизительности снисходительно, и даже тени в зале потому слегка шевельнулись).
Безличность, тем не менее, осталась безразличной.
- Вы, мадемуазель, обвиняетесь в том, что, во-первых, нарушаете фактом уже своего существования правило 3 этого карнавала. Правило три, - снисходительно пояснил он, - гласит, что здесь принято не любить юристов, в особенности прокуроров, и в особенности пренебрегших своей профессией в пользу личностных глупостей. Во-вторых же, - это куда важнее, - обвиняетесь в том, что сейчас видели все!.. – Тут голос возрос до высшей своей точки, и немногие даже тени смогли не зажать уши и не шарахнуться от него. Мадемуазель, однако, была бестрепетна. – Свидетель Моран! – Солаль выпрямился еще горделивей. – Подтверждаете ли вы, что эта… - пустой рукав судейской мантии ткнулся в скамью подсудимых – склонила вас к ночи с нею 30 ноября 2009 года у вас же в гримерной? Не отпирайтесь, все видели доказательную модель этого разврата пару минут назад.
- Да, верно. - прошипел сквозь зубы Моран. – Я это подтверждаю. – Он попытался было поймать взгляд Маэвы, - но та, казалось, сочла ныне смыслом своей жизни буравить веселым мраковым пламенем своих глаз пустоту в мантии.
- …И это ваша главная вина, мамзель. – Голос и мантия вместе с пародийностью гордо замерли, возвышаясь над скамьей. – Имеете ли вы что-нибудь сказать в свое оправдание?
- Нет, ваша безличность. – (все, даже сама судейскость, кажется, выдохнули с облегчением) - …Я намерена выступать по обвинению ВАС. Вы, несчастные фарсы, господа фантомы и тени, - кто дал вам право обвинять? Вы противны сами себе – признаю, хоть мы к вам относимся и по-разному, - но отчего Я должна слушать ваш лай? Вы, обвиняя меня в любви, точно в преступлении, - кем вы при этом являетесь сами..? Эхом порванности струн обыденности – и только.
…Мадемуазель говорила еще минут двадцать, пустотность же, присяжный и зал наблюдали за ней с нескрываемыми злорадством и презрением. Тем не менее, она бы точно довела до припадка кого-либо из них всех, не почувствуй вдруг у себя в ротике грубый кляп, а на обеих своих запястьях, ныне заведенных за спину, грязную перчатку. Пустота в мантии за пародией на кафедру прокашлялась задумчивым громом разрыва парочки бомб где-нибудь за соседним зданием:
- Итак, эта скверная женщина приговаривается по вышевынесенным обвинениям, а также по обвинению в нарушении правил 3 и 28 этого действа к полноформальному наказанию отдельно по каждому пункту.
Зал взорвался щелестящей и жуткой овацией.
Пустая мантия упала на пол у пародии.
К плечику заставленной цепями чуть откинуться назад мадемуазель Мелин по воздуху само по себе медленно подплывало устало шипящее и раскаленное клеймо... Она не проронила ни звука и даже не пыталась вырваться, и через несколько секунд каленая сталь с шипением впилась в живую плоть…
Проводник тихо засмеялся.
Месье Солаль отбросил в сторону дымящуюся железку.
- Правило 35… - Тихо и жутко прошипел рванолацканный. Никакой выручки. Ну что ж, накажем обоих... Пожалуй, все же без смягчений. Он щелкнул пальцами, и тени вместе с ним почти мгновенно пропали в едва брезжившем той самой свечкою зеве выхода. Тьму освятили за миг сверканье их глаз и лязг цепей…
Какую-то секундную вечность можно было слушать родное дыхание, царапая ледяными влажными пальцами дерево и железо.
Огни зажглись как-то сразу, во множестве и многообразии слетевших с оси красок, колыхающихся от бешеного требования расцвеченной публики.
Животный, яростный, выворачивающий внутренности страх заставил Солаля рвануть цепко схваченные железками руки, слишком поздно, чтобы заметить ту цепь, что соединяла табличку на его браслете с табличкой на ожерелье Эви. Боль в глазах напротив внезапно угасла. Из-под врезавшейся в шею цепи лилась кровь.
Под оглушительные овации темнота сжирала толпу.

Mejor de los favores

Mejor de los favores
Игривая и чрезвычайно незнакомая этой излишней, показной и причудливой игривостью Клэр, задорно смеясь, то и дело заигрывая с мимо проплывающими прочими гостями Карнавала, которых Микеле, надо сказать, никак не мог потом вспомнить, провела его сквозь толпу и, почти не задержавшись, скрылась в холодной сталью сверкающих струях фонтана, казалось совсем монолитно падающих вниз.
- Стой! – На миг Микеле показалось, что водная гладь сверкнула лезвием гильотины, в котором, словно в зеркале, можно было увидеть своё собственное отражение.
… Отражение, коварно улыбнувшееся и отвесившее своему изумлённому оригиналу истинно моцартовский поклон. Чему, впрочем, Микеле не успел даже испугаться, потому что нежная и безжалостная рука уже тащила его сквозь режущие струи.
