Есть у близняшки такая чудная песня про кинки. С главной мыслью о том, что свой есть у каждого, потому стесняться не следует.
Пришло время поделиться своим. Только одну работу с этим кинком я публиковала здесь, в тиши, зато сразу на ФБ. Есть ещё несколько, и, пожалуй, по ним всё будет ясно. Пришло время их поместить и здесь. Некоторые были совсем давно написаны. Специально не правила, пусть останутся такими, как есть.
Начнём с коротеньких чисто кинковых вещиц.
Название: Фокус со смертью не удался
Фандом: Тор
Персонажи: Тор, Локи
Рейтинг: R
Размер: мини
Описание: Как явствует из названия...
Предупреждения: ООС, телесные наказания, ангст, психология
читать дальшеФокус со смертью не удался. Нет, «умер»-то он вполне правдоподобно, только при изначальном отсутствии доверия это оказалось неважно. Он слышал – Тор уже встал, чтобы уйти. Тут отчего-то вскрикнула смертная, и в следующую секунду запястья лизнуло железо, а рука, по всей видимости, брата, мощно ткнула в место страшного ранения. Только, само собой, не в вывороченную рану, а в разодранную ткань, под которой уже зарубцовывался небольшой шрам, и такой же точно зарубцовывался на спине. Тор неожиданно оказался неплохим обманщиком.
Один был равнодушен. Ни самодовольства, ни гнева. Ничего. Чтя память жены, он решил, что смерти или заключению Локи не предаст, но «жало у змеи вырвет», просто ради безопасности окружающих. И лишил его магических сил, высосав всё досуха, превратив в какого-то недобога. А потом бросил жить как знает среди ненавидящих его асгардцев. Впрочем, они очень скоро остыли и даже принцем иногда называли по ошибке.
Единственный, кто не желал последовать их примеру и признать опального принца неопасным и мирным по большей части членом королевской семьи был Тор. Он предпочитал не находиться с Локи в одном помещении, вообще старался избегать его, не говорил, если случайно встречал, а на попытку того как-то пошутить легко и буднично, хоть вполне серьёзно ответил:
– Ты мне не брат.
Это не было похоже на… Да не на что это не было похоже. Только на то, что он лишился брата. Последнего родного и лишился. И это сперва заставило изо всех сил отфыркиваться, а потом тихонько царапало сердце, потом грызло что-то там, в груди, почти заледеневшее, а потом он пришёл сам.
Почти ночью уже в покоях Тора раздался стук, за которым тут же открылась дверь и, не дожидаясь ответа, вошёл Локи.
– Твоя жена уже отбыла в Мидгард?
– Не твоё дело. Выметайся и не заходи сюда больше.
– Послушай, ты ведь не зря так со мной, – словно боясь куда-то не успеть тихо заговорил Локи, явно и не надеясь пока ни на какой ответ, а просто стараясь сказать всё, что хотел, пока не выкинули за дверь, что было очень возможно, учитывая, с каким лицом Тор поднялся и двинулся к нему, заставляя отступать, не трусливо, нет, но самому неожиданно мягко уступательно. – Я знаю, ты на самом деле не думаешь так, как говоришь. Ты считаешь моё наказание слишком мягким, оно тебя не удовлетворяет, так ведь? Из-за этого ты отказываешься, да?
– Конечно, лишение фокусов – это не то, чего заслуживает вор, лжец, убийца и предатель! – Тор бы вколотил Локи в дверь, если бы мог, если бы это всё ещё был его брат, а так…
– А чего ты хотел? Чтобы я вернулся в камеру? Или нет, там слишком хорошо для такого как я, лучше в каменный мешок с цепью на шее, как псина? Или сразу на плаху? – привычно, только с уходящей из-под ног землёй отчего-то, прошипел Локи.
– Я хотел, чтобы ты понёс наказание, а не просто лишился возможности вредить дальше! Чтобы ты заплатил, за всё, за всю боль, тобой причинённую…
– Болью же и заплатил? – подхватывает Локи.
– Хотя бы. Если б это было возможно, – хмурится Тор.
– Теперь как никогда, – снова заученно чуть заметно сквозь показную деловую надменность торопится Локи. – Без фокусов, как ты их называешь, я букашка чуть посильнее так любимых тобой людишек. Уязвим, как они. И каждый шрам, что ты оставишь, будет со мной навсегда, – в грудь Тору упирается большой кожаный мешок.
– Что? – Брат машинально почти раскрывает его и достаёт пару кинжалов, но тут же бросает их обратно. – Я не стану с тобой драться, много чести.
– Я говорю не о драке и не о поединке, – вздохнув, объясняет Локи. И продолжает, посмотрев в непонимающие глаза. – А о наказании. Том, которое тебя удовлетворит. Я приму любое. – Чуть помолчав и как-то резко вскинув на брата глаза, вдруг словно бы подсказывает. – Можешь убить.
– Не дождёшься, живи и мучайся, – быстро отвечает тот, вызвав лёгкое подобие улыбки.
Тор сперва несколько раз переводит глаза с мешка на Локи, потом лезет в мешок. Кроме кинжалов там ещё находятся верёвка…
– Я-то сопротивляться не буду, но ты же мне не доверяешь.
… какая-то зазубренная толстая игла…
– Для глаз, если вздумаешь лишить меня зрения.
… довольно массивный нож…
– Если отрубишь мне руки, я вообще никогда ничего никому больше не сделаю.
– Я б язык с радостью отрезал бы, – ворчит Тор, вороша мешок дальше.
– А рот зашил бы потом. Там и на этот случай есть.
Тор брезгливо швыряет мешок куда-то назад, открывает дверь и хватает Локи за шкирку.
– Стой, стой! Тор, я пришёл ради мамы! – дверь захлопывается с треском, чуть цапнув по уху. Тор ждёт. – Ты же знаешь, она бы хотела, чтобы я сделал всё, чтобы заслужить твоё прощение. Всё, абсолютно. И я готов. И мама бы хотела, чтобы ты позволил мне это сделать. Если тебе нужно для этого, хм, выпустить пар, так сделай это.
Тор отступает вглубь комнаты, оглядывается на мешок, пнув его ногой, садится на край постели.
– Ладно.
Локи вздыхает, успокоено-обречённо. Видя, что ему пока предоставлена полная свобода действий, примирительно предлагает:
– Пока ты думаешь, я сниму доспехи.
Тор следит за тем, как он снимает сапоги, начинает раздеваться. Это просто в голове не укладывается! Он что, всю эту пакость притащил всерьёз? Наконец, когда Локи принимается стаскивать рубашку, Тор, вдруг чему-то усмехнувшись, окликает его:
– Стой! Не надо, иди-ка сюда.
Локи подходит, оставляя рубашку в покое, смотрит на забытый на полу мешок, до которого брату, кажется, нет дела, Тор подтверждает его догадку, покосившись на мешок и махнув рукой, мол, забудь. Какое-то время они смотрят друг на друга молча. Наконец, Локи прерывает молчание:
– Голыми руками решил забить и не побоялся замараться? Я оценил.
– Нет, – совершенно спокойно, только как-то насмешливо искря глазами, ответил Тор, – хоть ты и прав в чём-то. Просто я сказал «иди сюда», вот, жду.
– Куда «сюда»?
– Сюда, – Тор хлопнул по колену, с трудом сдерживаясь от смеха, так переменилось лицо Локи. Но тут же сделался абсолютно серьёзен, предвосхищая его вопрос, – я не шучу, и не думал шутить. Ты сказал, что примешь любое наказание, которое удовлетворит меня. Вот, оно такое. – Чуть помолчав, наблюдая, спросил. – А сколько тебе было, когда ты в последний раз был тут?
– Я не помню, – пробормотал Локи и тут же добавил, – одиннадцать.
– Ты сейчас копия, одно лицо, – усмехнулся Тор.
Они ещё немного молча посмотрели друг на друга.
– Ну, мне ждать-то долго?
– Нет! – покачал головой Локи.
– Почему?
– Это унизительно!
– Ты только что готов был отдать себя мне как палачу, думаешь, сдохнуть, истекая кровью, связанному, менее унизительно? Ждать, когда тебе отрежут язык, это тебе больше нравится? А тут испугался?
– Но…
– Тогда это не было унизительным, тогда это было просто больно!.. – давил Тор.
Локи был так же растерян, как тогда, так же тянуще-напуган, так же красен как рак.
– Тогда мы были детьми!
– Зато тогда ты не ходил за мной по пятам и не смотрел как побитая собака! – Локи опустил глаза. Это правда. Тогда было проще. – Может, самое время вернуться в детство, когда ещё не маячил трон здесь, – Тор ткнул пальцем в направлении головы Локи, – и здесь? – он устало хлопнул по собственному лбу. – Когда мы ещё были братьями?
Локи глядит и не двигается с места.
– Ладно, забудь. Ты ко мне пришёл, а не я к тебе, можешь выметаться, ты мне не нужен. А именем матери ты зря прикрывался, больше чтобы я от тебя его не слышал, иначе за себя не ручаюсь.
Ответом ему служат долгий вздох и тихое:
- Согласен.
Тор смотрит на него во все глаза, но подаёт руку, которую Локи, впрочем, раздражённо отпихивает, не зная, куда деть глаза, ложится на колени Тора. Удивление Тора растёт тысячекратно, когда Локи медленно, одну за другой вытягивает руки вперёд, сгребая с постели какую-то подушку. Естественно, пытать и, тем более, убивать Локи он не собирался, но он и подумать не мог, что тот правда согласиться на такое, а подобная покорность просто вызывала подозрения в подлинности Локи. Никто, даже Фригг, не мог добиться от него покорности, никогда. Тор хмурится от неожиданной догадки.
– А ты здесь ведь не только из-за мамы, да? – И добавил. – Знаешь, врагу бы не пожелал оказаться на твоём месте.
– Отвяжись, – глухо советуют ему.
