Иначе

[12dean6]

А всё так невинно начиналось, с клипа, со страшной сказки.)
Сонгфик по "Тору" на "Тень на стене" Канцлера Ги и "Но кто из вас мне запретит" Джем. Ещё можно послушать Sinew "Charging Loki".



1. Лес
В лесу было тихо и, несмотря на сумрачность, как-то непостижимо светло этим утром.

Если идти вдоль дороги, то этого, может, и не заметишь, но стоит углубиться в чащу, где утоптанный тракт сменяется мягкой смесью сплошь целебных трав и нападавших когда-то давно листьев, отчего шаги делаются почти бесшумными, и это обманчиво заставляет позабыть об осторожности – здесь так легко быть пойманным каким-то корнем или попасть в чью-то нору; где ровные и внушительные деревья превращаются в шатры, дающие отдых ведуньям, собирающим здесь травы или просто мирно облетающим округу; где пенье птиц сменяется таинственным хрустом и треском, а иногда и странными криками, которые пугают, но только трусов; так вот, если сойти с дороги, можно заметить, что солнце больше не ласкает, а лишь едва пробивается сквозь наипрочнейший и наихрупчайший заслон листвы тонкими и яркими лучами, и сегодня лучи эти были странно светлыми.
Словно нити Ариадны они вели друг за другом к одной из тайных, скрытых в лесу полян.

Честно сказать, и поляной-то этот прогал в лесу было называть тяжело, всего-то сюда в незапамятные времена упал камень. К слову сказать, ни один человек здесь понятия не имел, как это могло статься. Большинство винили ведуний, называя их, конечно, много менее поэтично. Колдовство здесь было сильно не в чести. Потому к выжженной раскалённым камнем с неба воронке в лесу поскорей забыли дорогу.

Сами о том не подозревая, люди сделали лучшее, что могли. Воронка простояла долго, пугая запахом металлической гари окрестных животных и птиц, после первой зимы под одним из поваленных деревьев рядом, пользуясь заброшенностью места, устроила себе логово волчица. Одна из её дочерей не забыла тихое и печальное чёрное место в зелёном лесу и вернулась, приведя туда своего волка. Там успело вырасти не одно поколение волков, прежде чем сквозь черноту стали пробиваться первые едва зелёные от слабости, случайно занесённые ветром в бытность их ещё семечками, травинки.

И ещё много раз лето сменялось зимой, прежде чем воронка выровнялась и покрылась травой, а поваленные деревья вокруг стали грудами мха. Больше здесь не было безопасно, и волки ушли.
И долго-долго была поляна всеми обходимой, до самого этого утра. Сегодня здесь был человек. Он лежал на боку, чуть согнувшись, будто старался выставить руки перед собой, немного в стороне от центра поляны, ближе к правой кромке леса, а солнце невозмутимо взблёскивало на золотых бляшках доспехов на его груди, равнодушно оглаживало бледное лицо, как холодная красавица, спасающая героя лишь из чувства долга, никоим образом не уподобляясь некоторым ундинам, ведь многие из них так доверчивы и наивны.

Нет, здешнее солнце не из таковых. Ни один лучик света не дрогнул пять минут назад, когда сперва целый столб совсем иного, не родного им, нездешнего и неземного цвета и сияния врезался в центр полянки, а уж из центра этого сияния рухнул так страшно кричавший, а теперь лежащий так мирно гостем здесь этот человек. Столб света тут же исчез, и лес застыл, будто ничего не случилось. Разве что трава там, куда ударил чужой свет, пригнулась, нимало не ожегшись, но будто в смертельном ужасе прижавшись к земле. Впрочем, можно было заметить одну странность – вокруг нежданного гостя, поначалу около рук и головы, а потом всё дальше и дальше трава потихоньку сама собой распрямлялась.

Солнце было этому радо, потому на гостя за вторжение совсем не сердилось. Но его тревожили те несколько всадников, которые на всех парах, ломая на пути сокровенную чащу, неслись сюда, несомненно, заметив странный свет.

Да и гость пришёл в себя и, слыша неистовый топот копыт, отдающий невнятной тревогой и почти неприкрытой угрозой, поднялся, готовясь встретить всадников.
_______________________

Так и было: четверо всадников были никем иным, как самовольным управителем здешних небольших, затерянных в лесах и потому почти целиком отрезанных от мира земель и тремя его наиболее близкими соратниками. Этим утром они собрались поохотиться, и в самый разгар гона в небе вспыхнул невообразимо яркий свет, на огонь вовсе не походящий, он иглой прошил небосвод и устремился к земле, куда-то в лес, а потом его будто лес и втянул, и ничего: ни пожара, ни шума сваленных деревьев. И зверь. И охотники себя забыли от страха, только правитель в заворожённом цепенении следил за этим лучом. Потом вспоминали, что он не сразу согласился отправиться на разведку, только опасениями и надеждами изловить на том месте ведьму (а такое только ведьма ведь способна натворить!) удалось его расшевелить.

Топча цветы и травы, с хрустом переламывая, словно кости, корни деревьев и обрубая попадавшиеся впереди ветви, охота неслась к более занятной жертве – неизвестному и непонятному. Всадники чуть не попадали с коней, внезапно вставших, испугавшись неприкрытостью и солнечностью поляны, на которую вылетели, словно пойманные в капкан.

Первым был, конечно, здоровенный белый конь правителя, самый мощный и нетерпеливый. Заметив стоящего на поляне чужого, конь встал на дыбы, готовый размозжить голову незнакомцу, но под взглядом этого совсем не выглядящего устрашающе человека, взглядом прямым и властным, не просящим и не остерегающим, а приказывающим, конь опустился, гневно кося на седока.

Тот же так и застыл в седле, оглядывая незнакомца. Его замешательство узнавания вызвало бы много вопросов у свиты, если бы они не привыкли всегда находиться сзади. Пока их занимал лишь незнакомец, его нездешняя чересчур тёмная одежда, его длинный зелёный плащ, так смахивающий на алый плащ правителя. Ещё его настороженность вместо испуга, которая и вовсе сменилась удивлённым смешком при виде правителя, довольно, впрочем, мрачным:

– Ты остался при короне, как я погляжу?