За ними оказалась вполне просторная ниша. Не успев заметить, каким образом, абсолютно сухой Микеле оказался совершенно один перед обычной тёмной дверью, в замочной скважине которой торчал ключик с посвёркивающим брелоком. «Она там!»
За дверью открылась комната, достойная самого захудалого парка развлечений – в ряд по извилистому коридору выстроились зеркала, в неверном, меняющимся ежесекундно свете казалось, что они переливаются и посвёркивают водной гладью. Где-то далеко-далеко вскрикивала зовуще скрипка. Или нет?
Пара шагов. Ещё несколько. Обернувшись, двери Микеле за спиной не обнаружил. Подумалось, что в конце коридора всенепременно должен быть ещё выход.
Ещё пара шагов.
– Эй!
Отражение в очередном зеркале, заметно устав всего лишь копировать, забавно и нарочито неловко махнуло рукой. Тёмные глаза секунду с насмешкой наблюдали изумление напротив, потом отражение с театральным в высшей степени притворством вдруг перескочило в соседнее зеркало. Оттуда с ухватками истинного мима – дальше по коридору, увлекая за собой Микеле, который сам не понимал, отчего ещё способен двигаться.
Нагнать странную иллюзию, отчего-то это казалось очень, крайне важно. Когда отражение не нашлось ни в одном из окружающих зеркал, вот тогда стало страшно по-настоящему. Пожалуй, даже больше, чем почувствовать, как это отражение легонько стукает тебя по плечу сзади.
А двойнику, видимо, надоело играть. Он уставился на Мике, в попытке что-то спросить немо шевелящего губами, с выражением презрительно-сочувствующей фальши. И начал меняться. Волосы потемнели и заметно удлинились, пиджак бес снял и опустил рядом с собой на пол (тот тут же пропал). Микеле невольно опустил глаза вниз, естественно, ничего не увидев. Зато, когда поднял глаза, вместо рубашки на отражении оказался потрёпанный трикотажный джемпер, а на брюки наплывали кляксы потёртой джинсы.
«Микеле, ты уверен?.. Я так волнуюсь за тебя... Не обижайся, но… Мне кажется, что у тебя не всё хорошо... Может быть, тебе что-то нужно?..»
Голоса родных и друзей, совершенно искренне обеспокоенные, летали рядом, точно так же раня и трогая чуть не до слёз, как тогда.
Вдруг отражение выплюнуло:
– Когда же вы заткнётесь-то?
Мотыльки родных голосов, кружащие возле, испуганно прянули и исчезли где-то в темноте зеркального блеска.
– Так лучше. Страшно утомительно слушать тех, на кого плевать, так ведь? А когда они ещё чего-то от тебя хотят…
Ледяные иголки страха, прошивающие насквозь, незаметно таяли. Таяли от закипающего внутри гневного желания разбить это фальшивое, перевирающее самое драгоценное и сокровенное втаптывающее в грязь, болтливое, так похожее на многих, многих других…
– Ненавижу…
– Кого? Себя? – мерзковато вдруг усмехнулось отражение.
– Я – не ты. Это не я! Не я! – отвращение к визуализированному ничтожеству заставило не просто ударить с такой силой, что лицо хохочущего беса размножилось, изуродованное тысячью трещин, но колотить по зеркалу до тех пор, пока в раме не осталось ни одного осколка… Чтобы последующие долгие мгновения наблюдать, как окровавленные осколки юркими серебряно-багровыми ящерками лезут обратно, постепенно составляя того же вновь фотографически точного беса. Только улыбки на лице больше не было, а было что-то вроде страха вперемешку с злобой.
Внезапно он прорвал хрупкую ткань зеркала, схватив Микеле, и, осыпая его миллионом мельчайших злых зеркально сверкающих жал, переливаясь, не в силах до конца расстаться со своей сущностью, швырнув в груду коварного стекла, прошипев:
– Нет, Микеле, я – это не ты. Я – Микеланджело. Но единственная разница между нами в том, что я не боюсь.
Почти уже чувствуя, как хищные пасти зеркал сзади впиваются в спину, Микеле крайне удивился, когда вместо них его приняли руки. Человеческие. Он даже услышал странно знакомый полувздох-полувсхлип, за секунду до того, как обернуться и увидеть в оскале битого зеркала Клэр.
Та лишь тихо и нежно-израненно, ждуще удара уставилась на его враждебно-встревоженно перепуганный, хоть при том отчего-то едва уловимо очарованный этой теперь столь заметной прежнестью в ней взгляд, и, молча впившись белоснежными зубками в свою, впрочем, без того уже прокушенную в паре мест губку, нежно, аккуратно и непременно повела бы Мике к выходу, не оттолкни он ее с испуганным всхлипом.