Локи сам не знал, как так получилось. Лицо горело от стыда, а в голове и на сердце было пусто и очень легко на всё на свете плевалось. Он спокойно приподнялся, помогая Тору освободить себя от лишней одежды, когда поймал себя на том, что и тогда ведь было так же. Так же тогда шестнадцатилетний Тор, удивительно вымахавший за первый свой большой поход, и совсем не радостный от ревущей Сиф, пыхтящего от злости Фандрала и своих совсем настоящих белых крылышек на шлеме, затащил его на колени, обхватил за пояс, притягивая к себе, и сказал «ну, теперь держись».
И рука у Тора осталась такой же тяжёлой. Спрятав лицо в покрывале, Локи чувствовал, что глаза понемногу становятся позорно влажными. Скоро пришлось смаргивать злые, обидные слёзы. Спина его время от времени выгибалась так, что ряд острых позвонков пробегал под тканью рубашки под сведёнными лопатками, словно что-то рвалось изнутри и не находило выхода. На это было нелегко смотреть. И слышать его неровное дыхание, тщетно, хоть и изо всех сил скрываемые слёзы слышать было не легко. Да и бить брата не доставляло радости, совсем наоборот.
Стоп. Брата? Тор даже приостановился. Он впервые так подумал о Локи с момента его вторичного возвращения домой – брат. Эта мысль показалась теперь дикой – ну, а кто он ему ещё? Маленький, глупый, изводящий всю округу и чуть его не угробивший брат. Многократно чуть себя не угробивший. И, как и тогда, надеющийся отделаться полегче – палач ему брат, видите ли! А он – невинная жертва! Загордиться насмерть решил! Нет уж! Тор вдруг словно возвращается на много лет назад, снова становится тем шестнадцатилетним, взбешённым проделками братца, мальчишкой.
– Так, – он совсем не понимает, зачем, но, чувствуя, что он себя ненавидит, но так надо, откидывается немного назад и расстёгивает ремень. Спина брата напрягается, позвонки пробегают под рубашкой снова, но сам он остаётся неподвижен. Однако первый же удар заставляет его вскрикнуть. Он тут же собирается, оскаливая наверняка зубы, замолкает. Но то, что так долго нарывало внутри, уже не удержать, это рвётся наружу в полувсхлипах, вскриках и стонах. Скоро всё заканчивается.
– Всё, отмучился. – Тор виноватится и жалеет, но Локи не понимает этого пока, как и того, что снова послушно приподнимается, чтобы помочь брату вернуть штаны на место. Он по-волчьи скалится куда-то вниз, пытаясь удержать слёзы, и хрипло выкашливает их. Большие руки, успокаивая, гладят его по спине, ерошат волосы. – Поднимайся, страдалец.
Тор помогает брату встать, Локи, поморщившись, устраивается на кровати на коленях, спиной к Тору.
– Вы… выпустил пар? Поле…легчало? – хрипло шепчет он.
– Не мне одному, – замечает Тор, тихонько разминая дрожащие плечи.
– Простишь теперь? – еле различает он и кивает. Боги знают, как Локи удаётся понять:
– А я те..тебя…
– А ты меня никогда, само собой, братец, – гудит Тор. Локи удивлённо оборачивается на это прозванье, и, зажмурившись, тыкается затылком в плечо брату, снова крупно трясясь. – Ну, ты чего, эй… не надо, Локи, братишка, всё… – бормочет Тор, пока не замечает, что брат затих. Перегнувшись вперёд, он осторожно заглядывает ему в лицо – глаза закрыты, спит, что ли?
– Эй! – тихонько басит Тор. Слипшиеся мокрые ресницы размыкаются, и в него упирается сонный мутный взгляд:
– А… Выметаться? Сейчас… – глаза снова закрываются.
– Тут лежи, – Тор не слишком аккуратно сталкивает брата лицом вниз на кровать, потом швыряет ему покрывало и добавляет, – горе.
Название: Гроза
Фандом: РПФ
Персонажи: Том Хиддлстон, Кеннет Брана
Рейтинг: R
Размер: драббл
Описание: с контентом надо быть осторожнее. После размещения недвусмысленного коллажа со своим персонажем будь готов оказаться на его месте.
Предупреждения: ООС, телесные наказания
читать дальшеЧерез полчаса Кеннет уже у него. Встрёпанный (на улице поливает), мрачный, он минут десять говорит с Люком по телефону. По пламенности реплик и тяжести молчания ясно, что он и правда намерен вычистить сеть. Растерянный Том восхищенно следит за ним, шагающим по комнате, позабыв и растерянность. Наконец, Кеннет заканчивает танцы на самооценке Люка и садится, уставясь. Повисает неловкая пауза, тучи сгущаются.
— Мне объяснить?
— Потрудись уж.
Тому сложно подобрать слова.
— Это странно, правда…
— Я заметил.
Том начинает говорить. Сперва неуверенно, робко, с долгими паузами, силясь подобрать слова, потом разгоняясь в абсолютном вдохновении.
— … он и гордый, да. Но если бы эта гордость была не сломлена… а отдана, сдана, что ли… и он знал бы, что получит нечто важное… доверие… нужность… неравнодушие… Его никто не любил так, чтобы не забыть о нём… Это принятие…
Том замолкает. Кеннет смотрит пристально, и гроза в его серых глазах — гроза грустная. Но… Но он резко прерывает.
— Это все здорово там, на площадке. Здесь, за чаем и сценарием. Но ты только что одной глупостью чуть не перечеркнул всё, что мы строили годами.
— Вы же все исправили, как я понял?
У Кеннета сжимаются кулаки.
— Да, исправили. Но не всё. Знаешь, мне очень не нравится, что ты ведёшь себя как мальчишка.
Том так и садится на диван. На плечо ложится тяжелая рука.
— Что? Замечательно впишется в твое недавнее творчество.
Том и ойкнуть не успевает, как утыкается носом в подушку.
— К-кен, ты же не можешь, — полувопросительно лепечет Том.
— Еще как могу.
Чувствуя, как одежда куда-то неумолимо исчезает, Том только руки поджимает под себя. Где-то в мозгу плещется мысль, что надо скорее все это прекратить, но мысль эта захлебывается в ледяном море предвкушения. Но это же Кен… Лицо заливает краской.
В окно хлещет дождь. Где-то сверху грохочет голос Кена:
— Я исправил, значит? Счастье какое. Будем исправлять дальше.
Сквозь стук дождя не слышно звяканье ременной пряжки.
Первый удар ложится хлёстко, заставляя дернуться плечи Тома.
— Это безответственный…
Удар, горячий и длинный.
-… откровенно глупый…
Удар, рядом, жгучий тяжёлый стежок.
-… и что уж таить, свинский по отношению к нам с Люком поступок!
Три жалящих стежка, выбивающих короткие выдохи.
— Ты это понимаешь? Понимаешь?
Два обжигающих удара.
— Понимаааю, — стонет Том.
Тишина. Только дождь и гроза рвутся в окно. Том поворачивает голову.
Черт, черт, черт. Том сталкивается со взглядом, серым, грозовым, но жалеющим.
Горячий кулак в груди сжимается сильнее. Том разлепляет сухие губы.
— Кен… помнишь, ты как-то пошутил, что у меня сиротские глаза… если не поем? Я тогда не ел… неделю… Упал на тренировке… Крис впихнул какой-то бургер… И обещал тебе не говорить…
Гроза вскипает и за окном, и в глазах. Она отражается в светлых глазах Тома. Кажется, даже чересчур ярко.
— Что?!
Гроза полыхает за окнами. Молнии как боль прошибают ночь. Боль как вспышки, острые, яркие, ослепительные. Сквозь них громом доносится «мальчишка… Крис, кенгуру безголовый… неделю… угробить себя захотел…»
Горячий кулак внутри разжимается. Гром заглушает крики.
— Кен, Кееен…
— Что?
— Боо… ау!.. больно…
— Терпи, негодяй…
Том расплавляется в боли, за ее вспышками проступают все эти глупости, и жалость в глазах Кена. Горячий кулак в груди разжимается. Том выстанывает что-то, плечи вздрагивают, на них ложится мягкая, дрожащая немного рука. Она гладит, спокоя, гладит взмокшие кудри. Из негодяя он снова обращается в мальчишку. Теперь это прозвание не хлещет, оно замирает на губах. Том чувствует, как на горящую кожу ложится покрывало, порывисто вздыхает. Засыпая, он чувствует мягкую, теплую руку у себя на плече.
Пронеслась гроза.
А вот это уже истории сложнее, с идеей.
Название: Укрощён
Автор: Анжелика-Анна
Бета: Рэй
Канон: фильм «Логово монстра» (2018)
Размер: миди, 5491 слово
Пейринг/Персонажи: Кейл Эрендрейх, его отец
Категория: джен
Жанр: драма, дарк
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: можно ли, умея укрощать лошадей, укротить человека?
Предупреждение: насилие, пытки, телесные наказания.
Когда Кейл пришёл в себя и не смог шевельнуться, он испугался. Да, испугался. Испугался, что этот немыслимый кудрявый ублюдок сломал ему хребет. Облегчение его невозможно было передать словами, когда он смог дернуться и почувствовал тупую боль там, где веревка впилась в ногу. Начинала ныть спина, это тоже радовало в данных обстоятельствах.
Но страх (и какой! вдвое, впятеро, во сто крат худший!) нахлынул вновь, когда Кейл осознал, а чуть погодя, когда зрение восстановилось и глаза привыкли к темноте, и увидел, что по рукам и ногам его связали не веревкой. Он был стреножен точно так, как полагалось. Длинные ремни упряжи надежно держали его пришпиленным к креслу, не пережимая слишком туго. Так можно просидеть часы (дни, если быть точным), и не лишиться даже фаланги.
Кейл рванулся, пытаясь напрячь ослабевшие мышцы. Звякнула цепь. Он обмяк, вжимаясь ноющей спиной в спинку кресла, словно загнанный в угол. От страха мутило, и Кейла вывернуло бы прямо тут, если бы не мундштук. В глазах заплясали черные точки, в ушах зашумело, застучало, потом сквозь стук и шум стали пробиваться голоса. Кейл был готов поклясться, что в доме тихо и темно, но и голоса были настоящими, он их знал. Он открыл глаза, пытаясь вернуть самообладание, часто задышал, раздувая ноздри и закусывая окровавленными зубами свой же мундштук, борясь с тошнотой. Ему было нечеловечески страшно. Глубокая ярость – пожалуй, единственное, что держало его в сознании.
