Во первых строках письма хочу пожать руку сценаристу. Он - большущий молодец. Да все таковы, поэтому получается история, пролетающая в момент, очень лёгкая, часто забавная, но при этом категорически душевная и грустная. Здесь три нити сплетаются крайне прочно - юмор, лирика и драма.

Сперва юмор. Ну любят они этого товарища. Все, очень-очень любят. И он правда никакой не злостный соблазнитель, а, как определил Дэвид Теннант, этакий щенок, увлечённо скачущий по жизни и не очень замечающий, чего он там по ходу скакания разбил. Он ведь неплохой человек. Умный, творческий, с сердцем. Он не порочный. Да, очень наивно звучит. Но это так. Нет в нём разврата, пошлости. Все его похождения - сексуальные, авантюрные, мошеннические - они абсолютно искренние. Он так видит жизнь. Он хочет удовольствия и дарит его сам. Ему нужна свобода. И мы часто убеждаемся, что Казанова - куда больше человек, чем свет, куда он так рвётся. Он может быть внимательным, он может быть самоотверженным, заботливым, любящим, благодарным. Как же жаль, что он может таким быть со всеми, кроме одного, но об этом попозже. Он бежит. Бежит не от чего-то и не к чему-то, ему нужно всё и ничего, потому что теряя, он не расстраивается ничуть. Цель появляется после того, как в его жизнь приходит Генриетта. Он должен дать ей то, что она хочет - прочное положение, материальное и социальное. Потеряв её, он потерял цель и просто носился без руля и без ветрил, пока не выбрал забвение.

Любовь. Любовь тут - крайне грустная история. Они же оба сломлены. Казанова - своим выкинутым детством в забвении и рассерженном шипении, а Генриетта - своим, в грязи и унижении трущоб. Она чудесная. Они чудесные. Эти их вынужденные беззвучные разговоры, танцы влюблённых впервые детей. Они чудесны. Но он желает скакать по жизни, а она уверена, что не нужно быть счастливой и любимой, а нужен комфорт. И стоило им сойтись, они начисто забыли об осторожности. А дальше можно только любить. Следить, спасать, тянуть друг к другу руки. Но не более. И всё же он умудрился спрятаться и от неё. Как он смог? В Сассексе, на дороге, в лихорадке не смог, а после Неаполя, знаменитым человеком, смог. Неаполь его испугал.

Отец. Он - не отец. И отцом не мог и не должен был быть. Зачем ему ребёнка дали? Справедливости ради, он тот же вопрос задал. Нельзя было. Перефразируя Фёдора Михайловича: "куда тебе ребёнка - за тобой самим ещё няньку нужно?" У него нянька есть, это Рокко. Друг, слуга, няня. Его стараниями Джакомо-младший был одет, обут, накормлен и не забыт при очередном сваливании из города после чудесно проигранных в карты зубов папеньки. Есть там милые сцены, лакмусовые бумажки: построение комедии, а смеяться не тянет. К примеру, идут по улочке Казанова и Рокко и говорят о том, что теперь-то жизнь пойдёт другая, потому как ребёнок - это ответственность, его надо растить, ему аферы не подойдут. И не замечают, что дитё сзади еле тащится усталый, не уворачиваясь от летящего из окон мусора, но убегая от собак. Ну вот кого они могли воспитать? И ведь он даже не видит, что повторяет ошибки собственной матери, одну за другой. Замечает презрение в глазах сына, но только раздражается. Видит откровенный садизм - слишком уж много в ребёнке злобы и отвращения породило всё это. И ничего. Они говорить-то начали, когда Джакомо-младший вырос. Что мне помогло не отвратиться? То, что авторы не снимают вины с него, то, что он сам её не снимает. Для него Неаполь - самый страшный момент, грех, вина. Он после Неаполя похоронил себя так, что и Генриетта не сыскала. Что же там произошло?
Там Джакомо, лапая совершенно согласную сестрёнку по отцу на глазах человек пяти, приглашает его присоединиться. И на "я тебя не этому учил" отвечает "но я этому научился, глядя на тебя".

Теперь это уже только толпа призраков. Но история их снова одевает. История их заставляет ожить, улыбнуться. А нам даёт согреться или загрустить. И пусть танцуют, пусть. Пусть будет этот танец. Пока он есть, можно и на него смотреть и учиться.