– А ты не смог удержать её? Велика? – грубоватая шутка сменилась молчанием, словно оба что-то ждали. Заметить, как незнакомец несколько раз сжал кулаки, было почти невозможно. Впрочем, напряжённые голубые глаза это ухватили, судя по усмешке, промелькнувшей на лице правителя. Молчание продлилось ещё с минуту, а потом с едва приметной горькой улыбкой незнакомец признался:

– Я, Тор, больше не способен на фокусы. Больше не ма…
Его оборвал резкий приказ к застывшим в изумлении за спиной:
– Не трогать его. Связать. И доставить в замок. Это мой брат.

2. Рассчитывать и молчать
Тихонько покачиваясь, надёжно привязанный за руки к луке седла пугливой неизвестным и странным седоком запасной кобылке, Локи размышлял. Это было тяжело: непривычная слабость после падения мешала сосредоточиться.

А подумать было о чём: Тор – он узнал. Но знал ли он? И если знал, то что именно? Почему приказал доставить в замок связанным? И при этом, – Локи усмехнулся едва приметно, – соизволил позаботиться о нём. Если бы у Тора была хоть крупица правды (хотя откуда ей тут взяться?), но если бы была хоть капля, он бы не в силах был сдержаться, и уж точно не развернулся бы и не ускакал, словно от огня, оставив Локи на попечение своих очередных прихлебателей.

Одолевали и другие мысли. Тор снова был на коне, а он, теперь как никогда беспомощный и беззащитный, – в незавидной шкуре его если не врага, то уж точно не брата, братьев под конвоем не держат. Конечно, конвоем назвать это язык не поворачивался, – признавал Локи, глядя на сопровождавших его: трое мужчин, двое – широкоплечие, прямые, безрассудно едущие впереди, перегораживая собой дорогу и обзор, но так удобно открывающие свои спины, – явно воины (хорошие воины, надо полагать, и не обременённые мозгами, иначе к Тору не подобраться так близко). Третий внушал опасения, его удалось увидеть мельком – он сразу занял место за кобылкой Локи и всю дорогу сверлил того внимательным изучающим, не без страха, взглядом, который осязаемо переползал, как готовый при малейшей опасности вцепиться змей, с затылка по шее, цепляясь за глухой тёмный ворот, сползал на плечи, пытался вползти под плащ – единственную оставшуюся защиту от чужих глаз.

Держаться прямо и думать – вся надежда. Просчитать столько вариантов, сколько возможно, найти ответы на все вопросы, которые могут возникнуть не только у Тора, но у каждого из этих людей. Иногда Локи погружался в странный полусон, руки переставало натирать верёвкой, неровный шаг кобылки не чувствовался, звуки пропадали перед одним, самым главным вопросом, наваливавшимся всё тяжелей, – что теперь делать?

Со стороны же казалось – пленник, что заключить можно было разве по верёвкам, равнодушно и прямо следовал куда-то в почтительной процессии конных, больше похожих на охрану, чем на стражу, совершенно не обращая внимания на дорогу, будто она езжена была не раз и не два. В лесу он знакомо пригибался под встречающимися ветвями, выехав на тракт, широкую светлую пыльную полосу в окружении сочно темнеющей травы в пестринах цветов, даже не сморгнул после лесного сумрака, хотя сопровождающим его пришлось даже замешкаться на опушке, пока глаза не привыкли к свету.

Появившиеся несколько позже невдалеке от тракта селения пленника так же не занимали. Жители, крайне обеспокоенные таким странным гостем в доспехах, но совершенно не похожим на королевских воинов, да ещё окружённым наипервейшими тут людьми, старались вообще не выдать своего присутствия, запершись в своих потрёпанных домишках. Даже собаки тут, наученные горьким опытом, ни разу не взлаяли, чтобы не быть уложенными меткой стрелой двигавшегося последним Роя, брата госпожи их хозяев.

Стальная, тёмная река, пересекавшая путь к замку, сегодня изменила свой цвет, вода её была отравлена смертью. На мощном каменном мосту стояла телега, на которой высился почерневший, явно от сажи, столб, к которому ещё какое-то время назад, не столь долгое, кто-то был привязан. Теперь пара возниц, в серых, сажево-пепельных рубахах и штанах ловко и умело перещёлкивали щипцами цепи. Едва процессия поравнялась с ними, они, бросив работу, склонились в поклоне, не очень понимая, кому из всадников кланяться им должно. Бывшее когда-то человеком внезапно, оставшись без поддержки последних своих земных цепей, рухнуло в реку, рассыпаясь и вновь темня её воды горечью своей жизни и смерти.

Процессия невозмутимо проехала мимо, пленник даже бровью не повёл, когда сзади, совсем рядом с ухом, раздался не шёпот, но тихий и твёрдый голос:

– Если ты один из этих колдовских отродий, то даже не надейся, что твой брат спасёт тебя от костра.

Локи остался спокоен, принимая во внимание, что смерть – это тоже один из возможных вариантов развития событий и отмахиваться от него не надо.

Замок всё рос на горизонте, и вместе с ним росло в душе Локи знакомое тянущее чувство тихой и расчётливой злости. Наконец, замок встал перед ними. Вовсе не такой большой. Но Локи никогда не мерял власть её внешними проявлениями, гораздо красноречивее этого почти игрушечного после дворцов Асгарда замка из светлого песчаника был ужас в глазах окрестных жителей при виде всего лишь приближённых.

Внутренний двор очень был похож на асгардский, разве раз в пятнадцать меньше. Его можно было пересечь пешком, а четверым всадникам было явно тесновато. Всадники спешились.

Локи помог, а на деле просто сдёрнул с седла, убеждаясь, что верёвки в порядке и пленнику не сбежать, третий, тот самый уже враг с той самой секунды, когда посмел издеваться и сметь думать, что может безнаказанно приблизиться без приглашения. Ещё не успевший отвыкнуть называть себя таковым принц Асгарда вцепился в его лицо. Запоминая каждую чёрточку, чтобы в момент своей силы ударить безошибочно в любой тьме, дарованной ночью или человеческим разумом.