Мадемуазель Перо пришлось, видимо, слишком много снести от вечера этих глупостей, - так как она едва устояла на ногах, и то только благодаря тому, что мертвой и испуганной за него хваткой вцепилась в плечи глупого Мозара. Последний же, впрочем, только и смог, что повергнуть в удивительное удивление уцелевшие зеркала, а ее саму в еще большее растерянное почти до паники беспокойство, - всего лишь, при всей серьезности эффекта, тихо и отчаянно, точно пятилетний мальчишка, разревевшись, так и не повернувшись к Клэрри. Она, впрочем, только сжимала его плечи, - почти буквально тисками,- и от этого месье лишь утвердился в диктанте страха.
- От-тойди от мен-ня… - Тихо и жалко трясясь, прохнюпал он предназначенную для проявления грозности очень оригинальную отчаянность, на что она только тихо и замерше прищурилась… И молча упрямо покачала взъерошенной головкой. Брови Мике подскочили едва ли не до корней мозарственной гривы.
- Н-не отойдешь? – Месье был враждебен и раздражен, к тому же монолог его прерывался непроизвольными рыданиями. – Ты вообщ-ще… Даже в ж-жизни… Вечно лезешь… И вечно с г-глупостями. И не отлепишься же… П-противно…
Голос глупого Моцарта двадцать первого века трясся все тише и к концу фразы вовсе сошел по диминуэндо на пианиссимо. Клэрри, впрочем, только и гладившая его во время речи по голове, не отпуская теперь уже руки своей невольной жертвы, в ответ даже не помыслила, как он рассчитывал, сказать что-нибудь резкое в ответ или отцепиться, подобно мотылькам,– но зато вдруг хмыкнула – так уверенно-нахально и по-настоящему беззащитно, что он почти перестал сомневаться… В чем-то.
- Послушай… Ты, конечно, большой придурок и временами совершенно чертов эгоист… Но ты же не нарочно… Т-то есть, я же тебе нужна, чтобы отсюда выйти. К тому же… – Тут мадемуазель едва заметно и только на миг смешалась и растерянно почти вздернула для скрытия такого позора носик. – Я тут – твое отражение.
- Что..? – Мике даже сам сжал от такого ее ручку и соизволил взглянуть в отчего-то влажно и совершенно уж предательски затем блестящие глаза мадемуазель.
- Все об этом потом. Сейчас нам стоит отсюда убираться.
Резонность довода и требовательность маленькой, но цепкой и сильной ручки, почти насильно и немедленно повлекшей его по коридору, весьма убедительно убедили Мике, что ему во-первых стоит, а во-вторых придется подчиниться ее желанию. Следует признать, что итальянский Мозар впервые в жизни принимал чьи-то о себе заботу, мнение и помощь не только вообще и безропотно, но без малейшего страха.
…Выход нашелся неожиданно и скоро – ей оказалось довольно юркнуть с ним за второе из минованных ими зеркал (старейшее, но удивительно ясное свечадо, края которого терялись во тьме, и в существовании которых он был не до конца уверен – так холоден и стеклянно вязок стал воздух на секунду до того, как парочка нашлась в длинно потемковом коридоре, освещенном едва и только лишь чуть уловимым и свечно нежно трепетливым светом, отчеркивавшим на полу контур двери где-то справа.
Она уверенно и быстро пробежала пальчиками по ручке, и почти тут же после этого оказалась вместе с ним внутри - и так быстро захлопнула тут же защелкнувшуюся на замок дверку, что месье Локонте чуть не сбил, поторопленный той, Клэрри с ног.
Кстати, сделай он это, она бы вряд ли ушиблась – пол мягко и тепло освещенной камином с витиевато разрисованной пурпурной шторкой и двумя-тремя десятками свеч комнатки был укрыт мягчайшим персидским ковром.
- Вот теперь все. – Она, тихо и тяжко дыша, прижалась спинкой к стене у двери и едва немедля не утопила его в колодезной темноте своих широко распахнутых глаз. Она, к слову, это бы с полным успехом совершила, если бы не дикая боль от осколков, впившихся ему во все тело, и не полное непонимающее недоверие его взгляда.
- Что мы тут делаем? И с чем это и что – «все»? – В его глазах тихо угасали пеплово уже почти догорающие испуганно-непривыкшая злость и боль. Впрочем, она на это лишь скептически оглядела его израненные руки, грудь, спину и лицо, и окровавленную рубашку.
- Ну что ж… К их же автору правила. – Задорно вдруг прошептала себе в кулачок и тихо хлопнула в ладоши, одновременно толкая месье Локонте в чудом уцелевший отрезок предплечья на мягкий диван у стены, кстати, единственной из всех в небольшой комнатке не занятой книжным шкафом в потолок, - зато украшенной гобеленом и совершенно хамски плюхаясь рядом с ним. На столе у дивана, к слову, совершенно спокойно, точно это не она пару секунд назад тут отсутствовала, исходила преароматнейшим паром тарелка с пастой по-римски. Он на это все, впрочем, только с недоверием покосился на столь недвузначно себя спозционировавшую безумную мадемуазель:
- Почему я должен тебе доверять?
Она только устало и невероятно чарующе-роково тряхнула гривкой и уставилась на него в ответ – странно терпко-шоколадно и домашне тепло:
- А тебе обязательно мне доверять, чтобы не ходить зеркальным ежом?