Кейл старался не смотреть на себя, на руки, лежащие на подлокотниках, на ноги. Ему казалось, что они гораздо тоньше. Что они белые.
Что его исправительный курс начался. Как тогда.
1.Тогда
Кейлу четырнадцать. Он непередаваемо зол. И непередаваемо устал.
Мало того, что эта зверюга выставила его дураком перед Кэт. Мало того, что эта сука своей безобразной истерикой вывела его из себя окончательно. Мало того, что ему пришлось принимать участие в этой ничтожной возне с полицией, допросами и беседами, похожими на один и тот же дурацкий бессмысленный спектакль с выученными вопросами и ответами (им-то хоть платили за это, а ему за что пришлось ломать комедию, спрашивается?). Мало того. Теперь еще отец с ума сбрендил и решил его напугать. Нет, это слишком!
Да, сперва Кейл очень испугался. Ну, когда смог более-менее прийти в себя. Он начинал вспоминать. Вспомнил, как лично проводил последнего детектива до дверей. С наслаждением вздохнул, входя в кабинет отца:
– Наконец-то...
Вспомнил заплаканное лицо мамы (она, кажется, переживала из-за этой неприятности), вспомнил отца, его отрешенное лицо. Вспомнил, как отец встал, подошел к нему и замахнулся. Мразь.
Голова кружилась слегка – ненадолго все же вырубил. Кейл огляделся. Вырубил, значит, и отнес в комнату, какая забота. Кейл решил, что объяснения, а может, и не только они, нужны ему немедленно. Попробовал встать. Не смог.
Он был привязан к стулу. Не веревками – ремнями, как для упряжи. Тонкие кожаные петли крепко охватывали грудь, предплечья, запястья, бедра и голени. На ножках стула были какие-то железки. Присмотревшись с трудом (голову наклонять было больно), Кейл заметил, что кресло будто вмонтировано в железную пластину на полу. Откуда она тут?
Он попытался дернуться. Стул, конечно, не шелохнулся. Попытался закричать – не смог, слабый хриплый рык разбился обо что-то. Кляп? Кажется, тогда в животе что-то екнуло впервые. Они что, спятили? Кейл скосил глаза – это что, мундштук? Похоже на то – можно грызть, капельку дышать, но рот лучше особо не открывать. Он издал слабый, тихий испуганный писк. И замолк.
Было страшно. Никто не приходил. Ни звука. Будто в доме не было больше ни души, будто его бросили здесь. Когда Кейл услышал подъезжающий автомобиль, он готов был заплакать, кажется, от страха и счастья, если бы только умел.
Но этот кто-то приезжал не к нему. Вечерело. Тени на полу, и его уродливая стреноженная тень, становились длиннее, сливались. Стемнело. Тишина.
Кейл несколько раз пытался кричать – безрезультатно, дергаться – бесполезно. Тело затекло.
Прошла ночь. И утро, кажется, тоже. И вечер. Кейл устал пытаться звать кого-то, рискуя задохнуться. Устал пытаться напрягать ватные руки и ноги. Даже бояться, кажется, устал. Пришла ночь. Видимо, он вырубился ненадолго. Лучше бы нет – очнувшись от какого-то кошмара, Кейл обнаружил, что по штанине что-то течёт.
Кажется, тогда начала поднимать голову ярость.
Пришло утро. Слюна, заливавшая мундштук, засохла, стянула губы. Во рту было сухо и горячо. В штанах мокро. Кейла поминутно швыряло от самого постыдного скулящего ужаса до бешеной злости, когда он до боли стискивал мундштук и с трудом стискивал ватными пальцами подлокотники.
Вдруг в коридоре послышались торопливые шаги. Кто-то бежал прямо к двери его комнаты. Добежал и схватился за ручку, она чуть щелкнула, повернувшись вниз. По коридору прогрохотал ещё кто-то.
– Стой, Маргарет!..
Отец.
– Стой!...
– Нет! Ты хочешь… ты хочешь… ты спятил! – мама по обыкновению своему рыдала.
– Маргарет, – отец старался говорить спокойно, забег по лестнице и коридору, очевидно, стоил некоторых усилий, – успокойся, пожалуйста. Иди сюда. – Каблуки мамы стукнули пару раз, но ручку она не отпустила. – Вот, вот… А теперь послушай, – голос отца понемножечку терял волнение, оно будто испарялось, оставалась одна тихая, но стальная уверенность. – Там, за дверью, не наш сын. Там животное. Опасный, сильный, умный и яростный, поверь мне, яростный зверь. Молодой, и это дает нам шанс. Почему, ты думаешь, я выкинул столько денег? Подумай. Он попадет в тюрьму, что случится? К тебе вернется кто угодно, только не твой сын. Представь, взрослый мужчина, возможно, наркоман, умеющий жить только за решеткой. Это будет твой сын, Маргарет?
– Он не преступник, – всхлипнула мама, уже без тени какой-либо решительности.
– А кто? Больной? – подхватил отец. – Еще лучше. Мы до конца жизни будем оплачивать ему наркотики, будем прятать его ото всех, а потом? Найдем респектабельное заведение, где он превратится в идиота окончательно, когда нас не станет? Это будет твой сын? Ты этого хочешь, Маргарет?
– Н-нет.
– А раз нет, иди вниз, соберись, приведи себя в порядок и съезди куда-нибудь, прогуляйся. Я позвоню вечером. Я изменю его. Прежним он не будет, но он сможет жить с нами. Он будет твоим сыном. Нашим сыном, Маргарет.
Отец уже не уговаривал, он приказывал. Тихо и мягко, как всегда приказывал маме.
– Но, но это ненадолго? Я смогу его видеть? Дай мне его увидеть!
– Нет. Тебе не понравится то, что ты увидишь. Сейчас это не твой сын. Нужно время. Считай, что он уехал за границу, Маргарет. Учиться. Сегодня утром ты его проводила. Пиши открытки, письма, посылай фото, жди. Ты увидишь его, когда он будет готов.
Кэйл впился в дверную ручку ненавидящим взглядом. Ручка заерзала в нерешимости, дернулась вверх и замерла. Плач за дверью под тихий стук каблуков начал удаляться, пока совсем не затих. Кейл царапал ногтями подлокотники.
Сколько прошло времени, он не знал, да и не мог теперь об этом думать. Едва за окном прошуршала по дорожке машина мамы, дверь решительно отворили.
Отец вошел, спокойный и серьезный. Внимательно оглядел Кейла с ног до головы, встретился глазами и приподнял брови – скорее, жест узнавания и одобрения, чем удивления. Хоть взгляд был мутноват, из-под рыжей челки его обожгло лютой ненавистью.
Ни слова не говоря, отец отстегнул ремни на груди (не было похоже, что он хоть капельку испугался, и Кейла это бесило больше всего). Пока Кейл мотал головой, борясь с головокружением от внезапно хлынувшего в легкие воздуха, отец отстегнул ремни на бедрах и поднял сына со стула за ворот рубашки как кутенка, брезгливо принюхался, стянул ремнями руки Кейла и опутал ноги так, что едва можно было сделать шаг, а потом потащил его, едва стоящего на ватных ногах, из комнаты. На лестнице Кейл немного разработал ноги, которые, как и руки, теперь ломило, но отец двигался слишком быстро и стремительно, все силы уходили на то, чтобы не запутаться в ремнях и не упасть.
Они спустились в гараж, отец молчал, слишком спокойный, слишком уверенный, хотя во всей его фигуре, в движениях, в дыхании чувствовалась скрытая ярость, даже, кажется, посильнее, чем у Кейла. У машины он просто кинул Кейла на бампер, открывая дверь и что-то делая внутри.
– Не дергайся – поранишься, и постарайся не упасть с сиденья – испачкаешь машину, – это были первые его слова за все время. Он поднял Кайла, с некоторой неожиданной в эту минуту бережностью, стараясь не дергать за волосы, ослабил ремень на затылке и вынул изо рта Кайла похожий на мундштук кляп. Кайл клацнул одеревеневшей челюстью. Его колотило. Отец попросту забросил его на заднее сиденье, как сумку. Сиденье было предусмотрительно застелено клеенкой.
Когда выехали из гаража, Кейла замутило. Он видел натекшую на клеенку лужицу слюны, в которую на поворотах впечатывался. Положенный так, что самому было практически не шевельнуться, он решил, что лучше будет потихоньку двигаться, напрягать мышцы, сгибать и разгибать запястья и ступни, чтобы в нужный момент просто удрать, а потом разорвать в клочья этих уродов.
Но отец, кажется, это предусмотрел. Машина остановилась, он щелкнул каким-то пультом и поехал дальше. Кейл задрал голову – в окне мелькали сплошные деревья.
– Хочешь бросить меня в лесу? – с отвращением прохрипел он.
– А, подал голос? Потерпи, – ответил отец.
Наконец машина остановилась. Отец вышел, открыл заднюю дверь, не дожидаясь, когда Кейл изловчится пнуть его, подхватил конец ремня и затянул ноги так, что и маленького шага уже было не сделать. Подтянул тело сына к себе, потуже затянул руки. Снова, словно сумку, вытащил Кейла на воздух, прямо на траву у колес машины.
Они были в какой-то глуши. Никого кругом, длинная дорога терялась в лесу. Машина стояла у домика, небольшого, но приличного, с каким-то странным пристроем с заколоченными окнами.
Отец буквально внес Кейла в этот домик, пронес через темную гостиную, мимо ванной, в тот самый пристрой. Это была одна большая комната, разделенная пополам новенькой стальной решеткой. За решеткой стояла кровать, в углу унитаз, окно с решеткой (два других, большие, были заколочены) и больше ничего. По эту сторону сгрудились два шкафа, мойка, стиральная машина, электроплитка и небольшой стол с двумя стульями.