У врага было тонкое жёсткое лицо. Непроницаемое выражение карих глаз пало под натиском необузданной злости, хоть и рассмотреть это под капюшоном густой чёрной чёлки было тяжело. Но и румянец, явно не частый гость на этих в зелень смуглых щеках, выдавал злость недюжую. На Локи, не иначе. Хорошо, – про себя отметил принц, – это на руку, невыдержанный – считай, что мёртвый.

По узким и темноватым коридорам с пустыми стенами, только кое-где завешанными тяжёлыми тёмными и пыльно-грязными рваными гобеленами они прошли тем же порядком – двое громил впереди, далее Локи, чувствующий острие кинжала третьего, царапающее шею, и столь же острый его взгляд.

Перед массивными дубовыми дверями, ровными, как стены, они остановились. Громилы удивительно почтительно постучали. Из-за дверей раздался громовой Торов требовательный рык. Локи ухмыльнулся – значит, тут его братцу тоже навязывают ненавистный этикет. Надо будет этим воспользоваться.

За дверями оказалась зала, сумрачная и холодная, плащ оказался как нельзя кстати. По стенам стояли скромные деревянные скамьи, у самого почти входа явно Торово нововведение – огромный пиршественный стол, правда, больше похожий на стол в паршивом трактире, чем в королевской резиденции, настолько он был грязен, залитый вином и заваленный кусками пищи, едой это назвать было уже нельзя.

В отдалении от стола стояло массивное кресло с высокой спинкой, украшенной взблёскивающими в неровном свете свечей медными чеканными украшениями. Кресло, должно быть, заменяло трон.

Без сомнения, во всей этой мрачной и напряжённо старающейся соответствовать смутному представлению хозяев о роскоши обстановке гость (теперь пленником его называть и не решился бы никто, несмотря на связанные руки) смотрелся непривычно величаво.

Но не так, как правитель. Алый плащ сидящего на импровизированном троне даже при тусклом свете заставлял сгибаться плечи стоящих напротив, кроме того, измёрзнувших в зале. Тепло было троим – правителю, в подбитом мехом плаще, гостю, который ещё не осознал, что холод ему не подвластен больше и стоящей за троном женщине в лисьей шубе, которая кого-то Локи напоминала.

Тор явно нервничал, не решаясь начать. Молчание затянулась. Тогда на всю залу прозвучал голос женщины, причём каждый мог бы поклясться, что был он едва слышим, словно каждому на ухо сказала прекрасная госпожа:

– Перед нами брат Тора – Локи.
Этот голос зажёг в крови бывшего асгардского принца необходимый огонь. Громово пронеслось по залу:

– Мой брат, ты не должен был появиться здесь. Без предупреждения. Я не могу быть уверен в тебе, в твоей преданности. Потому ты будешь отправлен в тюрьму, и на положении пленника ты пробудешь столько, сколько мне потребуется, чтобы убедиться в твоей искренности и готовности служить мне.

Голос его, поначалу звучавший так, будто повторял затверженный урок, под конец приобрёл ту упрямую интонацию, которая была так знакома Локи: она делала невозможными всякие споры, дабы не повредить себе или делу, следовало просто слушать и подчиняться.

Больше занимала женщина. Локи не мог оторваться от схожести в ней со своим новоприобретённым врагом. Он даже сразу не осознал, что оказался вечным пленником.

Весь путь до низкой серой круглой тюремной башни, блуждание по её коридорам, так выстроенным, чтобы заключённый, даже выбравшись из камеры, не имел понятия, куда идти, и блуждал в лабиринтах, пока не налетал на стражу, часто с радостью кидаясь на их клинки, почти сойдя с ума от близости и невозможности свободы, даже уже в камере, низкой, широкой комнате, явно предназначенной не для длительного содержания и не для простых преступников, но, возможно, для важных пленников или заложников, комнате, заваленной соломенными тюками, комнате, в которую насмешливо лилось солнце через небольшое зарешёченное окошко, – даже стоя у этого окошка, стоя весь день и всю ночь, Локи едва понимал своё положение, задыхаясь от радостной злости: у его врага есть жена или сестра, значит, он ещё более уязвим.

О Торе же Локи и не думал, пока скрипучая дверь не открылась, и брат сам не вошёл, совсем иной, неуклюже робкий и почти виноватый, хотя больше всего обескураженный. Вошёл, подобрал тюк соломы побольше и, сев, спросил:

– Ну и как ты оказался тут, брат?

3. Вопросов больше, чем ответов
– Надо полагать, тем же образом, что и ты, – теперь враг был один, и он был здесь. А защититься теперь стало почти невозможно. Локи, застыв плечами, медленно повернулся и уставился на брата, стремясь понять, что именно ему может быть известно.

– Ясно, что тем же, – Тор аж вскочил, – но за что?!

– За что? – огромных усилий стоило взять себя в руки, но Локи не был бы собой, не умея таиться. Едва ступая, словно боясь потревожить опасного и нервного зверя, отнюдь не в брате, но в себе, – зверя, готового скакать от радости по клетке, в восторге от мерзкого жизнелюбивого чувства, зверя, которого он почувствовал в себе в тот момент, как копыта белого красавца-коня зависли над головой, угрожая размозжить Локи череп, именно тогда пришло странное осознание – он смертен, и смертен не как бог и не как ётун. Та же хрупкость, что и в Торе теперь, та же хрупкость, что и в тех, кто привёз его сюда, – он определённо смертен и смертен как человек.

Но он не умрёт сейчас, он даже может быть не связан через какой-нибудь час, нужно только умело повести игру, что до сих пор в его власти. Обойдя Тора, опустившись чуть сзади, хоть и рядом, унимая покалывающие от напряжения и удовлетворения пальцы, Локи медленно и тихо, спокоя себя и брата, делает ход.

– Скажи мне, брат, – голос его совершенно убито крадётся, хоть звучит уверенно, - ты правда верил в весь этот балаган? После смерти мамы отцу, – это слово далось с трудом, – стало незачем притворяться.