Не дождавшись ответа, она странно рвано и резко, точно рвя невидимую нить кукловода, но при этом невероятно аккуратно и почти неощутимо вдруг дернула за ближайший к ней и засевший у него в плече осколок. Тот исчез, едва оказавшись зажатым у нее в пальчиках, а сама безумная тихо и со знающим видом дунула на от него рану – от чего та исчезла значительно быстрее.
Микеле вытаращился на бедняжку так, будто пред ним неожиданно оказалась злая колдунья, - она же только тихо и облегченно-нежно хихикнула:
- Ты лучше ешь. Поверь, какой бы я ни была ведьмой, хуже тебе от леченья не будет.
Мике на это тихо и иронично фыркнул, но и в самом деле позволил себе голодно наброситься на еду, одновременно подставляя врачевальным операциям спину. Камин потрескивал в наблюдении этой спасательной операции, впрочем, всего около пяти минут, - по прошествии которых Мике тихо и горчаще-нежно улыбнулся, отставляя пустую тарелку, естественно:
- Так что ты там говорила… Про отражения?
Ее, казалось, насмешил вопрос – во всяком случае, им у Клэрри была вызвана ласковая почти, не будь так терпкой, улыбка.
- Ну, это не так сложно. Отражение есть у каждого – и у каждого отражения все с оригиналом противоположно. Вот, например: ты боишься этого всего и оно тебе чуждо, а я тут понимаю все, и даже своя…
Он тихо замер от догадки, она же потупила взор.
- Ну что ж… - Странно спокойно и уверенно огненно шепнул он куда-то ей в скулу, поворачивая одновременно личико мадемуазель за подбородок к себе. – Танец в этом случае будет жесток…
- …Но слишком дорог исполнителям. – Шепнула она ему в пальцы, медленно и тихо зарываясь собственными пальчиками в его гриву на затылке и мучительно медленно наклоняя голову месье набок, робко потянувшись к нему…
- Я УСТАЛ СЧИТАТЬ!.. – Вдруг раздалось полуистерическое от камина. Двое шарахнулись друг от друга, а очевидный в нем рванолацканный проводник ткнул в них свернутыми трубкой правилами. – Я уже не считаю! Но правила 6, 7, 8, 10, 13, 15, 21, 22, 25, 24 и 32* вы нарушили полностью, снесли под корень! А шоколад?!. И… И…
- …И вы забыли о первом правиле. – Вдруг донеслось откуда-то от окна совсем не громкое и даже тихое, но заглушившее все прочие звуки шелковисто тембровое высказывание.
На последнее все обернулись – Микеле – издерганно, но твердо и с готовностью драться до конца, Клэрри – дерзко и гордо, а рванолацканный – немедленно приняв вид самого благовоспитанного почтения и изумленно, с льстивой готовностью произнеся:
- Мессир, как вы могли подумать! Просто я не ожидал вас… Тут.
Автор же высказывания и мессир в одном лице, оказавшийся самым что ни на есть обычным, но с до странности живым блеском изумительно глубоких синих глаз отчего-то, тем не менее, с черными бровями и ресницами и ужасающе вороньегнездовой, золотой, как пшеница Прованса гривой, за одну которую в эпоху инквизиции подлежал бы немедленному сожжению по обвинению в ведьмачестве и облаченный в черные галстук, рубашку и бальные брюки с фраком, на это только устало и невероятно ловко завертел в музыкально длинных и нервных своих пальцах длинную трость черного дерева и с черным же стальным набалдашником в виде головы пуделя, еще тише, но куда отчетливее ответствуя:
- Я мог подумать это так же, как и что-либо другое. Что же касается лично вас, я весьма безрезультатно могу часами думать о том, каким образом победить вашу привычку к лести.
- А что именно гласит первое правило? – Истомленно и слабо, но совершенно беспардонно твердо поинтересовался вдруг для себя самого Мике.
Проводник на это возвел очи горе, видимо в ожидании покарания наглеца, Клэр гордо и чуть удивленно улыбнулась спросившему, а адресат вопроса удовлетворенно и с живейшим интересом вскинул в его сторону бровь, странно уставившись и невольно состроив умильно почти пытливую мину:
- Первое правило, месье, гласит, что здесь происходит действо, которое подчинено только своему организатору, имеющему право на все, включая даже помощь гостям. И, пользуясь случаем и кусочком моей вечной нехватки времени, позвольте поблагодарить вас. – Мессир гордо тряхнул в адрес Мике головой, что, видимо, означало у него поклон – впрочем, могущий быть легко перепутанным с нежеланием лишиться поля обозрения из-за своей же гривы. – За факт вашего проживания в этой бессмыслице, собственно. – Тут мессир позволил себе махнуть левой рукой в сторону распахнутого в море лунного света окна с бьющейся на ветру занавеской.