– Пришлось потесниться, – вдруг сказал отец, остановившись с Кейлом у решетки и открывая простой, но надежный навесной замок. – Я планировал привезти сюда Ворона и лично им заняться, с ним пришлось бы повозиться, это лучше в тишине и покое.
Открыв дверь, он втолкнул внутрь Кейла, затем вошел сам, сел и ловко (пара каких-то неуловимых движений) снял все ремни. Кейл планировал этот момент, но освобожденные мышцы несмотря на тренировки в машине свело, тяжело было даже встать. Отец же быстро окинул его взглядом и продолжал как ни в чем не бывало:
– Я ставил на этого коня. Я отдал за него большие деньги. Это был не потенциальный чемпион, нет, это была будущая легенда. Да, его нужно было воспитать, но он стоил каждой минуты, потраченной на него, каждого доллара. А ты его угробил. Хорошо хоть, пристрелить догадался. А зачем ты убил Кэт? За-чем?
Кейл наконец смог встать, растирал тяжелые ноги. Ему нужно было привести тело в норму, а там посмотрим. Все эти слова – дело десятое. Отец отошел куда-то. Кейл поднял голову и настороженно следил.
– Знаешь, – отец вышел из клетки и остановился у противоположной, темной стены, рядом с мойкой, – что чувствует конь, когда его стегают по ключице? Там немного мяса, почти как у нас. – Что-то сняв со стены, отец стремительно повернулся и направился к Кайлу. – Даже если быть очень аккуратным, получается так.
Его рука плавно и изящно поднялась, что-то свистнуло, и протянуло Кайла по плечу. Он дернулся вперед, а потом плечо обожгло, словно кожу содрали напрочь. Но отец умел обращаться с хлыстом – он даже рубашку не порвал. Кайл хватал ртом воздух, замерев на месте, полунагнувшись, от удивления и боли. Разогнуться его заставил следующий удар, по другому плечу. Разогнуться и упасть на спину.
– По груди быть нельзя, никогда, – голос откуда-то сверху был грозен, но спокоен. Сердце Кайла больно дернулось, когда хлыст ожег где-то прямо под ним. Он даже вскрикнул сквозь зубы. Попытался встать – но по ноге скользнуло пламя, и он опять повалился, сдавленно, яростно рыча.
– Я потратил уйму денег. Я ввязался в совершенно мне не нужную грязь. Я вынужден был улаживать дела с семьей Кэт. Я потерял лучшего коня. Коня, на которого ставил. Коня, который большего был достоин, чем ты.
Каждая фраза сопровождалась новым ударом, выжигавшим новый след на теле Кейла. Извернувшись, он подставил под хлыст руку, схватил его и дернул на себя, стараясь вырвать, натянув со всей оставшейся силой. Отец на секунду замер, поджав губы, и вдруг отпустил хлыст. Кейл, готовый к борьбе, но не к этому, не удержался на ногах. Он даже не успел сообразить, как его руки были вновь стянуты ремнем, а сам он оказался у решетчатой стены камеры.
– Огрызаешься? – Отец потуже затянул ремень на решетке и отошел назад. – Это хорошо.
– Я потратил уйму денег и на тебя. Чем ты отплатил? Я выгородил тебя. Но это не значит, что ты останешься безнаказанным.
Кейл скоро перестал различать слова. Он сам много чего кричал, потом не мог припомнить, что. Или не хотел припоминать. Отец был профессионалом, ни одной раны он не оставил, но Кейла будто заживо поджаривали. Он бился о решетку, прижимался к ней, но это не могло помочь.
Иногда отец подходил к нему. Всегда с одним и тем же требованием:
– Подними голову.
Кейл молчал, кричал, крыл отца последними словами, кажется, умолял (действительно лучше не вспоминать), но дожидался только одной реакции – твердых спокойных пальцев на горле или затылке, которые задирали голову, и он встречался с холодным оценивающим выжидающим взглядом. Пальцы разжимались, несколько шагов – и огонь снова раскидывал по нему языки.
– Подними голову.
Кейл поднял. Сразу, рывком. Губы его мелко тряслись, в глазах отец больше не видел загнанной ярости, только то, что было нужно – страх, боль, а главное, усталость. Ремни с рук куда-то исчезли. Кейл осел наземь, но дернулся, услышав спокойный голос:
– Ты куда? Вставай, пошли.
Он думал, что не сможет. Что все начнется сначала. Но смог. Встал, держась за клетки решетки, по ним же продвинулся к выходу, у выхода за горящее плечо подхватил отец, они дошли до ванной.
– Сейчас ты снимешь одежду, можешь оставить тут, все равно выкидывать, и вымоешься. Вода комнатной температуры. На полке слева найдешь мыло и лосьон. Лосьон вотрешь круговыми движениями. Справа полотенце. Не выходя из ванной, скажешь, что готов. Понял? Если что-то сделаешь неправильно, придется повторить.
Кейл не стал уточнять, что придется повторить – инструкцию, свои действия или то, что было до них. Он почти с ног валился.
– Понял.
– Сэр. Понял, сэр.
– Понял, сэр.
– Иди.
Он не знал, почему, но тогда действительно все сделал правильно. Оказалось, так и правда стало легче. Вытираться, правда, было сложно, поэтому он просто прижал длинное полотенце к груди и стоял, пошатываясь и подрагивая, пока последняя капелька не высохла сама. Даже проверил. Какое-то странное чувство проклевывалось внутри. Чувство какой-то правильности, что ли? Все плыло, соображать было тяжело, поэтому он просто сказал, что готов, собрав весь голос, что еще оставался.
Вошел отец, осмотрел Кейла и заставил проговорить всю последовательность действий в ванной. При всей бессмысленности приказа Кейл не осмелился перечить. Отец помог ему выйти из ванной (а ведь это, чтобы я сам не расшибся, мелькнуло в голове у Кейла), забрал полотенце и дал одежду – белье и мягкий спортивный костюм. Кейл оделся, он уже буквально падал с ног, а потому выполнил и последний приказ беспрекословно:
– Закатай рукава и вытяни руки перед собой.
Отец провел по рукам Кейла, проверяя, сухие ли, и надел какие-то черные браслеты.
– Иди спать.
Вместе они дошли до решетки. При одном взгляде на нее Кейла замутило, но за ней все было спокойно, хлыст куда-то делся, кровать манила к себе. Отец оставил его одного, звякнув замком.
Устроившись на кровати, почти с радостью, хотя и морщась от напоминающего о себе следа на груди, Кейл вырубился. Но перед этим успел заметить, куда подевался хлыст. Он висел прямо напротив, на стене у мойки.
2. Исправительный курс
Утром его разбудил грохот по решетке. Кейл вскочил, но моментально свалился снова на кровать – болело все, боль словно коркой покрывала все тело.
– Вставай.
Кейл почти механически подчинился.
– У тебя пять минут, – отец показал глазами на унитаз. – Что? В камере на тебя бы ещё тридцать мужчин пялилось через коридор, не считая сокамерника. Впрочем, я наблюдать не собираюсь, через пять минут будь готов.
Отец вышел. Кейл позволил себе презрительно оскалиться, правда, отвернувшись от решетки. Камера, надо же.
Через пять минут он снова отправился в ванную. Отец вновь потребовал вытянуть руки и снял браслеты с будничной миной, как будто все происходящее для него – в порядке вещей. Это изрядно пугало, скалиться больше не хотелось, рот наполнялся тягучей противной слюной. Пожалуй, лучше подчиниться.
На этот раз в ванной нашлись зубная паста и щетка. А в инструкции прибавилось пунктов. Кейл попытался понять, что происходит, но теплая вода разбудила поутихшую было коросту боли, и он вспомнил огонь, щелчки, ремни и мундштук в собственной засохшей слюне. Его опять заколотило, страх мерзко подобрался к горлу, и Кейл не решился выйти сам из ванной.
Отец был спокоен. Убедился, что руки сухие, но браслеты не надел, а вывел Кейла в комнатку и велел сесть за стол и слушать. Кейл подчинился, стараясь все же не показать боли. Правда, через пять минут он уже забыл о ней совершенно, он слушал отца, и если сначала с удивлением и недоверчивой злостью, то в конце с разрывающей сердце смесью гадливой ненависти и восхищения, граничащего с поклонением.
– Тебе, конечно, интересно, почему ты оказался здесь. Обойдемся без перечисления формальных причин, нам обоим они известны. Главное – не причины, а цель твоего здесь нахождения. Ты повел себя как животное. И с людьми ты находиться не можешь. Но шанс это изменить у тебя есть. – Отец подвинул к нему простой блокнотный лист, на котором было изображено что-то вроде треугольника или пирамиды. – Не трогай, просто смотри. Это – пирамида твоего воспитания. Ты внизу, у тебя исправительный курс. То, чему ты начал учиться, называется дисциплина. Теперь ты делаешь только то, что говорю я, именно так, как я сказал, и никак иначе. Если ты не подчиняешься, тебя наказывают. Как, об этом позже. Вчера ты показал, что эту ступень ты способен преодолеть. С сегодняшнего дня ты учишь также ритм и режим. Дальше посмотрим. Итак, как будет теперь протекать твоя жизнь: ты просыпаешься, приводишь себя в порядок, идешь со мной в ванную, завтракаешь здесь, идешь к себе, выходишь сюда на обед и ужин, вечером в ванную и спать. Ты быстро запомнишь. Чего делать нельзя. Обращаться ко мне иначе, чем сэр, нельзя. Мешать мне работать, то есть разговаривать или шуметь, нельзя. Обращаться, если тебя не спросили, нельзя. Брать любые предметы без разрешения нельзя. Нарушаешь запрет – получаешь наказание в зависимости от тяжести проступка, или лишаешься еды или получаешь хлыстом. Освоишь дисциплину, ритм и режим – перейдешь на следующую ступень эволюции. Зачем? На вершине пирамиды, вот тут, твоя свобода. Освоишь все, докажешь, что тебе место среди нормальных людей, – сможешь вернуться домой, стать вновь мне сыном, работать в компании. Нет – будешь жить здесь на положении животного. Ты меня понял?
– Да, – выдохнул Кейл, и почти сразу добавил, – да, сэр.