– О чём ты? Отец стар… – Тор оставался Тором – верил каждому слову, ничего не понимая.

– Я о том, брат мой, что Одину не нужен наследник! Он не стар, он не должен поминутно валиться в сон, он делал это из-за неё, а теперь можно властвовать самолично! Он видит всё, неужели он не видел нас! – закончить спокойно у бывшего принца не получилось, последняя же фраза и вовсе прозвучала с горькой бесплодной досадой, досадой упущенной возможности, как заметил бы Тор, к счастью, не склонный замечать таких тонкостей, как чужие чувства.

Несколько минут Тору потребовалось, чтобы переварить полученные сведения и дойти до точки кипения:

– Так значит, он знал, что мы отправляемся в Ётунхейм и не остановил нас, чтобы...

– Чтобы был повод тебя изгнать, верно.

– Ну а ты?..

– А я якобы тебя подговорил. Да, ещё я ётун, – осторожность не устояла перед желанием пойти ва-банк. Слишком уж было радостно наблюдать рычащего на почтенного отца сыночка.

– Старый дурак!

Локи позволил себе улыбку, одну, мелькнувшую среди Торова «праведного» бушевания как пыль в солнечном луче. Однако, теперь, когда доверие было завоевано, пора было переходить в наступление. Подождав, пока брат уймётся, Локи с неизменной лёгкой улыбкой в голосе, чуть опасливо, стараясь выглядеть как можно чище и бескорыстнее заинтересованным (он знал, что Тор считает это приятным проявлением заискивания), поинтересовался:

– А ты, я смотрю, эту неделю потратил с пользой?

Тор остановился, пытаясь сообразить, о какой именно неделе идёт речь. А потом рассмеялся:

– Неделю? О нет, здесь прошло пять лет.

Тор, предвкушая долгий рассказ об очередных своих «подвигах», только и ждал годами отработанного, призванного выражать всё то же заинтересованное ожидание, движения бровей.

Признаться, на сей раз Локи правда было интересно. И не терпелось узнать, как много того, что можно будет впоследствии использовать против него же, Тор выболтает на этот раз.

Рассказчик из Одинсона был плохой, но в мятежной и разгорячённой неожиданным путешествием голове младшего каждое слово раскрывалось ярким, невероятным и страшно болезненным ножом, лезвие которого имеет особенность раскрываться в ране множеством острейших игл и лезвий, разрывая внутренности.

***

Это был поздний вечер, и радужный сноп света, врезавшийся в почти ночное тихое поле, должно быть, впечатлял. Кто знает, что сталось бы с Тором, если бы не пришлось ему сильно впечатлить тогда своим падением двух путников, бог знает как затерявшихся в глухом поле, заброшенном в стародавние времена жителями располагавшегося рядышком селения, сейчас призраком растворившегося у дороги, не беспокоя даже непосвящённых.

Мужчины его когда-то впервые не вышли в поле, пытаясь защитить от взбесившихся «огненных гончих» своих женщин, провинившихся издавна наводящим на город ужас умением лечить, не прикрываясь бесполезным и противным месивом из всякой гадости.

От костров не успели разлететься искры, как «гончие» были сильно удивлены изобретательностью местных – им казалось, что убивать можно только оружием, но никак не заточенным ножками столов.

Последний выживший селянин, израненный, с безумными глазами, выбравшись из кровавой жижи, окружённой чадящими горелым мясом кострами, которая некогда была его деревней, где даже где-то, помнилось, был его дом, пошёл через мирно желтеющее поле вешаться в лес. Но не дошёл. Окрестные дети боялись набрести на него, что коченело валяющегося осыпанным переспелым хлебом, что гуляющего по полю и просящего каждого встречного прекратить его вечные мучения.
Так или иначе, а колосья полегли под неволящими властными объятьями мороза. Их место заняли другие, полудикие их братья, выросшие из зряшно осыпавшегося зерна, что не досталось птицам и мышам. Понемногу всё меньше и меньше на поле становилось жёлтых взблесков в густой заповедно-покойной и привольной зелени. Потом они вовсе исчезли, и теперь ничто больше не напоминало здесь о людях.

До того вечера, как на окраину поля из леса вышли двое в тёмных грузных на вид плащах, выбранных путниками, понятное дело, не как дань моде. Путники поле не тревожили, какое-то время двигаясь по самой опушке леса. Убедившись, что одни, эти двое потихоньку двинулись по полю.

Как вдруг, совершенно ниоткуда, без всякого звука небо прорезал ярко переливающийся всеми цветами радуги световой вихрь. Со всего маху разбившись о землю и оставив по себе тёмную метину, по краям которой сонные травы и цветы недоумевали теперь о своей избранности, вихрь пропал так же стремительно, как появился.

Путники бросились на землю, пытаясь укрыться и, верно, слабо веря в такую возможность. Но луч пропал, и ничего не случилось, а, так как робостью особой они не страдали, то и последствия странного этого происшествия решили выяснить незамедлительно.

В центре воронки, словно мёртвый, лежал человек. Они сразу заметили, что человек этот не был похож на упавшего с такой высоты – ни крови на странной тёмной одежде, ни вывороченных костей. Голова цела. Он дышал.

Один из путников склонился над лежащим в центре выгоревшей метки, нетерпеливо откинув капюшон плаща на спину, как раз в тот момент, когда упавший открыл глаза. Путником оказалась молодая женщина, сверкающая в темноте жёстким каменным взглядом из темени смуглого лица, обрамлённого блестящими чёрными волосами.

На странного незнакомца дама вряд ли произвела впечатление, судя по тому, как он кинулся к ней с земли. Она плавно ушла с его дороги, без малейшей правда робости, уступая место своему спутнику, мгновенно сбросившему плащ, под которым блеснула сталь кинжала. Но ей пришлось удивиться – её брат, искуснейший воин и бывший предводитель «огневых гончих», почти сломанный пополам двумя ударами едва пришедшего в себя незнакомца, полетел наземь.