- Я рад, что оно не в корне напрасно. – Микеле все же сорвался на ноги, и, отвешивая молниевый мозарственный поклон, заявил: - Но если вы и правда мне благодарны, мессир… Или как вас там? – Тут грустный Мозар двадцать первого века тихим и горьким смешком хмыкнул себе в кулак. – Так если вы и правда думаете, что я чего-то стою…
- …А вы не пожалеете? – Мессир сощурился на него таким беспечно ясным образом, что месье невольно осекся, осознав, что его желания поняты здесь много раньше, чем выдуманы им самим.
- Нет. – С твердостью того же осознания, хоть и так же слабо, заявил потому он прищуру. – Никогда.
- Что ж, хорошо. В мессирском взгляде теперь сквозило явное уважение. – Тогда…
…Мике не уловил случившегося – только ощутил, что позади него куда-то пропало тепло и то нечто странное и неуловимое, что всегда ореолом осеняло Клэр. Хоть впрочем, оглянувшись, он рвано, но едва ль не успокоено выдохнул – напротив него стояло зеркало, за стеклом которого, в почти идентичной этой – с точностью только до наоборот в каждом элементе комнате стояла она – в такой же точно позе, как и он.
- Вы просили ясности и права свободы и выбора. Теперь я вас прошу. Вся квинтэссенция их в вас и перед вами. Вопрос… - Мессир на этом криво и почти ранено усмехнулся. – Нужно ли вам только ваше отражение? – В шелковом голосе чувствовалась ирония, а в руке у себя Мике неожиданно ощутил стальной молоток. – Ведь истинная свобода в том, чтобы ни в ком не нуждаться и ни от кого не зависеть… Хоть, может быть, в чем-то ином. Но так или иначе… Отражение удобно и понятно, - его можно даже носить с собой в кармане. – (Мессир задумчиво повертел у себя в руке черт знает откуда там взявшийся осколок зеркальца). – Но стоит его освободить… – Он тихо и солнечно лунно улыбнулся, отходя вглубь комнаты и удобно плюхаясь в кресло у камина, лишь ткнув перед тем длинным пальцем на отчего-то итальянскую надпись «Uscita»(«Выход») наверху зеркальной рамы. – Чаю?
Мике лишь тихо, задорно и как никогда блестяще и живо улыбнулся.
- Только вопрос. Зачем вам мне помогать?
Чудесно хипповатый же мессир лишь хмыкнул с приглашающим жестом:
- Всегда желавшей зла…
- …Творившей лишь благое. – Улыбнулся музыкантистый малевальщик, и, резко ударив молотком по стеклу, с полубезумным и все так же мозарственно счастливым почти смешком растворился в водовороте осколков.
- Хоть одно правило не нарушили. Но… Но что их ждет дальше..? – Рванолацканный казался потерянным и совершенно хмуро лишенным опоры несчастным бюрократом.
- А мне почем знать? – Мессир закинул ногу на ногу и снова ловко крутнул в пальцах чернопуделевую трость. Тихо, до музыки счастливо рассмеялся. – Никто на свете этого теперь не знает… Кроме них.
Осколки света свеч кружились в смешливо нежном вальсе. Рванолацканный, пораженно разинув рот, разглядывал место, где еще полминуты обратно стоял Мике Локонте, в неподдельном восторге и удивлении.
- Кстати, - вкрадчиво хмыкнул мессир уже от окна, - я даже правил не нарушил. А вы – за полторы секунды два…

*
6 – Здесь не приветствуется никаких необходимостей и желаний, - кроме, конечно, служащих к пользе формальной аппаратной функциональности.
7 – Здесь запрещено кого-либо понимать.
8 – Здесь запрещено кого-либо утешать.
10 – Здесь любые физические контакты на расстоянии менее, чем один метр, разрешены только из соображений похоти или ненависти.
13 – Запрещены любые неоднозначные фразы и/или действия, подлежашщие двоякому толкованию и несущие любое сложное и требующе мышления значение.
15 – Запрещено пробуждать в ком-либо участие, дружеские или любые другие чувства к своей особе. В случае нарушения данного правила карается только пробудивший(виновник чувств).
21 – Запрещено быть искренним с кем бы то ни было. Пресечение и ущемление искренности во всех ее провлениях приветствуется.
22 – Запрещено повиноваться чему-либо кроме бюрократических справок и этих правил.
24 – Запрещено возражать любым действиям над собою или прочими, производимым в рамках действа – независимо от их результатов относительно объекта.
25 – Строго запрещено плакать. В случае успешного скрытия данного акта от окружающих наказание за нарушение смягчается в допустимой степени.
32 – Запрещено врачевать зубы, души и раны всех сортов, в особенности полученные вследствие наказаний.

Los reflejos de la Muerte

Los reflejos de la Muerte
Мервана язык не повернулся бы назвать слабаком, но он даже опомниться не успел, как точнёхонько из стальной хватки невидимого охранника влетел в кабинет. Перед глазами мелькнуло на редкость светлое, если учесть место и время, и звеняще-свежее, как бывает только в просторных, современных, как говорится, с претензией, новейшей постройки зданиях.
