Журавленок и молнии

[12dean6]

Крапивина я немного читала. Но след он оставил большой. Научил многому — себе вопросы задавать, на других смотреть, не спешить с эмоциями, пытаться до сути дойти. Как-то наткнулась в библиотеке, в бытность мою частым гостем в стеллажах, новая была книжка с печальными иллюстрациями, я и взяла. Журавлёнок оказался. И так и проглотила несколько книг. Он и теперь очарования не потерял, Крапивин, хоть я уже большая тётя и даже замечаю, как именно он меня воспитывал. Но тут не об этом.

Эта книга полна символов и нитей, которые сплетаются между собой очень крепко. О чём она? О маленьком идеалисте среди бед. О том, что эти беды можно по-разному встречать. И о взрослении.

— Символы

Они прозрачны, это не Эко, но тонки и правдивы.
Молния — символ неожиданной беды. Молнии не важно, боишься ты или нет, с ней невозможно бороться, только с последствиями её. Молнии будут бить часто, и далеко не всегда символьные.
Камень в руке — символ озлобленности и бессильного не думания. Брошен он или не брошен.
Море — незримо появляется символом своего, родного, близкого.
Крушение кораблей на страницах старинных хроник — и крушения доверия, любви, привычного мира.

— Нити

Все важны и всё важно. Если Капрал вытряхивает из руки Журки камень-озлобление, то кто-то бросит его, и непременно в лобовое, чтобы сложение скоростей, чтобы как пуля. Если мы услышим детскую спокоящую песенку, то она обязательно к нам вернётся песней уже не спокоящей. И вышитые на одинаковых ленточках названия яхты-игры станут названиями реальных затонувших кораблей. А вообще тут можно написать курсовую по параллелям различным, если серьёзно.

— Игра и не игра

Ещё одно важнейшее противопоставление. Игру Крапивин воспринимает и как нечто, относящееся к детству, и как очень серьёзную дорожку в жизнь. Мы ведь играем всю жизнь, но про это хорошо почитать у Эко, Гессе и Бёрджесса, а мы снова к Журавлёнку.
А тут понарошечный расстрел вызывает самую настоящую тоску.

И понарошечная война заставляет волком смотреть на настоящего живого человека.
Тут игры на яхте с другом оборачиваются реальностью старой, отражённой в книгах, и крушение дружбы — как попадание молнии в мачту. Потому что не рассорились, потому что смерть.

Тут пренебрежительное «у Капрала свои игры, доиграется когда-нибудь» от серьёзного и смелого парня, который сам себя напугался от реалистичности «расстрела» и встретил сбежавшего от их «пуль» (а больше от них) словами «мы же всё равно тебя выследим». Ага. Затравим, сказал бы ещё. Но он не Капрал, он хороший. Люблю Крапивина.
Тут замечательнейшая сказка о Золушке, спектакль. И рядом Кергелен, которая смела эту сказку и превратила игру в бой.

И камень, да. Летящий в стекло бездумно. Или не летящий.

— Герои

Главный тут, конечно, «крапивинский мальчик» — 12-летний идеалист Журка. Сейчас надо аккуратно использовать слово «идеалист», его почему-то многие склонны с эгоистом путать, как показали отзывы на книгу. Или с глупым маленьким мечтателем.

Здесь своеобразное определение идеалисту Журке даёт Капрал — «ясная душа».

Идеалистом быть не просто. Во-первых, идеалист и идеальный — весьма разные вещи, само собой. И Крапивин умеет это показать ярко. И мысли по поводу друзей у Журки нехорошие появляются и склонность издеваться почти образовалась. Но выбирает-то идеалист не это совсем.

Вообще, по Крапивину выходит, что тяжела и неказиста жизнь дитя-идеалиста. Да и не только дитя. И главная проблема — понимание. Мотивы Журкины иногда слишком тверды и глубоки для его возраста, как окружающие думают. А он в силу возраста не всегда сам может их выразить и для себя-то ясно, не то что для других.