Мгновенно сообразив, что к чему, женщина с неумело-напуганными причитаниями бросилась к дерущимся, не забыв позаботиться прежде о том, чтобы плащ отправился в траву, дабы не закрывать затейливое тяжёлое ожерелье и расшитое длинное платье. Не то чтобы она надеялась на своё очарование, нет, скорей сделала ставку на отвлекающий манёвр в виде своей персоны, который, без сомнения удался – разъярённый незнакомец поутих, увидев совсем не похожую на леди Сиф даму, по-видимому, испуганную.

Ещё больше его успокоило отсутствие здесь ещё кого-либо, кроме этих двоих – она это понимала.

Но, как бы ни было, а ещё через пару часов незнакомец, пытаясь скрыться в уступленный плащ, уже шагал вслед за путниками – Роем и Ровеной Янар, братом и сестрой, задумавшим устроиться в этом уголке страны, освободившись от стесняющей их волю высшей власти.
_______________________

Это была, конечно, идея Ровены – взять Тора с собой. Рой предлагал зарезать его во сне, отравить днём, но сестра не ошибалась – зверем чувствовала силу и тянулась к ней. Конечно, она ясно понимала, что малейшая ошибка – для них смерть, а доверяться незнакомцу просто верх глупости, но чутьё её подводило редко.

Очень скоро она поняла, что Тор – воин, и прекрасный. Неплохой военачальник, если не ждать от него стратегических решений. А самое главное – бесценный предводитель для всего того сброда, что им с братом удалось собрать для бунта.

Армия, собранная их отцом, конечно, была не в пример лучше выучкой и надёжней, но после смерти старого Янара все разбежались. Главным образом по той причине, что наследники не внушали доверия. В отличие от отца, сын не поддерживал власть, а дочь желала править безраздельно, не представляя над собой чьей-то воли.

Рою, взращенному в искусственно созданных стычках, призванных воспитать непримиримого воина, пришлось довольствоваться непочётным званием «огненной гончей». Для военного он был слишком осторожно жесток, предпочитая с обидчиками расправляться медленно, максимально для них мучительно и при этом не лезть на рожон. Отец подшучивал над ним, мол, им на роду написано возиться с углями, и готовил для сына место главного «гончего». То ли он поспешил, то ли Рой, вконец одуревший среди воплей пытаемых ведуний, которых натаскал себя узнавать чуть не с первого взгляда, с трепетом разыскивал, а, долгое время не находя, не гнушался и увидеть в какой-нибудь из местных, случайно попавшихся на глаза женщин, переполнил чашу терпения правящей Семьи, только он вдруг в одночасье лишился и места, и почёта, и наград за услужение, и вынужден был вернуться в свою «глушь»¸к отцу и сестре.

Ровену его падение сбило с ног едва ли не больше всех. Уже тогда она в ярости прокляла Семью, прося у отца защиты и открыто призывая к бунту. Старик Янар запер её в дальней комнате замка, холодной, без окон, приставив к ней в услужение глухую и выжившую из ума старуху.

Рой хорошо знал свою сестру, её холодный ум не раз выручал, когда его собственный отказывал от близкого запаха крови и власти. И он понимал, какой силы чувство должно было заставить её так подставить себя под удар. Поэтому, заискивая и подчиняясь этой силе, а вовсе не от любви и жалости к сестре, Рой первым делом, узнав о кончине отца, не озаботившись даже сделать удивлённый вид (ведь ядом натёр мясо над очагом он лично), направился к дверям сестриной комнаты и сломал их. Впервые ощущая на своём плече слёзы сестры, вперемешку с гадливостью Рой чувствовал глубокое удовлетворение – он знал, что теперь они пойдут по одной дороге, и сильнейшего врага в её лице он сменил на вернейшего пса. Что ж, тогда ему действительно так казалось.

Конечно, восстание организовала Ровена. Не слушая трусливых осторожностей брата, она тихо и твёрдо описала ему их кусочек земли, затерянный в лесах и горах, откуда надо только вымести всё ненужное и не отдать потом. Описала так сладостно-владетельно, и так при этом отчуждённо, что у Роя и сомнения не осталось.

Собрать войска было делом нехитрым. Их и собирать было не надо, всего-то – отдать приказ отцовым отрядам. Приказ был выполнен, потом ещё один, и ещё. Заплывшие жиром вассалы Семьи трусливо убегали, настигаемые и уничтожаемые по строгому приказанию Ровены.

Но войско роптало. Пришедшие на службу к старому вояке Янару, преданно смотревшему в рот власти, солдаты были не в восторге от бурной деятельности «мятежной девчонки». Рой был для них большим авторитетом, но ровно до тех пор, пока не показал себя цепным псом и для своих. После одной из массовых казней солдат войско распалось окончательно.

Семья же собралась с силами, и к границам здешней земли потянулись хорошо вооружённые отряды. Необходимо было что-то делать – либо бежать, либо найти то, что заманит на сторону мятежников новых людей.
____________

Ровена сделала ставку. Она объяснила Тору всё, что хотелось знать ему о здешней земле, а именно – она обширна, она богата, и он может стать её правителем. О последнем пункте Рою, естественно, решили не сообщать. Он, конечно, прознал об этом довольно быстро и даже сделал попытку подстеречь сестру с кинжалом одну в анфиладе замка, но, сам себе не веря, отступил, сражённый её спокойной ухмылкой: «Ты же первый прыгнул бы к нему на ложе, если бы это было возможно». Она всё же не хотела дёргать тигра за усы и постаралась убедить брата, что править Тор не способен. Впрочем, это было очевидно. А, значит, на троне сидеть ему как чучелу на огороде, править же будет другой. Не она ли собралась? О нет, ей всего-то нужен статус госпожи, от которого она так долго была отрезана в своём заточении, да муж, тонкости управления порядком наскучили, и затевала она всё ради брата. Рой был удовлетворён более чем полностью.

Ровена не прогадала. Тор в казармах чувствовал себя как дома. Солдаты его любили и им восхищались. Будущая невеста вкладывала ему в уста простые и понятные речи о свободе, после, в качестве десерта к этой гниловатой пресности, накрывая их своими прохладными губами.