Впрочем, это был лишь миг, Мерван тут же оказался впечатанным лицом в гладкий, производящий впечатление стеклянного, стол. Прошептал смех, прошуршало платье, и перед ним встала, с явным неудовольствием прервавшая веселье обиженная маска. Скинув задрапированный чёрным кружевом кусочек картона с миловидного, хоть и неживого, даже кое-где поразложившегося уже лица, она секундно впилась изучающими болотисто-безмозглыми глазами в своего визави, после чего, удовлетворённая результатом разглядывания, звонко щёлкнула обтянутой перчаткой костяшкой пальца по его серьге:
– Не переживай ты так, не так уж ты и похож на алжирца.
Готовящееся возражение маска словно и не думала замечать, от чего оно тут же потухло, горько продымив где-то внутри.
– Вообще, тут скучно, – скривилась маска, сверкнув вдруг черепным оскалом. – Особенно, знаешь, эти все правила.
Здесь существует одна и только одна, разумеется, тайная формула успеха, не включающая в себя лизание пяток, здесь допустимы любые ошибки в области всего остального, кстати, не являющиеся ошибками…
Соблюдать надо, иначе… А хуже воровства ничего нет.
– Я не вор…
– Конечно, нет! – Муть глаз почти улыбчиво заплескалась, грозясь вот-вот вылиться из глазниц. – Для этого нужно что-то из себя представлять. Был бы ты вором, с тобой бы говорили по-другому. А так… Тратить время на тень никто не хочет, но мне же надо получить сатисфакцию. Придётся самой. Не то чтобы я хотела, просто положено. Хотя…
Комната двинулась вокруг, плавно переливая свои очертания, пока гладкая поверхность стола не стала вдруг стеной, на которой, совсем как пришпиленный жук, распластанным оказался неучтивый и в высшей степени неудачливый гость.
В отражении стены можно было с точностью увидеть себя, оставшегося без рубашки и отчего-то босым, увидеть и ту, что, мягко стащив длинные перчатки с полуистлевших рук, скручивала их, похрустывая костями, пока не развернула длинную верёвку. Или то, что таковой казалось.
Дальше время сплеталось из проклятий и ругательств на нескольких языках, тёмно-розово полосующих темноту отражений, и отвратительно ошеломляющей реальности и абсурдности боли. Да, ещё был смех. Смех, привычный и до сих пор режущий. Равнодушный, разве что малость удивлённый смех над странной тенью, посмевшей помыслить себя равной человеку, позабывшей отведённое ей место.
Закончилось всё так же вдруг, как вдруг перестаёт дождь. Тишина, и пальцы больше не царапают бессильно стекло, а вцепились в шершавость старой стены. Очень знакомой старой стены.
– Ты руки-то опусти.
Голос. Этот голос выбивает почву из-под ног, пожалуй, лучше, чем пропавшая тленная барышня. Он уже отвык от этого голоса, а поди ж ты. Сразу узнал.
Руки опустились сами собой, чуть ли не быстрее, чем удалось обернуться, что в данный момент было равносильно сложной задачей. И всё же боль на пару секунд отступила, гонимая стойким ощущением нереальности происходящего – Мерван стоял посреди своей квартиры. Не той, в которой сейчас Беранжер укладывала спать сына, а в своей, родной. Он был дома.
А в кресле у окна сидел отец. Живой. Сидел, потягивая чубук старомодного кальяна, читал газету. Смотрел внимательно и родно. Так, что хотелось кинуться на шею и…
…И что? С гадким чувством осознания своей неправоты, своего неправа даже, Мерван остановился. И сразу почуял, кожей, верно, – больше не сделать и шагу, поздно. И тот, напротив, – не стал чужим, нет, но гораздо больнее, чем от вновь приобретённой полосатости, стало от того, что тот родной явился для обвинения же.
Но в голосе не было обвинения. Была только горечь и усталость:
– Значит, тебе обидно за меня, Мурад? Тебе? И ты решил, что смог больше? Полез не в своё дело, только-то. Знаешь, я думал, что оставил семью на мужчину. Но ты просто зарвавшийся мальчишка, не больше.
Отец не желает даже отвести глаз, когда снова появляется маска, и неодолимая сила тянет Мервана на стол, впрочем, это уже стена, та самая, шершавая и тёплая. И смех совсем не трогает, потому что тихие слова взрезают вспухшие полосы ножами.


И снова тишь. Бьющая по ушам. Он находит себя на полу, плохо соображающий взгляд утыкается в черноту каблука.
– Вы долго собираетесь тут валяться?
Голос, да, знакомый. Прохрипев пересохшим горлом что-то про помощь и её нужность, протянуть Фло руку и увидеть слегка опешившие даже от такой наглости глаза Сальери.
– Вы забываете свои обязанности. Тень не имеет права лежать в присутствии оригинала.
Резкий рывок, замеченный затравленный взгляд на массивное бюро, острый смешок, умело скрытый, тихий шёпот в лицо:
– И, поскольку я сегодня не узнаю себя, последняя милость – я помогу вам никогда не нарушить более своего предназначения.
