Размер: драббл, 783 слова
Пейринг/Персонажи: пастор, жители посёлка
Категория: джен
Жанр: ориджинал, сонгфик, мистика, драма
Рейтинг: R
Краткое содержание: Никто не знал, кто они и откуда пришли.
Примечание: сонгфик (Aurelio Voltaire "Fear and Anquish")
Предупреждения: смерть персонажей
О них возвестила Мэри. На пятый день по её смерти тучи разошлись. На равнину с прилепившимися друг к другу домиками обрушился жар, напоминавший, как близко пустыня. Холм, тянущий к небу кривой палец старого вяза, гудел, когда расплавленное солнце поутру пыталось взобраться по нему на небо.
А на закате на калёное железо солнца на вершине холма лег силуэт. С трудом отделившись от солнца, силуэт спускался всё ниже, вытягивая из домов всех поселенцев, словно на аркане. И когда он спустился, все увидели, что это была Мэри.
И Мэри была прекрасна и жива. Только глаза её были цвета расплавленного солнца.
Пастор не успел возвестить чуда. Первой возвестила Мэри.
– Вы все умрёте! – вскричала она и рухнула наземь.
А на следующий день пришли они. Никто не знал, кто они и откуда пришли.
Светало. За холмом послышался вой. Жуткий, не человечий. Пастор пробудился в своей комнатёнке и поспешил на улицу, нацепив плащ и молясь, чтобы не найти под окном Грима. Холм слишком часто раскрывал свои объятия жителям посёлка в последнее время.
Но Грима не было. Рядом с церковью не было никого. Пастор спустился с холма, по склону которого сползали свежие могилы.
На собаку он наткнулся почти сразу. Сильный, молодой волкодав был разорван пополам. Рубиновая трава таинственно шептала крепким терпким запахом, что смерть уже на пороге.
– Да, визитка впечатляющая, – пастор измерил пятно – ровно два больших шага в длину. И застыл, сам себя испугавшись.
Несчастного пса ему помогли убрать утром. Хотели зашить, но, испортив две сапожные иглы – дратва рвалась – плюнули на это дело, зарыли так. Уж больно дух шёл тяжёлый, жар не спадал.
Кумушки посетовали у колодца. А последней из десяти не хватило воды.
Вода уходила стремительно. Наутро хватило только трём. В воздухе стоял смрад, будто у каждого под окном разлагался персональный Грим.
Говорили, что видели их. Но кто они? Откуда пришли? Пастор не мог добиться ответа.
Днём улицы вымирали. А ночью мужчины ходили вокруг посёлка. С каждой ночью их оставалось всё меньше. В итоге им пришлось объединить два отряда в один.
Скоро отряд обнаружил свои потери. Правда, не целиком. Первой нашлась голова Скотта – почти обросшая мхом, тяжёлая и неповоротливая, как камень, узнали её только по чёрным длинным волосам, на которые никто из равнинных обитателей не позарился. Он пропал первым.
Никто почти не удивился. Страх и боль выморозили души и сердца. Некоторые, пастор в их числе, обрадовались, что могут захоронить тела.
Но тел не нашли. По долине отыскались головы всех пропавших – всех пятидесяти. Но больше ничего. Головы, головы, головы – без лиц, глаз, волос, получерепа, полулица. Спокойные, словно и были камнями и росли здесь бессчетное количество лет.
И хоть никто не выходил больше на улицы, но наутро поселок вновь наполнился людьми. Слабые, шатающиеся от голода и жажды, готовые убить и убивающие за глоток воды, люди собрались и покинули посёлок.
Они шли долго. Равниной. Пустыней. Берегом Солёного озера. Вошли в горы. И всё это время только и гадали – кто же они? Откуда? Из Ада? С неба? Откуда?
И только пастор видел их в отражениях глаз людей. В отражении своих глаз в глади Солёного озера.
Когда они перевалили через небольшой горный хребет, потеряв почти половину своих, они впервые увидели людей.
Люди собрались внизу. Это были гошуты, вышедшие посмотреть, кто приближается к резервации. Каменными изваяниями они выстроились вокруг вождя. В его стареющих глазах когда-то читалась только ярость. Но теперь она потухла. Его сыновья и дочери уже не могли защищаться, они с тишиной и мудростью пустынной травы ушли и затаились в своих земляных домах, обнимающихся с ивами, уже без надежды создать новые, в долине, и ожидали спасительного дождя. Многие его сыны и дочери были уверены, что дождь этот быть должен багряным, алые капли должны падать из белых туч, белые кости должны были ломаться, чтобы прозвучал тот гром, которого они так долго ждали.
Вождь с молчаливым пониманием встречал трясущиеся вниз по склонам фургоны.
Фургоны приближались. Перед вождём в пыли проступали лица, которые или спешили отвернуться, скрыть ужас и злобу, или были поглощены отчаянием, стремились раствориться в этой пыли. Были и такие, кто жадно всматривался в лица гошутов.
– Это они? – слышалось временами.
Но на ответ никто не решался.
Вождь пропустил всех – шатающихся лошадей, за которыми тянулись рваные, часто в подпалинах, фургоны, позвякивающие привязанной посудой, исхудавший, с распухшими от солёной воды озера мордами, измученный скот, и серых людей, с перевёрнутыми лицами и вовсе без лиц. Вот прогремел сваленными кое-как кастрюлями фургон без хозяйки. Мужчина рядом с ним уже не обращал внимания на грохот и плач внутри фургона, он был занят фляжкой, в которой вода закончилась. Вот лошадь почти тащит изнурённую женщину, схватившуюся за повод. Рядом с ней нет фургона, нет ничего и никого, а держится на ногах она только благодаря лошади.
Наконец, в пыли проступило лицо. Не разобрать, мужчина это или женщина, но лицо не отвернулось. Две пары глаз долго читали друг в друге, читали повесть страха и горя.