Отец улыбнулся, впервые за это время, улыбнулся почти с радостью.
– Хороший мальчик.
Сухая теплая рука опустилась на шею Кейла, задержалась на три секунды и исчезла, оставив его, замершего в каком-то блаженном испуге, хоть что-то глубоко внутри глухо зарычало.
– Давай сюда руки, – отец снова надел на него широкие браслеты. – Сюда встроен электрошок. Если ситуация выйдет из-под контроля, одно нажатие вот этой кнопки, – он покрутил перед носом Кейла пульт, – и ты лежишь. Ты понял?
– Да, сэр.
– Вставай. Иди.
Решетка закрылась, разделяя их. Исправительный курс начался.
Первый месяц дался особенно тяжело. Кажется, Кейл никак не мог привыкнуть, что вместо отца у него теперь хозяин, постоянно забывал правила. На первой неделе он ел трижды – завтракал в среду или четверг и обедал в воскресенье или пятницу. Дни он не мог назвать точно, часов или календаря у него не было, а царапать палочки на стене он догадался не сразу. На второй неделе он ел раз в два дня. В голове стоял туман, поэтому размышлять особо не получалось, а вот чувствовать… Кейл чувствовал ненависть. Чистую, холодную, как горная река, такую же неудержимую. Она прорывалась в конце концов, а заканчивалось это одинаково, огнем, который лизал от плеч до колен, пока ненависть с шипением и бульканьем не испарялась в нем, оставляя обугленный скрюченный страх и горькую усталость.
К концу месяца Кейл устал. Его охватило тупое оцепенение. Есть он перестал.
– Значит, и выходить так часто тебе незачем, – сказал отец, и Кейл только дважды в день выходил, с трудом добираясь до ванной.
Однажды он тихо и медленно вылил на пол воду, которую теперь просто ставили на пол, просунув руку в секцию решетки.
Отец сел напротив.
– Очень хорошо. Давай посмотрим, что с тобой будет. Без еды ты протянешь ещё недели две. Без воды намного меньше. Просто ляжешь и умрешь, медленно и мучительно? Хорошо. Твоя вода на сегодня на полу, думай.
Кейл подумал. День и ночь были нескончаемыми, и он все думал и думал. Умереть хотелось очень, но было страшно. Если бы разом… Убежать? Он боялся, что сил не хватит даже на рывок. На ногах его держала только ненависть. А если подчиниться? Выиграть время? Или, может, выиграть всю эту чертову игру? Чем больше Кейл думал, вспоминал, тем больше поднимало голову какое-то особое, дрожащее от испуга и экстаза, чувство. Впервые оно появилось, когда он услышал о пирамиде воспитания, а когда отец потрепал его по холке, как образумившегося коня, чувство это взвыло от восторга. Оно нашептывало теперь: «Ты же знаешь, что он прав. Так лучше. Порядок – это хорошо, чему ты сопротивляешься? Он хочет добра». И вдруг Кейлу подумалось, что, пожалуй, в этом есть здравое зерно. В конце концов, набраться сил ему надо. И присмотреться.
На следующий день он выпил принесенную воду. А отец выпустил его на завтрак.
Конечно, срывы случались и теперь, но все реже. Кейл старался. Через полгода он совершенно привык, почти не пропускал еды, а о хлысте начал позабывать. Отец со своей стороны многое ему доверял – Кейл сам открывал и закрывал решетку, конечно, ключа у него не было, он получал его меньше, чем на минуту, но держал же в руках. Он сам теперь перед едой (мало ли, что-то прольется) и ванной снимал, а после надевал шоковые браслеты. Сам понял, что на еду ему отводится определенное время, и научился успевать съедать все. Какие-никакие, а победы. Он и ненавидел их, и ловил, тщательно запоминая и следя, зачтется ли.
Больше всего мучила скука. За полгода Кейл вытянулся, в маленькое окно он уже мог заглянуть, не вставая на цыпочки, но что туда глядеть, когда выйти нельзя? Говорить тоже было нельзя, он жадно слушал деловые разговоры отца по телефону, развлекался стуком пишущей машинки. От постоянного пребывания в доме он побледнел, длинное угловатое тело искало движения, занятия, любознательность и ум – тоже.
Ему не давали покоя его шокеры. Кейл упорно не хотел верить, что они настоящие. Ведь он не видел их в действии, даже демонстрации отец ни разу не делал. Кто сказал, что это не фальшивка? А если так?
Только они удерживали его от побега. Только они удерживали его от того, чтобы подойти к отцу сзади и свернуть ему шею. А если они не настоящие?
Он так увлекся этой мыслью, что потихоньку ночью начал раздирать внешний тканевый слой, чтобы убедиться, что там пусто. Увы, шокеры оказались настоящими. Кейлу удалось украсть иголку с ниткой с утра и быстро привести браслеты в приемлемый вид.
Но оставался пульт. Возможно, он – фальшивка? Кейл сам себя не помнил, когда тихонько взял его со стола. И пульт оказался настоящим. Кейла это так поразило, что он сидел до самого обеда над разобранной машинкой, с помощью которой его можно было отправить на тот свет, и пропустил время обеда.
Отец был в ярости. Кейл таким его уже не помнил. И огонь был адский, Кейл словно вернулся в первый свой день здесь. Хотя перед тем, как расплавиться в этом огне, он боялся только одного – что все испортил.
Через полгода отец после обеда дал ему пачку книг – его школьные учебники – это был праздник.
3. Тренировки
Повод для праздника действительно был – по мнению отца, можно было перейти от исправительного курса к тренировкам.
Дни теперь стали куда насыщеннее, поначалу это даже выбило его из колеи, так что снова пришлось поголодать.
Если дома он мог выбирать предметы, чему-то уделять меньшее внимание, чему-то большее, то тут слышал одно: «Работай». Отец поставил задачу – полгода, которые он пропустил, нужно наверстать как можно скорее. Кейла ждал экзамен, после чего он мог продолжать учиться заочно. Приемлемая оценка была определена одна – А. Поначалу учеба его захватила, но разбираться во всем, да еще и в высоком темпе было нелегко. Впрочем, чего не сделаешь при должной мотивации?
В учебе Кейл обожал одно – цифры. Он ожидал, что возможность говорить (отец сам проверял усвоенное) тоже его порадует, но этого, к его, да и отца, удивлению, не произошло. Кейл так привык к молчанию, оно так мало его тяготило, что долгие разговоры ему были не нужны.
Отец попытался говорить с ним вне школьных предметов. Обсуждать им было нечего, и Кейл просто раз за разом описывал или доказывал что-то отвлеченное, пересказывал то и другое, пока наконец не взорвался. Перед наказанием отец объяснил, что жить в обществе нельзя без умения говорить нормально, а в его случае, хорошо. А на следующий день пришел проверить умение отличать сарказм от иронии. Кейл уже отвык от наказаний, поэтому примеры приводил, лежа в жарковатом мареве.
Оправился он, надо сказать, быстро. Тело его понемногу крепло, ведь к тренировкам умственным прибавились и физические.
Дом был окружен густым сосновым лесом. Когда Кейл впервые с отцом вышел на прогулку, он поразился своей слабости – через пятнадцать минут неторопливого шага ему пришлось остановиться, потому что сердце буквально вылетало из груди. Было видно, как оно колотится о ребра.
Постепенно он окреп. Прогулки превратились в забеги. Кейлу не так нравилось бегать, как дышать и чувствовать на себе солнце. Отцу, конечно, он таких сантиментов не доверял. Скоро он мог держаться с ним вровень всю дистанцию. Чувствовал, что и обогнать смог бы, но не делал этого. Однако отца было не так просто провести, он прекрасно понимал, что Кейл сдерживает свою силу намеренно, и следил за ним в оба.
Сил у Кейла прибавлялось, он быстро рос, уже не выглядел бледным призраком себя, иногда даже вполне охотно разговаривал. В учебе тоже дела пошли в гору, экзамены были сданы, текущие задания выполнялись быстро, особенно увлекала Кейла математика. Он целые тетради заполнял расчетами, формулами, находя в этом своего рода успокоение. Физика, особенно разделы, связанные с электричеством и механикой, тоже его интересовала. Он собирал и разбирал простейшие бытовые приборы, конечно, под контролем, особенно отец следил за тем, чтобы ничего лишнего он себе не оставлял. Даже его книги и тетради все еще не были его собственностью, а выдавались по необходимости.
Все было даже неплохо. Ночами только Кейл часто мучился, разрываясь между странными чувствами и мыслями. Он теперь бесспорно признавал правоту отца. Он видел, что не добился бы подобного дома. Но отца он ненавидел. А жизнь считал жизнью заключенного. Часами он представлял, как душит отца этим чертовым хлыстом, а потом грыз себя за неблагодарность, вспоминая и отыскивая в действиях отца заботу. А потом вдруг понимал, что единственное, что он чувствует, видя эти холодные глаза, слыша уверенный голос, – это страх.
На восемнадцатилетние отец подарил Кейлу Клару. Он сперва сообщил, что Кейлу на воле (он так и выразился) придется общаться с женщинами в самых разных качествах, и этому тоже нужно научиться, но он сам научить его не может, поэтому придется воспользоваться помощью друга. А потом вошла она.
Это была молодая, улыбчивая девушка с темным каре и неяркой помадой. Вежливая. Спокойная. Таких, кажется, называют милыми. Они, словно неумелые актеры, отрабатывали всевозможные этикетные, протокольные ситуации. Потом Кейл учился разговаривать. На это ушло месяца два. Потом делать комплименты и подарки. Это называлось ухаживать. Потом отец сообщил, что следующие этапы обучения доверяет Кларе.
Кейл видел, что она немного нервничает. Да и он сам был не совсем спокоен, хоть новичком считаться не мог, но что там было, и когда, казалось, его странные телодвижения в темноте комнаты какой-то девчонки были вообще в другой жизни. Если были.
Но с Кларой он не хотел неловкости. Хоть он и воспринимал ее как тренажер, ростовую куклу, ему вдруг захотелось пошутить. Вообще-то это было ему несвойственно – шутить. Но теперь захотелось. Быть с ней нежным, ласковым. Добрым. Он понимал, что это обман, и ему хотелось, чтобы обман удался.