Одна за другой битвы увенчивались успехом. Невероятная сила Тора и опыт в военных делах просто окрыляли солдат.

Скоро Ровена смогла именоваться госпожой, и, раздражённая вынужденностью мириться с гигантским столом в тронном зале и вообще с мужем, так некстати занимающим трон, перестала притворяться перед братом. Правила отныне Ровена, Тор ей не мешал, а Рой вынужден был покориться новой силе и довольствоваться ролью правой руки «соломенного» правителя – составлять ему компанию, сопровождать на охоте и в походах, а также обеспечивать выполнение указов, идущих от сестры.

Вот и теперь, узнав, что объявившийся брат Тора – маг или бывший маг, а, значит, существо страшной опасности, но и невероятно полезное теперь в силу некоторых обстоятельств, Ровена попросту отправила мужа с поручением: во-первых, узнать доподлинно – маг ли Локи теперь, и, исходя из ответа, либо оставить его в башне до скончания века (до скорейшего убийства, надо полагать), либо, удостоверившись в его преданности, заполучить себе нового союзника.

***

– Удостоверившись в преданности? – уточняюще и обманчиво спокойно прервал Локи брата.

Тор замолчал, разом беспокойно оглянув Локи. Поднялся и заторопился закончить родственный визит. Уже почти затворив за собой дверь, сам, видно, понимая, что обрекает невозможностью, проговорил:

– Ты должен доказать, что ты не маг больше. И предан мне.

– Но как?!

***
Ведь он не был предан. Ни тогда, ни теперь.
Он не был и магом. Больше нет.

Когда Лафей рассыпался грудой углей, его нож должен был найти своё место в груди Одина. Нет, убивать его Гунгниром было так же глупо, как поведать весь план от начала до конца Тору, оружие не пойдёт против своего владельца. И нож Лафея вызвал бы меньше подозрений.

Стоя над Одином, Локи позволил себе секунду триумфа, странного холодящего чувства полёта в пропасть, которое по смерти мамы некому стало умирять.

Эта секунда растворилась в мутно-голубом омуте открытого глаза Всеотца. Внимательного смотрящего, хоть и слабого ещё.

– Ты забыл, что я вижу всё, даже когда сплю?

Гунгнир не повернулся против хозяина, он чуть было с кистью нового владельца не отправился к Всеотцу, так Локи в него вцепился.

– Властью Отца, и Отца моего Отца…

4. Я никогда не любил колдовать
Потянулись ровные, не отличимые друг от друга дни. Сухой запах аккуратно заменяемой соломы, сухие простецки-неприступные глухие стены, сухой хлеб. Еда, в сущности, и не нужна была каждый день, но у Тора хватало мозгов не делать его белой вороной. Редкие выходы во внутренний дворик, где можно было пару раз окунуться в круглом, серо-каменном, ледяном вне зависимости от времени года бассейне.

Неизменно в этих выходах Локи сопровождал его враг. Ему с трудом удавалось не расплываться в хищной улыбке, пока стражники деловито заковывали пленника, хоть это было чисто символическое действие - Локи ни разу не пытался напасть или убежать, магией же, по заверению брата, совсем уже не владел, да и закованным ему приходилось идти лишь те три коридора, что отделяли камеру от выхода во дворик, так что можно было смело предположить, что вся идея с цепями - дело рук Роя, так его называл Тор. Он почти суетливо от нетерпения сопровождал их из камеры в темноватый и прохладный коридор, а оттуда – во дворик, беспощадно вскрытый солнцем и залитый его жаром, не способным нагреть серые грубые камни бассейна в центре двора.

Локи подходил к бассейну, неизменно тёмному, с еле колышущейся, словно замороженной, водой, стражи опять принимались греметь цепями. Рой располагался у стены, прямо напротив, следил, как пленник со взглядом холодней стальной воды раздевается и погружается в бассейн, спокойно глядя в воспалённые, алчные до боли и страха и мучающиеся теперь их отсутствием, глаза. Локи застывал по-змеиному, словно и не чувствовал холода. Сначала он развлекался, разглядывая Роя, пытавшегося вывести его из себя наглыми речами. Через какое-то время ему это наскучило, скрываясь в бассейне, он запрокидывал голову на бортик и смотрел на небо, полностью отключаясь от беснующегося у стены "чёрного". Когда Рой, чуть не плюясь с досады, звал стражников, Локи, и не думая спешить, опускался в воду с головой, медленно вставал и выходил, ничем не выдавая вставшего в горле, ожёгшегося внезапным солнцем после жидкого льда, дыхания. Он одевался, нагревшаяся на пыльных камнях одежда льнула к мокрому телу приставуче-нежно, как надоевшая уже любовница. Его снова заковывали. Рой исчезал каждый раз в разных местах коридора. Щёлкал замок за спиной.

Солнце понемногу тускнело в небе, к сухому запаху соломы примешивался терпкий запах осени, запах близких холодных дождей и терпких листьев. Особенно он был заметен в дворике с бассейном. И небо стало другим – мягкий и полный голубой цвет маминого любимого платья вылинял до цвета глаз Одина, стал почти прозрачным, равнодушным, закрытым. Сидя в ледяной воде, Локи уже не перебирал простые и жестокие варианты убийства Роя, не тосковал по утраченным силам, он часто отключался от мира, а потом ловил себя на вопросе – зачем линяет этот кусок неба, зачем не так горячи камни под ногами, зачем что-то меняется вокруг, если все эти изменения – только обман природы, этакое дополнение к его заключению.

Что это заключение будет вечным, Локи уже не сомневался. Он безуспешно пытался выведать у Тора, какого же он ждёт доказательства верности и преданности, но брат, казалось, и сам не знал. Первое время он заходил довольно часто, и все его визиты сводились к неуклюжему выведыванию – точно ли магические силы покинули Локи. Не чувствует ли он их возвращения? Не может ли он хотя бы какой-нибудь малости, "фокуса"? Локи приходилось призывать всё своё терпение, чтобы...