Но он чувствует и в умении смотреть на людей и чувствовать с ними не по дням растёт. Ему уже становится интересно, откуда бьёт чёрная молния беды, где истоки. И чуть не убившего их с отцом по глупости Валерика он греет, и в чём-то ведь это воспринимает как искупление за Капрала. Нет, он в таком ключе не думает, конечно. Но не случайно Капрал посаженый покоя ему не даёт, не случайно он его сравнивает с топольком остриженным, не случайно жалеет, хоть и виноват. А потом приходят и такие мысли в голову — а что, если бы пошёл тогда с ним? Ведь не тащили его в шайку, предложили помощь, а что, если бы он принял? Показал, что и Капралу поверить не грешно? И тут Валерик, который разом растёт из «волчонка» в затравленного мальчишку, которому остро хочется брата. И даёт трещину мечта о кибернетической машине, которая предупредит о несчастье, потому что это ещё не понятно, но нужна не машина, другое нужно людям. Что же? И Журка греет. Стоит против хотя бы этой молнии. Валерика и пригреть полегче будет, всё ж у них разницы в годах меньше, меньше барьеров перескакивать.

Можно подумать, что Крапивин резко героев делит на хороших и плохих. И что идеалист Журка у него специально не растёт, чтобы не признаваться, что вырастет не идеалист. Это не так. Есть и взрослые идеалисты здесь. И они очень важны. И не поняты так же. Дед Журки, умерший раньше, чем они успели познакомиться как следует, но давший ему эту странную штуку — понимание. Научивший сверяться с собой. Научивший стоять за свою правду, даже когда все вокруг говорят такие правильные вещи. Научивший при этом сомневаться, спрашивать себя. Это очень важно уметь.

А ведь дед был одинок. Дочь не очень озабочена другими, больше собой, зять вообще разошёлся во взглядах раз и навсегда. Внук не успел подрасти до понимания.

Есть и другие идеалисты — Лидия Сергеевна, Журкин Учитель первый. Её семья — пример для Крапивина, это видно. Опять же, это не в рюшах и финтифлюшках семейство с картинки. Нет, живые люди. Но так уж подобрались, два идеалиста. И вот интересно, не работает Лидия Сергеевна более в школе. Нет, никто не выгонял, причина вполне благопристойная — высшее образование получает человек. Но сама рвётся к ученикам как в бой. А Крапивин её от школы держит тоже не случайно.

А потому держит, что школа здесь — ад на колёсах. Аттракцион «сломай меня, если сможешь». Полный либо откровенно мерзких людей, либо хороших, но слабых, которые в решительную минуту пройдут мимо. Ну, загрустят, может, чуток. Не место для идеалиста, да? Даже взрослого.

— Взрослые

Взрослые здесь — песня отдельная. Они в общем и целом даже очень укладываются в представления о них Капрала. Но они не безнадёжны, ошибается разочаровавшийся идеалист.

Пример — отец Журки. Неприятный для меня персонаж. Неприятный от его истерик тихих и громких — «ой, я простой шофёр, куда мне до вас, интеллигентов» — так и хочется сказать, что шофёр и отстающий в развитии не синонимы, и мучишься от комплексов — расти до жены и сына, в театр вон хоть с ними сходи раз, а не требуй им срочно потупеть. Неприятно его упрямство. И в Журке оно тоже сказывается крайне неприятно. Вот не желаю сына понимать, и хоть тресни! Вот не желаю! Бить проще, понимать, это ж надо совесть от пыли отряхивать. Надо было дожидаться беды, чтобы помириться. Но им на моё мнение начхать, им они важнее, вот и растут оба, и понимать друг друга учатся, и прощать.

Мать Журки вот в детстве стороной прошла для меня, а теперь я её разглядела получше. И лучше б не разглядывала. Очень странная женщина. Очень. Сперва поступок папаши оценивает как звериный, идёт к сыну, слушает подробности, включая плевания кровью и путешествия по улицам с котом, и после этого заявляет, что это было полезно. Ведь дитё её солнечное слишком, горя-то не знало, а тут научилось. Он ей пытается возразить про две смерти, что пережил. Но разве ж это горе? От горя волосы рвут на себе, а это ему только кажется. Он и согласиться даже готов. Но когда о смерти Ромки рассказывает, надо следить за руками, трясутся. И деда он, конечно, не знал. До письма. А с письмом и понимание явилось, и тоска. И сердце-то ожгли. Уж никак он на Звёздного мальчика уальдовского не походит. А матери что надо? Чтобы было как раньше. Вместо того, чтобы посадить их рядом, как поостынут, и привести к пониманию хотя бы друг друга, она просто будет ждать. Изредка взрываясь. Одинарный, в общем, случай, непонятно, отчего я так нервничаю.