Множество маленьких цепей звякающими змеями обвивают две фигуры в неверно разрывающим мрак кабинета блеске свечей, взводят свои медно-жальные головки и, ободряемые обречённым в той же степени, что и обрекающим, впились, прорывая, навеки связывая две фигуры и унося во тьму.

Pull Over

Pull Over
В мягком, уютном кресле под совсем домашним абажуром, радостно, но нежно освещавшим небольшую комнатку, было бы даже хорошо, если б Мелисса хоть сколько-нибудь заметила, где сидит. Увлечённая дальнейшим запутыванием в соцпаутине, похожая на некую, беспечную от своих, самой себе кажущихся такими внушительными, размеров, бабочку-махаоншу, она просто-напросто не замечала комнаты, в которой находилась. И, если б попросили вот так сразу, немедленно, описать хоть то же самое кресло, в котором она так удобно расположилась, пожалуй, что и не смогла б.
Надо сказать, что окружающих теней, периодически всплывающих в комнате, Мел также не замечала. Они колыхались рядом, постепенно их становилось всё больше и больше, они заполняли комнату наподобие темноватого тумана. Который, однако, абсолютно игнорируемый мисс, не мешал ей ни дышать, ни существовать в данную минуту. Туман подступал, всё стараясь проникнуть в худенькое свернувшееся калачиком тельце, злился и негодовал, нашёптывая гадости, но был бессилен. Маленькая мерзкая коробка, дававшая видимость нужности и значимости, коварно и без боя побеждала реальность Карнавала. Сгустившись от злобы до состояния почти чёрного какого-то роя, тени, собравшись с последними остатками отчаянного желания победить, перед тем как пропасть безвозвратно, растворившись от собственного осознанного вдруг несуществования, кинулись в приступе последнего доступного им ощущения – ярости, на обманщика, превзошедшего их искусство.
Экранчик погас. Тени пропали.
Пару минут Мел досадливо пыталась оживить вырубившийся телефон, но, убедившись, что трясти и тыкать в кнопки бесполезно, отбросила его куда-то в сторону. Посидев немного, по-детски поболтав ногами и осматривая милую, располагающую обстановку – молочные стены, нежно-салатовую мебель, лёгкий стеклянный журнальный столик, стеллажи с книгами, Мел поднялась. С трудом отыскала телефон и, ещё минут десять поколдовав над ним, слегка нервно дрожа губами, чуть не разобрав на составные части, но так ничего и не добившись, отправила обратно. Обиженно надулась, побродила по комнате, разрываясь между желанием уйти и странной боязнью того, что кто-то войдёт и застанет её, так глупо слоняющуюся, маясь бездельем. Это же комната отдыха, здесь положено отрешаться от забот, читать книжки, дремать под спокойную Музыку. А не рыться в телефоне. И вообще.
Подойдя к стеллажам, Мел взяла одну книжку. «Справочник этикета». Усмехнувшись презрительно, вернула испорченную бумагу на полку, пробежала глазами по корешкам книг: «Мадам как предпринимательница: управление карьерой в публичном доме», «Последний шанс на любовь – предсмертная романтика», «Корпоративная служба убийств»*. Поморщилась.
Досадуя на самоё себя, не проявившая интереса к чтению мисс буквально бросилась на диванчик, заставив себя закрыть глаза и усердно стараясь расслабиться. Но слишком давила тишина. Обволакивающая, вкрадчивая тишина, выбивающая всё из головы, заполняющая её какой-то ватой. А после как-то незаметно заменяя эту вату цепенящими воспоминаниями. Вот она одна, так же лежит, только в своей кровати, и вдруг ей на голову опускается тяжёлая властная рука: «Вставай, золотце. Папочка дома». Вздрогнув, и даже от себя постаравшись скрыть чуть было испуганно не слетевшее с губ «Фло!», Мел вскочила как ошпаренная. До жути знакомый голос словно застыл в ушах, а прикосновение было настолько ощутимым, что теперь желание было одно, и вполне определённое, – сбежать куда угодно отсюда, только бы не оставаться одной.
Да, куда-нибудь, где не будет глупых диванов, дурацких книжек и тишины. Где будут люди, разговоры, смех, жизнь. Надо найти Фло всё же. Если он ещё не ушёл, бросив её тут.
Всё это сбито пронеслось в голове за те полминуты, которые потребовались, чтобы нащупать трясущимися руками телефон. Впрочем, по лицу мисс можно было судить разве что о крайней степени раздражения, да и то по невозможно усталому вдруг взгляду.
С бесконечным желанием свободы Мел толкнула дверь. Безуспешно. Попробовала потянуть на себя. Подёргала с остервенением в разные стороны, проклиная всё и всех. Ручка жалобно клацала, но дверь показалась вдруг совершенно ненастоящей, словно бы это и не дверь вовсе, а так, обманка, нарисованная на стене. Холодком по спине проскользнула дикая мысль о том, что она так и останется забытой здесь, просидит всю ночь, а, может, и больше, абсолютно одна, и никто так о ней и не вспомнит. Это же просто глупая случайность! Фло, уходя, случайно захлопнул дверь… Попытки стучать и кричать также ни к чему не привели.