Чтобы что? Не испепелить Тора на месте? Не вогнать ему ледяной нож в сердце? Он не смог бы.

Проходили дни, и Локи стал замечать, что и физические силы покидают его помалу, сказывалось заключение. Брат стал всё больше молчать, изредка вздыхая что-то о том, что и говорить о магии не следовало, видимо, запамятовав, что сам и проболтался о том. А потом Тор вовсе перестал приходить. Наверное, это было хорошо.

Однажды, когда в очередной раз вмерзая в бассейн, Локи открыл глаза, Роя перед ним не оказалось. Вместо него стояла та женщина, столь ловко прибравшая к рукам его брата. Столь похожая на его врага. Смуглые щёки женщины были покрыты тёмным, паутинным каким-то румянцем. Лисий мех плаща смешно оказался одного цвета с листом, непонятно как залетевшим во дворик, а теперь лежащим на воде, пойманным в коварную ловушку.

Во всяком случае, следовало познакомиться.

– Кто ты?

– Я твоя госпожа. Могу ей стать. Но, если ты продолжишь говорить, пока я не спросила, то стану ей на короткий срок – хватит отсюда до костра.

Локи мог бы смеяться ей в лицо. Но молчал. Она могла вывести из клетки. Но, что гораздо важнее было теперь, она хотела из неё вывести.

Чуть помедлив, женщина отослала стражей.

– Ты колдун?

– Уже нет.

– Был раньше.

Врать было спасительно. Но совершенно невозможно.
– Был.

– Как случилось, что ты потерял это?

– Я не знаю.

Женщина молчала, согревая тяжёлым взглядом, который жёг бы, если бы встретил кого-то не столь вымерзшего.

– Меня зовут Ровена Янар. И я клянусь тебе, что ты станешь свободным, станешь рядом со своим братом, если поможешь доказать виновность одной ведьмы. Подумай. Предавать своих нелегко.

– Я никогда не любил колдовать.

На листок упала первая снежинка. Она не думала таять, мерно раскачиваясь вместе с листком в непривычно долгом для снежинок путешествии.

Женщина кивнула и позвала стражей. Хотела уйти, но не могла оторваться от светлого взгляда пленника. Локи привычно опустился в бассейн. Когда он вынырнул, во дворе его ждали только стражи.

Ровена впервые бежала. Белые его плечи, чёрные волосы и зелёные глаза настолько контрастировали с металлом ледяной воды, что он казался неживым. Ей было жутко, что бы ни представлялось – она, держащая его за руку в свете костра или она же, но подносящая к его костру факел.
___________

На следующий день дверь распахнулась в неурочный час, и в камеру влетело нечто, завёрнутое в грязное тряпьё. Некто.

Через оцепенение мёрзлой слабости Локи, застывший под окном в блёклом солнечном луче, печальном, словно прощающемся, так и не успев отогреть, равнодушно следил, как оборванка, – судя по тому, что отрепья напоминали длинную бесформенную юбку и плащ, это была женщина, – ищет в низкой и светлой камере укромный угол, чтобы спрятаться. Пустота внутри стала потихоньку приобретать оттенок злости – минуту назад очень хотелось свернуться клубком в охапке соломы и уснуть (Локи смог оценить сон по достоинству совсем недавно), а теперь это было уже невозможно.

Женщина наконец перестала суетиться и метаться по камере, устроив себе что-то вроде звериного логова из соломы и забившись туда, чуть не рыча от страха.

Локи было бы противно, если бы почти человеческое тело не трясло в близкой уже лихорадке. Стараясь достойно скрыть слабость, он сел, привалившись к тянущей холодом стене безукоризненно прямой спиной, не подозревая, с каким сожалением в глазах оставлял не греющий луч.
Наступал вечер, луч таял. В камере пахло перепревшими листьями, мокрым лесом. Это раздражало. Наконец темнота, как тёмная вода в ловушке-колодце, затопила всю камеру, а с ней и двух пленников. Не видя больше отвратительную ведьму, Локи уснул.

На следующий день когда-то принц старался не замечать пахнущей лесом кучи тряпья в углу. Правда, ни одно её движение от него не ускользало.

Гордо и независимо прохаживаться по комнатке не вышло – всё так же хотелось зарыться мышью в солому и желательно там и исчезнуть. Ну, или хотя бы немного согреться.

Если б не она. Ведьме принесли еду, к которой она так и не притронулась. Локи, уже усвоивший, что пища теперь – тоже источник тепла, не долго думая, присвоил себе её миску. В глазах женщины впервые мелькнуло что-то человеческое – сперва удивление, она, верно, думала, что еда отравлена, а потом сожаление, когда представился случай убедиться в обратном, глядя, как быстро её еда исчезает.

Когда в комнату вновь начали стекать грязным ручьём с окошка сумерки, Локи услышал слабый шёпот:

– Когда?

Он прислушался. Неужели зверёк ожил? Так быстро?

– Когда? – повторился вопрос. – Когда нас убьют?

– Нас не убьют, – ответил он почти через минуту, едва поборов брезгливость, но не сумев скрыть её в голосе.

В камере повисла тишина. Снова шёпот раздался уже ночью, когда луна любопытно высматривала что-то или кого-то в окошко, а Локи отчего-то не спал, хоть поминутно проваливался в дрёму. И шёпот этот был уже не столь напуганный, а, прямо сказать, и на шёпот мало походил, это был тихий и почти уверенный голос:

– Так значит, это правда?.. Они не убивают, пока не получат доказательства, пока не увидят собственными глазами...

– Чего не увидят? – сонно всколыхнулось в голове.

– Как чего? Ты разве не знаешь? Пока не увидят, как мы колдуем!

Сон сгинул, развеялся и забылся, яркий лунный луч мечом пронзал тишину. Локи боялся дышать. Не зная, чем поражаться больше – услышанному, перемене в голосе оборванки или тому, что последнее её ликующее восклицание он услышал, да только губы ведьмы не размыкались, в раже она выбралась из своего угла и стояла прямо перед ним, а лунный меч пронзал её насквозь, настойчиво буравя камни стены у неё за спиной.