Есть ещё взрослые — домашние садисты. И женщины, которые по ним, ушедшим, так убиваются, что ребёнку дома быть не хочется.
Есть хорошие люди, которые не выдерживают молний. Есть мерзкие, что им радуются и их творят. А есть Капрал.

— Капрал

Личность противоречивая и интересная. Его катастрофически мало, но он не случайно появляется.
Почему он не с детьми и не со взрослыми?

Потому что он на границе. Парнишка, как его описывает автор, даже не парень. Ну, сколько ему там лет может быть? Усы есть, в школе ещё очень помнят, восемнадцати нет, раз в колонию отправили для несовершеннолетних. Лет 16-17 и выходит.

Видел он больше, чем Журка. И очарованности жизнью там нет уже. Но нет и шкурничества. Есть много юношеского цинизма, с одной стороны, очень взрослого. Есть одиночество, тотальное какое-то, вообще ни одной души рядом, кроме «надёжных людей». И есть вопрос, который Журка себе задаёт и нам и ответа не находит — зачем Капралу это всё?

Он не тупой бездельник, как те, кого собрал вокруг. Учится, учится неплохо. Есть мать, он ей помогает, но предпочитает, как видим, не с ней проводить время. Отца на горизонте не наблюдается, если гараж его — то в тюрьме отец, причём «папаша», как о нём отзывается автор пренебрежительно. Но гараж может быть и Студента. Злости в Капарле нет, желания помучить. Сильного какого-то желания властвовать тоже. Зачем это всё?

Чтобы юный читатель не слишком-то очаровывался, автор постоянно станет напоминать, что Капрал жулик. Да, вот этим вот не очень затёртым словом, чтобы по глазам сразу било и розовые очки снимало. Романтического шиллеровского разбойника из него не делает никто. Воровать его толкает не нужда, не какое-то тяжёлое положение. Что-то другое. Он да, будет с юношеским цинизмом описывать мир как сборище ворюг, но сам к этому сборищу присоединится, с юношеской такой уверенностью, что его-то уж точно не поймают. Или с полным к этому безразличием, тут только гадать остаётся. Он человечности не лишён, но умеет и играть ей. Вон как Горьку окрутил, нашёл же против него оружие — попросить надо по-человечески и подавить немножко, мягко, как кошка лапой, а главное — дать выбор. Всё, твой Горька, затравленный, затюканный, ласкового слова не слышащий, твой. Дальше его проблемы, как будет не попадаться.

Журка Капрала привлекает именно силой. Что уж там, казалось бы, за сила? А свет — тоже она. Капрал к нему тянется. И делает Журке одно добрейшее дело, важность которого, может, и сам не понял. Журка тоже не понял, может, со временем до них дойдёт.

Капрал его спас. Тот камень, что Журка кинуть был готов в обрызгавшую его машину, не соображающий от боли, Капрал из руки вытряхнул. Озлобление вытряхнул. Тут же на него и проверив, мол, бросай во встречную. Куртку свою дал. С собой позвал. А ребёнок, конечно, гордо не пошёл. Но вот вспомнил, что есть у него люди, к которым он может пойти. До встречи с Капралом он не к кому-то шёл ведь. А тут понял, что надо к кому-то. Потому что рядом был человек.

И да, как я уже говорила, остался с ним рядом этот человек, хоть и затихла его линия, свелась на нет, но не забыта, верю.

— Дети

Друзья Журки не идеалисты. Что Иринка, опасно повторяющая с чужих слов, но в сердце хранящая всё же и свои чувства. Что Горька, который с очень гадкой штукой столкнулся — что же делать, если у самого твоего близкого друга есть кто-то ближе? А что делать, дружить. И меньше пьедесталов.
Маленький Максимка не идеалист, хотя пока рано говорить. Не идеалист Валерка. Восьмиклассники, реалистично играющие в войну.

Автор не сахарен. Автор нежен к детям, даже будь они самыми замученными и не склонными к идеализму. Ведь хороший человек — далеко не всегда идеалист. Да и не рождаются им, а становятся, благодаря и вопреки. Автор слишком ценит братство, чтобы границы разводить.
А я ему очень-очень благодарна.