– Ладно…
Почти со слезами улыбаясь, как от злой шутки, неудачливая мисс отошла от двери, признавая своё поражение.
Но стоило ей отвернуться, как взгляд моментально упёрся в спасительный выход. Поспешив к нему, Мел схватилась за ручку… Нет, только за старый потрёпанный холст декорации, грубо при ближайшем осмотре нарисованной. С почти звериной яростью декорация была сорвана и сброшена на пол. Осатаневшие вмиг, совсем даже ослепшие от боли глаза уже искали следующий предмет для бессильной мести, но гнев схлынул так же быстро, как и вспыхнул.
И причина этому была проста. На журнальном столике обнаружился старинного вида телефон, а рядом с ним карта необходимых номеров, совсем как в отеле. Быстро набрав номер «дежурного» и услышав спокойное женское «Слушаю Вас, мисс Марс», даже не удивившись, откуда известно её имя (мало ли, может тут везде камеры), Мел выпалила:
– Я в комнате отдыха, или… не знаю, как это называется… Но я не могу выйти, дверь захлопнулась…
Голос в трубке был услужлив и спокоен:
– Я поняла, мисс Марс. Не волнуйтесь. Сейчас мы пришлём рабочего, вам помогут.
– Спасибо! – совершенно ребячьи, стараясь не расплакаться, прошептала попавшая в очередную смешную беду мисс.
Следующие полчаса (ходики, никак не вязавшиеся с общей обстановкой в комнате и так пугающе напоминающие те, что висели в детской, были, как и те, предельно точны) прошли в тишине, прерываемой редкими подавленными всхлипами сидящей на полу у телефона Мел.
Если бы мы заглянули в комнату ещё через полчаса, мы бы увидели её там же, разве что в истерике. Столик был опрокинут, а телефон валялся рядом, из трубки насмешливо неслось записанное «Я поняла, мисс Марс. Не волнуйтесь. Сейчас мы пришлём рабочего, вам помогут».
«Да прекратите же! Мэл!»
До мурашек отчаянный и затерявшийся голос Фло заставил полусумасшедшую мисс подняться и ткнуться со всей возможной решимостью в дверь, раз, наверное, в сотый, уже не отдавая себе отчёта в том, что творит, и не надеясь совершенно на свою способность помочь.
И выйти. Промозглый воздух, как из подземелья, облепил мокрые щёки. Моментально забыв и о комнате, и о цепком страхе, в плену которого оказаться было во много раз ужасней, недавняя пленница побежала по тёмным коридорам, путаясь в поворотах и желая найти только одного. Или хотя бы того, кто сможет к нему вывести.
Увидев в конце коридора две фигуры, Мел несказанно обрадовалась. Правда, парочка никак не отреагировала на странную, так бестактно налетевшую на них со спины, мисс. Как и следующий встретившийся Мел человек, который только поправил недоумевающую маску, когда после сотни вопросов и просьб, Мелисса умоляюще схватила его за руку.
За каждым поворотом Мел встречала всё больше теней. Когда пришло осознание того, что все эти призраки её попросту не видят? Сложно сказать. Да и неважно. Они не отмахивались, они только совсем не замечали её, её слов, слёз, а от прикосновений разве что незряче оборачивались вокруг и спешили уйти, словно на секунду смутившись чем-то, почувствовав необъяснимое неудовольствие.
Потом и рыдания ушли, оставив по себе только неровное охрипшее дыхание. Вконец потерявшаяся мисс как сомнамбула шла сквозь плотную толпу, привидением скользя сквозь густой туман тел, глотая этот туман. Никому уже не надо было насмешливо объяснять мисс тщетность её усилий, равно как и существования. Аксиомы в доказательствах не нуждаются, как известно. И давно пора была ей остановиться и пасть, окончательно дав этому сероватому туману унести себя. Куда-то к чёрту.
Но шла. Шла, упрямо, хоть и после нескольких первых сотен механически несколько дёргая все дверные ручки, попадавшиеся на пути. Где-то на грани сознания мелькала мысль о том, что Ад, кажется, у каждого свой.
Одна из ручек неожиданно поддалась, и Мел оказалась на краю пустоты. Но пустоты, совсем не похожей на ту вязкую серость, что окружала её до того.
Эта пустота была чистой. Белоснежность, простершаяся так далеко, как только было возможно увидеть. Казалось, что и воздуха здесь нет. Даже ступать в эту бесконечную пустоту было бы страшно, ведь некуда, вдруг попросту упадёшь?
Мел не успела об этом подумать. Сопровождаемая только лязгающим щелчком захлопнувшийся двери, она подбежала к Фло, застывшему где-то в этой пустоте, и, зарывшись в рубашку, обняв найденного так крепко, будто готового вот-вот разбиться или исчезнуть, дала волю слезам.


* Книги под такими заголовками действительно существуют