Он отдался на волю интуиции. И поцеловал ее первый. Дальше получилось как-то само. Кейлу было настолько хорошо, что он сделал вид, что не заметил, что Клара кому-то кивнула, торопливо и с облегчением, кажется.
Клара приходила трижды в неделю. Судя по всему, обманывать ее удавалось. Настороженность в ее глазах таяла стремительно, более того, сменялась иногда чем-то похожим на теплоту.
С этих пор жизнь его пошла совсем по-иному. И ночные раздумья отступили. Точнее, отступила ненависть, ведь отец хотел ему добра, иначе бы Клары не было. Ведь так?
Когда Кейл окончил школу и три курса университета, отец сказал, что он почти на вершине пирамиды. Жизнь его изменилась до неузнаваемости – он переехал из своей камеры в небольшую гостевую комнату. Туда приходила Клара, там была тумбочка и настоящее окно. Там было хорошо. Бегать он тоже мог теперь один, только вернуться нужно было вовремя. С отцом они встречались только за трапезой, но Кейл часто с новым интересом прислушивался к его деловым звонкам.
Да, жизнь устоялась. И вернулась ненависть. Она душила Кейла по ночам, подбивала разнести в щепки всю эту миленькую обстановочку, разбить окно, изрезать осколками лицо Карле, а отца выкинуть в какую-нибудь яму со щелочью. Но он боялся отца. И за это ненавидел еще и себя, грыз подушку ночами.
Он решил бежать. Что его остановило бы? Отец? Нет, Кейл теперь сильнее. Карла? А он убежит сегодня же, она сегодня не придет. Шокеры? Отец никогда ими не воспользуется.
Кейл встал и вышел из комнаты. Даже не таился особо. Вышел из дома. Сделал глубокий вдох.
– Вернись в дом, – голос отца был холоден как лед.
Кейл передернул плечами и пошел вперед. Вдруг руки словно ошпарило, мгновенно, но это заставило его замереть, вздернув плечи.
– Назад.
Кейл медленно обернулся, ощетинился.
– Это все? Мне давно надо было перестать бояться.
Он сделал еще шаг, но тут дернуло так, что он упал на землю, хватая ртом воздух. Отдышавшись, Кейл услышал холодное:
– Назад.
У них должен быть ограниченный радиус действия. Если попробовать добраться до машины?
Кейл резко вскочил и побежал. У машины он свалился, дергаясь, мир вспыхнул ярко-ярко, потом пропал.
Очнулся Кейл у решетки. На руках не было браслетов, на их месте были красноватые ожоги. Тело еще немного подергивало, то и дело какая-нибудь мышца вдруг сокращалась, то едва, а то сильно, до боли. Было холодно. Кейл осмотрел себя, одежды на нем не было. Новости.
Страха тоже не было. Кейл буквально дождаться не мог отца, чтобы поделиться этой радостью – он его больше не боится. Только ненавидит. Впрочем, отца он этим не удивил.
– Я тебя убью, – со спокойной убежденностью сообщил Кейл. – Можешь не сомневаться. Делай, что хочешь, я отлежусь, встану и убью тебя. Я тебя больше не боюсь.
– Нет, так не будет, – в холодных глазах не было и тени страха, и это бесило. – Бояться не обязательно.
Кейл почти с радостью принимал удары. Все это было знакомо. Он знал, что сперва боль будет жалить, потом по первым горячим следам лягут вторые, кожа вспухнет, третьи заставят его желать, чтобы все на свете рухнуло, потом будет еще хуже, и еще. Потом сил у него не останется, и он подчинится.
Но в этот раз было не так. Сил не было уже давно, Кейл едва дышал, чувствовал, что по спине, ногам, бокам бегут какие-то струйки. Теряя сознание, чувствовал, что сильная сухая рука дергает его вверх, и вставал. Все прекратилось, только когда он упал, почти вывернув привязанные руки.
Как в первый день, волоком, только теперь с большим трудом, отец оттащил его в ванную. Как и тогда, он едва соображал, что делает, но сделал все правильно. Как и тогда, ему кинули в руки одежду, сказали: «Иди». Он ответил: «Да, сэр».
Выйдя из ванной, он замер, не решаясь, направо ли ему повернуть, в гостевую, или налево, в камеру. За спиной ждал отец. Кейл повернул налево.
Он вернулся к началу пирамиды.
3. Укрощен
Домой Кейл вернулся через пять лет. Был небольшой праздник – самые близкие родственники, друзья, партнеры собрались, чтобы поздравить молодого Эрендрейха после долгой, но, несомненно, плодотворной, учебы. Он на всех произвел самое благоприятное впечатление: красив, молод, умен, горит желанием послужить делу семьи, в меру красноречив и совершенно победителен.
Кейл и правда быстро взялся за дело. Он чуть было не сорвался, услышав, что собственно лошадьми заниматься никогда не будет, ни выездкой, ни закупкой, ни лечением, ничем.
– Я не подпущу на пушечный выстрел к моим лошадям того, кто загубил хоть одну.
Кейл внешне спокойно воспринял эту новость. Быстро нашел, чем может быть полезен, изучил рынки недвижимости и занялся подбором и постройкой новых помещений. Очень скоро молодой Эрендрейх стал известен в деловых кругах. О нем говорили так: «Он делает предложение трижды: с улыбкой, без, а потом вы будете вылизывать его ботинки, чтобы он согласился предложить». Отказов Кейл не принимал и не слышал. Некоторые дельцы тщательно избегали его, оберегая свою независимость, но многие, попавшие в его мягкие лапы, не думали жаловаться, наоборот.
Кейл выучился улыбаться, шутить, правда, не любил и не умел.
Клара все еще мелькала на его горизонте. Она теперь была совсем ручная, бежала по первому требованию, уверена была, что он что-то может к ней чувствовать.
С матерью он старался не оставаться наедине.
Работа поглощала его целиком, попутно он строил собственный дом, нашпигованной всей доступной техникой, а также всевозможными фигурами, статуями (только не чучелами!) лошадей. И ждал.
Когда Роберт, помощник отца, вошел однажды встрепанный и смятенный дождливым вечером в его кабинет, он едва сдержал улыбку предвкушения.
– Сэр…
– Что, Роберт? Ну, говорите, мне работать надо.
– Сэр, ваши родители, сэр…
– Ну? Что случилось?
– Авария, сэр…
Кейл потянулся так, что аж кости затрещали, глубоко вдохнул и выдохнул, со стороны это было похоже на устраивающегося на ночевку хищника.
– Тела?
– Что?
– Где тела? Роберт, соберитесь, это не профессионально.
– Они в больнице, сэр.
– У вас сегодня есть планы на вечер?
– Что? – Роберт осекся под тяжелеющим взглядом Кейла. – Нет, сэр.
– Хорошо, потому что вам придется задержаться. Через час я вас жду, надо будет все продумать, прихватите юриста и нотариуса, само собой, неудобства вам компенсируют. Все теперь, понимаете ли, надо решать самому.
Проводив потрясенного Роберта, Кейл в задумчивости уселся в кресло. Есть час для тихой радости. Хотя его лучше потратить на здравые размышления. Или позвонить Карле? Показать ей новый дом? Она, конечно, ручная, но воспитание никогда никому не вредило, верно?
А вот история, с которой всё началось, будет, пожалуй, отдельно.
Пришло время поделиться своим. Только одну работу с этим кинком я публиковала здесь, в тиши, зато сразу на ФБ. Есть ещё несколько, и, пожалуй, по ним всё будет ясно. Пришло время их поместить и здесь. Некоторые были совсем давно написаны. Специально не правила, пусть останутся такими, как есть.
Начнём с коротеньких чисто кинковых вещиц.
Название: Фокус со смертью не удался
Фандом: Тор
Персонажи: Тор, Локи
Рейтинг: R
Размер: мини
Описание: Как явствует из названия...
Предупреждения: ООС, телесные наказания, ангст, психология
читать дальшеФокус со смертью не удался. Нет, «умер»-то он вполне правдоподобно, только при изначальном отсутствии доверия это оказалось неважно. Он слышал – Тор уже встал, чтобы уйти. Тут отчего-то вскрикнула смертная, и в следующую секунду запястья лизнуло железо, а рука, по всей видимости, брата, мощно ткнула в место страшного ранения. Только, само собой, не в вывороченную рану, а в разодранную ткань, под которой уже зарубцовывался небольшой шрам, и такой же точно зарубцовывался на спине. Тор неожиданно оказался неплохим обманщиком.
Один был равнодушен. Ни самодовольства, ни гнева. Ничего. Чтя память жены, он решил, что смерти или заключению Локи не предаст, но «жало у змеи вырвет», просто ради безопасности окружающих. И лишил его магических сил, высосав всё досуха, превратив в какого-то недобога. А потом бросил жить как знает среди ненавидящих его асгардцев. Впрочем, они очень скоро остыли и даже принцем иногда называли по ошибке.
Единственный, кто не желал последовать их примеру и признать опального принца неопасным и мирным по большей части членом королевской семьи был Тор. Он предпочитал не находиться с Локи в одном помещении, вообще старался избегать его, не говорил, если случайно встречал, а на попытку того как-то пошутить легко и буднично, хоть вполне серьёзно ответил:
– Ты мне не брат.
Это не было похоже на… Да не на что это не было похоже. Только на то, что он лишился брата. Последнего родного и лишился. И это сперва заставило изо всех сил отфыркиваться, а потом тихонько царапало сердце, потом грызло что-то там, в груди, почти заледеневшее, а потом он пришёл сам.
Почти ночью уже в покоях Тора раздался стук, за которым тут же открылась дверь и, не дожидаясь ответа, вошёл Локи.
– Твоя жена уже отбыла в Мидгард?
– Не твоё дело. Выметайся и не заходи сюда больше.