Перемена во внешности ведьмы тоже оказалась разительной – гора вымокшего тряпья в виде бесформенного плаща оказалась вполне приличным плащом, осыпанным сухими, пряно и остро пахнущими листьями. Плащ лежал теперь расстеленный на соломе, которая больше не напоминала логовище. Перед Локи стояла девушка, лёгкая настолько, что, казалось, ей ничего не стоит встать на лунный меч и выйти по нему из темницы.

– Нет, по луне я не уйду.

Глаза принца сверкнули в темноте недоверием и злостью:
– Говори со мной нормально!

– Зачем? – улыбнулась ведунья, по прежнему не размыкая губ. – Я же не покрасоваться желаю, нам с тобой так удобнее. Мало ли когда стражу захочется поразвлечься наушничеством, магам здесь нужно быть настороже всё время.

– Я не маг! – прорычал Локи.

– Тише! – девушка обеспокоенно кинулась к дверям, долго прислушивалась, потом вернулась снова к Локи, всё также горячо думая. – Как же не маг! Я же вижу! Да, силы почти растаяли, но...

Договорить она не успела, Локи чуть не застонал от злости, мгновенно вырастая над ней, оказавшейся такой маленькой.

К его удивлению, ведьма не так уж и испугалась. Ласково упершись руками ему в грудь, она робко частила:

– Прости, прости... Ну, не маг, и не маг, хорошо, не маг... Руки какие холодные у тебя...

Под её мягким напором Локи опустился обратно, к стене. Уговорить его перейти к соломенным тюфякам не удалось, тогда она сама натаскала соломы, устроив временную лежанку. Укачивая бывшего принца, ведунья что-то напевала, удивительно быстро отогревая ладошками своими его руки.

***

Локи проснулся непривычно согретым и спокойным. Наверное, так чувствуют себя после отдыха. Ведьма сидела рядом, скромно прижавшись к стенке, но не выпуская его рук. У ведьмы были непривычные для взгляда асгардца светлые волосы, очень спокойное и странно, не по-человечьи красивое лицо, без хищности Ровены, без яркости вызова валькирий, без простушества. Скромное зелёное платье, едва расшитое коричневым разнотравьем по вороту. Молодая. Жалко.

Она открыла мерцающие в утреннем свете серые глаза.
– Меня зовут Гелена.

Локи хмыкнул. Надо же, а она не любит подслушивать.

Не дождавшись ответа на знакомство, ведунья, кажется, нисколько не смутилась, как ни в чём не бывало продолжая:

– Ты не здешний. Не человек. Скажешь, как называется то место, откуда ты?

– Асгард.

***

Теперь она звала его асгадцем. Неуёмно приставая и не слушая ни едких мысленных замечаний, ни злобного, но всё же осторожного, рыка вслух, Гелена каждую свободную минуту порывалась прикоснуться к Локи, взять его за руку, "согреть", как она объясняла. Она и правда грела, и это было куда больше, чем отогнанная в первую же ночь лихорадка. Измученный неожиданной человечностью, Локи уже один за другим отметал слишком горячие и потому невыдержанные и обречённые на провал планы её разоблачения перед окружающими.

Слишком уж хотелось избавиться от клетки, да и от этой странной Гелены с её сухими и чуть шершавыми, как нагретая солнцем древесная кора, руками, источающими силу, силу, и в подмётки ему не годящуюся раньше, а теперь настолько недостижимую, что сводило челюсти от тоски и бешенства.

Когда она робко попросила позволить помочь вернуть ему силу, Локи чуть было не поддался панике. Она, конечно, догадалась о его планах, да что там догадываться – она же могла всё слышать и, без сомнения, давно подслушивала, а теперь желает насладиться его унижением перед победой.

Оказалось иначе. Гелена утащила Локи под окно (почему-то им полюбилось это место) и долго уговаривала не бояться и верить. Ведь он не остался бы жив без своих сил, они – часть его жизни. Есть жизнь, есть и сила, её можно вернуть.
_________

Это были странные дни. Стражи частенько удивлённо докладывали госпоже - пленники не притрагивались к пище, но не выглядели опечаленными или больными. Скорей наоборот, слишком были увлечены друг другом. При этом стражники гадостно улыбались, а Ровена равнодушно повторяла приказание постоянно дежурить у камеры и отправляла их вон, оставаясь ждать, бродя по огромным холодным покоям в неизвестности и с неведанной раньше тоской слушая громкие бахвальства мужа.

***

В камере было не до еды. Гелена смеялась, как ребёнок, видя в зелёных глазах асгардца отражение его самого, того, которого она не знала, но очень ждала увидеть. Да, он такой её пугал, но и восхищал – такого хладного и филигранного владения столь мощной магией она не видела в лесу у сестёр. Часто, окончив будить этого неизвестного, холодного и скорого, чувствуя щекотное возбуждение, словно пройдя только что по краю пропасти или поигравшись легкомысленно и беззаботно с диким зверем, Гелена не могла заснуть.
__________

Когда он впервые выжег холодные, сверкающе-синие искры, шутя щёлкнув пальцами, они оба застыли, пригвождённые к месту.
Она, не удержавшись, с радостным вольным гиком взлетела под потолок и закружилась по камере в лучах холодного зимнего солнца.

В руке Локи мигом вырос ледяной нож – ночные тайные тренировки даром не прошли – и полетел в дверь камеры, глухо ударив в неё и тут же рассыпавшись в зеленоватую пыль. В камеру тут же ворвались стражники, ожидавшие снаружи уже много недель и неслышимые Гелене – первый удачный результат тренировок.

За спинами стражников сверкнул воспалённый взгляд. Локи так и не понял, чей – Ровены или её брата.
__________

Через три дня на первой за долгое время казни ведьмы за троном правителя стояли двое - госпожа чуть сдвинулась к левой стороне, впившись взглядом в костёр, будто стараясь в нём что-то разглядеть, а справа стоял и, облокотившись о подлокотник, что-то шептал на ухо Тору его брат.

Продолжение в комментариях