– Послушай, ты ведь не зря так со мной, – словно боясь куда-то не успеть тихо заговорил Локи, явно и не надеясь пока ни на какой ответ, а просто стараясь сказать всё, что хотел, пока не выкинули за дверь, что было очень возможно, учитывая, с каким лицом Тор поднялся и двинулся к нему, заставляя отступать, не трусливо, нет, но самому неожиданно мягко уступательно. – Я знаю, ты на самом деле не думаешь так, как говоришь. Ты считаешь моё наказание слишком мягким, оно тебя не удовлетворяет, так ведь? Из-за этого ты отказываешься, да?
– Конечно, лишение фокусов – это не то, чего заслуживает вор, лжец, убийца и предатель! – Тор бы вколотил Локи в дверь, если бы мог, если бы это всё ещё был его брат, а так…
– А чего ты хотел? Чтобы я вернулся в камеру? Или нет, там слишком хорошо для такого как я, лучше в каменный мешок с цепью на шее, как псина? Или сразу на плаху? – привычно, только с уходящей из-под ног землёй отчего-то, прошипел Локи.
– Я хотел, чтобы ты понёс наказание, а не просто лишился возможности вредить дальше! Чтобы ты заплатил, за всё, за всю боль, тобой причинённую…
– Болью же и заплатил? – подхватывает Локи.
– Хотя бы. Если б это было возможно, – хмурится Тор.
– Теперь как никогда, – снова заученно чуть заметно сквозь показную деловую надменность торопится Локи. – Без фокусов, как ты их называешь, я букашка чуть посильнее так любимых тобой людишек. Уязвим, как они. И каждый шрам, что ты оставишь, будет со мной навсегда, – в грудь Тору упирается большой кожаный мешок.
– Что? – Брат машинально почти раскрывает его и достаёт пару кинжалов, но тут же бросает их обратно. – Я не стану с тобой драться, много чести.
– Я говорю не о драке и не о поединке, – вздохнув, объясняет Локи. И продолжает, посмотрев в непонимающие глаза. – А о наказании. Том, которое тебя удовлетворит. Я приму любое. – Чуть помолчав и как-то резко вскинув на брата глаза, вдруг словно бы подсказывает. – Можешь убить.
– Не дождёшься, живи и мучайся, – быстро отвечает тот, вызвав лёгкое подобие улыбки.
Тор сперва несколько раз переводит глаза с мешка на Локи, потом лезет в мешок. Кроме кинжалов там ещё находятся верёвка…
– Я-то сопротивляться не буду, но ты же мне не доверяешь.
… какая-то зазубренная толстая игла…
– Для глаз, если вздумаешь лишить меня зрения.
… довольно массивный нож…
– Если отрубишь мне руки, я вообще никогда ничего никому больше не сделаю.
– Я б язык с радостью отрезал бы, – ворчит Тор, вороша мешок дальше.
– А рот зашил бы потом. Там и на этот случай есть.
Тор брезгливо швыряет мешок куда-то назад, открывает дверь и хватает Локи за шкирку.
– Стой, стой! Тор, я пришёл ради мамы! – дверь захлопывается с треском, чуть цапнув по уху. Тор ждёт. – Ты же знаешь, она бы хотела, чтобы я сделал всё, чтобы заслужить твоё прощение. Всё, абсолютно. И я готов. И мама бы хотела, чтобы ты позволил мне это сделать. Если тебе нужно для этого, хм, выпустить пар, так сделай это.
Тор отступает вглубь комнаты, оглядывается на мешок, пнув его ногой, садится на край постели.
– Ладно.
Локи вздыхает, успокоено-обречённо. Видя, что ему пока предоставлена полная свобода действий, примирительно предлагает:
– Пока ты думаешь, я сниму доспехи.
Тор следит за тем, как он снимает сапоги, начинает раздеваться. Это просто в голове не укладывается! Он что, всю эту пакость притащил всерьёз? Наконец, когда Локи принимается стаскивать рубашку, Тор, вдруг чему-то усмехнувшись, окликает его:
– Стой! Не надо, иди-ка сюда.
Локи подходит, оставляя рубашку в покое, смотрит на забытый на полу мешок, до которого брату, кажется, нет дела, Тор подтверждает его догадку, покосившись на мешок и махнув рукой, мол, забудь. Какое-то время они смотрят друг на друга молча. Наконец, Локи прерывает молчание:
– Голыми руками решил забить и не побоялся замараться? Я оценил.
– Нет, – совершенно спокойно, только как-то насмешливо искря глазами, ответил Тор, – хоть ты и прав в чём-то. Просто я сказал «иди сюда», вот, жду.
– Куда «сюда»?
– Сюда, – Тор хлопнул по колену, с трудом сдерживаясь от смеха, так переменилось лицо Локи. Но тут же сделался абсолютно серьёзен, предвосхищая его вопрос, – я не шучу, и не думал шутить. Ты сказал, что примешь любое наказание, которое удовлетворит меня. Вот, оно такое. – Чуть помолчав, наблюдая, спросил. – А сколько тебе было, когда ты в последний раз был тут?
– Я не помню, – пробормотал Локи и тут же добавил, – одиннадцать.
– Ты сейчас копия, одно лицо, – усмехнулся Тор.
Они ещё немного молча посмотрели друг на друга.
– Ну, мне ждать-то долго?
– Нет! – покачал головой Локи.
– Почему?
– Это унизительно!
– Ты только что готов был отдать себя мне как палачу, думаешь, сдохнуть, истекая кровью, связанному, менее унизительно? Ждать, когда тебе отрежут язык, это тебе больше нравится? А тут испугался?
– Но…
– Тогда это не было унизительным, тогда это было просто больно!.. – давил Тор.
Локи был так же растерян, как тогда, так же тянуще-напуган, так же красен как рак.
– Тогда мы были детьми!
– Зато тогда ты не ходил за мной по пятам и не смотрел как побитая собака! – Локи опустил глаза. Это правда. Тогда было проще. – Может, самое время вернуться в детство, когда ещё не маячил трон здесь, – Тор ткнул пальцем в направлении головы Локи, – и здесь? – он устало хлопнул по собственному лбу. – Когда мы ещё были братьями?
Локи глядит и не двигается с места.
– Ладно, забудь. Ты ко мне пришёл, а не я к тебе, можешь выметаться, ты мне не нужен. А именем матери ты зря прикрывался, больше чтобы я от тебя его не слышал, иначе за себя не ручаюсь.
Ответом ему служат долгий вздох и тихое:
- Согласен.
Тор смотрит на него во все глаза, но подаёт руку, которую Локи, впрочем, раздражённо отпихивает, не зная, куда деть глаза, ложится на колени Тора. Удивление Тора растёт тысячекратно, когда Локи медленно, одну за другой вытягивает руки вперёд, сгребая с постели какую-то подушку. Естественно, пытать и, тем более, убивать Локи он не собирался, но он и подумать не мог, что тот правда согласиться на такое, а подобная покорность просто вызывала подозрения в подлинности Локи. Никто, даже Фригг, не мог добиться от него покорности, никогда. Тор хмурится от неожиданной догадки.
– А ты здесь ведь не только из-за мамы, да? – И добавил. – Знаешь, врагу бы не пожелал оказаться на твоём месте.
– Отвяжись, – глухо советуют ему.
Локи сам не знал, как так получилось. Лицо горело от стыда, а в голове и на сердце было пусто и очень легко на всё на свете плевалось. Он спокойно приподнялся, помогая Тору освободить себя от лишней одежды, когда поймал себя на том, что и тогда ведь было так же. Так же тогда шестнадцатилетний Тор, удивительно вымахавший за первый свой большой поход, и совсем не радостный от ревущей Сиф, пыхтящего от злости Фандрала и своих совсем настоящих белых крылышек на шлеме, затащил его на колени, обхватил за пояс, притягивая к себе, и сказал «ну, теперь держись».
И рука у Тора осталась такой же тяжёлой. Спрятав лицо в покрывале, Локи чувствовал, что глаза понемногу становятся позорно влажными. Скоро пришлось смаргивать злые, обидные слёзы. Спина его время от времени выгибалась так, что ряд острых позвонков пробегал под тканью рубашки под сведёнными лопатками, словно что-то рвалось изнутри и не находило выхода. На это было нелегко смотреть. И слышать его неровное дыхание, тщетно, хоть и изо всех сил скрываемые слёзы слышать было не легко. Да и бить брата не доставляло радости, совсем наоборот.
Стоп. Брата? Тор даже приостановился. Он впервые так подумал о Локи с момента его вторичного возвращения домой – брат. Эта мысль показалась теперь дикой – ну, а кто он ему ещё? Маленький, глупый, изводящий всю округу и чуть его не угробивший брат. Многократно чуть себя не угробивший. И, как и тогда, надеющийся отделаться полегче – палач ему брат, видите ли! А он – невинная жертва! Загордиться насмерть решил! Нет уж! Тор вдруг словно возвращается на много лет назад, снова становится тем шестнадцатилетним, взбешённым проделками братца, мальчишкой.
– Так, – он совсем не понимает, зачем, но, чувствуя, что он себя ненавидит, но так надо, откидывается немного назад и расстёгивает ремень. Спина брата напрягается, позвонки пробегают под рубашкой снова, но сам он остаётся неподвижен. Однако первый же удар заставляет его вскрикнуть. Он тут же собирается, оскаливая наверняка зубы, замолкает. Но то, что так долго нарывало внутри, уже не удержать, это рвётся наружу в полувсхлипах, вскриках и стонах. Скоро всё заканчивается.
– Всё, отмучился. – Тор виноватится и жалеет, но Локи не понимает этого пока, как и того, что снова послушно приподнимается, чтобы помочь брату вернуть штаны на место. Он по-волчьи скалится куда-то вниз, пытаясь удержать слёзы, и хрипло выкашливает их. Большие руки, успокаивая, гладят его по спине, ерошат волосы. – Поднимайся, страдалец.
Тор помогает брату встать, Локи, поморщившись, устраивается на кровати на коленях, спиной к Тору.
– Вы… выпустил пар? Поле…легчало? – хрипло шепчет он.
– Не мне одному, – замечает Тор, тихонько разминая дрожащие плечи.
– Простишь теперь? – еле различает он и кивает. Боги знают, как Локи удаётся понять:
– А я те..тебя…
– А ты меня никогда, само собой, братец, – гудит Тор. Локи удивлённо оборачивается на это прозванье, и, зажмурившись, тыкается затылком в плечо брату, снова крупно трясясь. – Ну, ты чего, эй… не надо, Локи, братишка, всё… – бормочет Тор, пока не замечает, что брат затих. Перегнувшись вперёд, он осторожно заглядывает ему в лицо – глаза закрыты, спит, что ли?
– Эй! – тихонько басит Тор. Слипшиеся мокрые ресницы размыкаются, и в него упирается сонный мутный взгляд:
– А… Выметаться? Сейчас… – глаза снова закрываются.
– Тут лежи, – Тор не слишком аккуратно сталкивает брата лицом вниз на кровать, потом швыряет ему покрывало и добавляет, – горе.
Название: Гроза
Фандом: РПФ
Персонажи: Том Хиддлстон, Кеннет Брана
Рейтинг: R
Размер: драббл
Описание: с контентом надо быть осторожнее. После размещения недвусмысленного коллажа со своим персонажем будь готов оказаться на его месте.
Предупреждения: ООС, телесные наказания
читать дальшеЧерез полчаса Кеннет уже у него. Встрёпанный (на улице поливает), мрачный, он минут десять говорит с Люком по телефону. По пламенности реплик и тяжести молчания ясно, что он и правда намерен вычистить сеть. Растерянный Том восхищенно следит за ним, шагающим по комнате, позабыв и растерянность. Наконец, Кеннет заканчивает танцы на самооценке Люка и садится, уставясь. Повисает неловкая пауза, тучи сгущаются.
— Мне объяснить?
— Потрудись уж.
Тому сложно подобрать слова.
— Это странно, правда…
— Я заметил.
Том начинает говорить. Сперва неуверенно, робко, с долгими паузами, силясь подобрать слова, потом разгоняясь в абсолютном вдохновении.
— … он и гордый, да. Но если бы эта гордость была не сломлена… а отдана, сдана, что ли… и он знал бы, что получит нечто важное… доверие… нужность… неравнодушие… Его никто не любил так, чтобы не забыть о нём… Это принятие…
Том замолкает. Кеннет смотрит пристально, и гроза в его серых глазах — гроза грустная. Но… Но он резко прерывает.
— Это все здорово там, на площадке. Здесь, за чаем и сценарием. Но ты только что одной глупостью чуть не перечеркнул всё, что мы строили годами.
— Вы же все исправили, как я понял?
У Кеннета сжимаются кулаки.
— Да, исправили. Но не всё. Знаешь, мне очень не нравится, что ты ведёшь себя как мальчишка.
Том так и садится на диван. На плечо ложится тяжелая рука.
— Что? Замечательно впишется в твое недавнее творчество.
Том и ойкнуть не успевает, как утыкается носом в подушку.
— К-кен, ты же не можешь, — полувопросительно лепечет Том.
— Еще как могу.
Чувствуя, как одежда куда-то неумолимо исчезает, Том только руки поджимает под себя. Где-то в мозгу плещется мысль, что надо скорее все это прекратить, но мысль эта захлебывается в ледяном море предвкушения. Но это же Кен… Лицо заливает краской.
В окно хлещет дождь. Где-то сверху грохочет голос Кена:
— Я исправил, значит? Счастье какое. Будем исправлять дальше.
Сквозь стук дождя не слышно звяканье ременной пряжки.
Первый удар ложится хлёстко, заставляя дернуться плечи Тома.
— Это безответственный…
Удар, горячий и длинный.
-… откровенно глупый…
Удар, рядом, жгучий тяжёлый стежок.
-… и что уж таить, свинский по отношению к нам с Люком поступок!
Три жалящих стежка, выбивающих короткие выдохи.
— Ты это понимаешь? Понимаешь?
Два обжигающих удара.
— Понимаааю, — стонет Том.
Тишина. Только дождь и гроза рвутся в окно. Том поворачивает голову.
Черт, черт, черт. Том сталкивается со взглядом, серым, грозовым, но жалеющим.
Горячий кулак в груди сжимается сильнее. Том разлепляет сухие губы.
— Кен… помнишь, ты как-то пошутил, что у меня сиротские глаза… если не поем? Я тогда не ел… неделю… Упал на тренировке… Крис впихнул какой-то бургер… И обещал тебе не говорить…
Гроза вскипает и за окном, и в глазах. Она отражается в светлых глазах Тома. Кажется, даже чересчур ярко.
— Что?!
Гроза полыхает за окнами. Молнии как боль прошибают ночь. Боль как вспышки, острые, яркие, ослепительные. Сквозь них громом доносится «мальчишка… Крис, кенгуру безголовый… неделю… угробить себя захотел…»
Горячий кулак внутри разжимается. Гром заглушает крики.
— Кен, Кееен…
— Что?
— Боо… ау!.. больно…
— Терпи, негодяй…
Том расплавляется в боли, за ее вспышками проступают все эти глупости, и жалость в глазах Кена. Горячий кулак в груди разжимается. Том выстанывает что-то, плечи вздрагивают, на них ложится мягкая, дрожащая немного рука. Она гладит, спокоя, гладит взмокшие кудри. Из негодяя он снова обращается в мальчишку. Теперь это прозвание не хлещет, оно замирает на губах. Том чувствует, как на горящую кожу ложится покрывало, порывисто вздыхает. Засыпая, он чувствует мягкую, теплую руку у себя на плече.
Пронеслась гроза.
А вот это уже истории сложнее, с идеей.
Название: Укрощён
Автор: Анжелика-Анна
Бета: Рэй
Канон: фильм «Логово монстра» (2018)
Размер: миди, 5491 слово
Пейринг/Персонажи: Кейл Эрендрейх, его отец
Категория: джен
Жанр: драма, дарк
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: можно ли, умея укрощать лошадей, укротить человека?
Предупреждение: насилие, пытки, телесные наказания.
Когда Кейл пришёл в себя и не смог шевельнуться, он испугался. Да, испугался. Испугался, что этот немыслимый кудрявый ублюдок сломал ему хребет. Облегчение его невозможно было передать словами, когда он смог дернуться и почувствовал тупую боль там, где веревка впилась в ногу. Начинала ныть спина, это тоже радовало в данных обстоятельствах.
Но страх (и какой! вдвое, впятеро, во сто крат худший!) нахлынул вновь, когда Кейл осознал, а чуть погодя, когда зрение восстановилось и глаза привыкли к темноте, и увидел, что по рукам и ногам его связали не веревкой. Он был стреножен точно так, как полагалось. Длинные ремни упряжи надежно держали его пришпиленным к креслу, не пережимая слишком туго. Так можно просидеть часы (дни, если быть точным), и не лишиться даже фаланги.
Кейл рванулся, пытаясь напрячь ослабевшие мышцы. Звякнула цепь. Он обмяк, вжимаясь ноющей спиной в спинку кресла, словно загнанный в угол. От страха мутило, и Кейла вывернуло бы прямо тут, если бы не мундштук. В глазах заплясали черные точки, в ушах зашумело, застучало, потом сквозь стук и шум стали пробиваться голоса. Кейл был готов поклясться, что в доме тихо и темно, но и голоса были настоящими, он их знал. Он открыл глаза, пытаясь вернуть самообладание, часто задышал, раздувая ноздри и закусывая окровавленными зубами свой же мундштук, борясь с тошнотой. Ему было нечеловечески страшно. Глубокая ярость – пожалуй, единственное, что держало его в сознании.
Кейл старался не смотреть на себя, на руки, лежащие на подлокотниках, на ноги. Ему казалось, что они гораздо тоньше. Что они белые.
Что его исправительный курс начался. Как тогда.
1.Тогда
Кейлу четырнадцать. Он непередаваемо зол. И непередаваемо устал.
Мало того, что эта зверюга выставила его дураком перед Кэт. Мало того, что эта сука своей безобразной истерикой вывела его из себя окончательно. Мало того, что ему пришлось принимать участие в этой ничтожной возне с полицией, допросами и беседами, похожими на один и тот же дурацкий бессмысленный спектакль с выученными вопросами и ответами (им-то хоть платили за это, а ему за что пришлось ломать комедию, спрашивается?). Мало того. Теперь еще отец с ума сбрендил и решил его напугать. Нет, это слишком!
Да, сперва Кейл очень испугался. Ну, когда смог более-менее прийти в себя. Он начинал вспоминать. Вспомнил, как лично проводил последнего детектива до дверей. С наслаждением вздохнул, входя в кабинет отца:
– Наконец-то...
Вспомнил заплаканное лицо мамы (она, кажется, переживала из-за этой неприятности), вспомнил отца, его отрешенное лицо. Вспомнил, как отец встал, подошел к нему и замахнулся. Мразь.
Голова кружилась слегка – ненадолго все же вырубил. Кейл огляделся. Вырубил, значит, и отнес в комнату, какая забота. Кейл решил, что объяснения, а может, и не только они, нужны ему немедленно. Попробовал встать. Не смог.
Он был привязан к стулу. Не веревками – ремнями, как для упряжи. Тонкие кожаные петли крепко охватывали грудь, предплечья, запястья, бедра и голени. На ножках стула были какие-то железки. Присмотревшись с трудом (голову наклонять было больно), Кейл заметил, что кресло будто вмонтировано в железную пластину на полу. Откуда она тут?
Он попытался дернуться. Стул, конечно, не шелохнулся. Попытался закричать – не смог, слабый хриплый рык разбился обо что-то. Кляп? Кажется, тогда в животе что-то екнуло впервые. Они что, спятили? Кейл скосил глаза – это что, мундштук? Похоже на то – можно грызть, капельку дышать, но рот лучше особо не открывать. Он издал слабый, тихий испуганный писк. И замолк.
Было страшно. Никто не приходил. Ни звука. Будто в доме не было больше ни души, будто его бросили здесь. Когда Кейл услышал подъезжающий автомобиль, он готов был заплакать, кажется, от страха и счастья, если бы только умел.
Но этот кто-то приезжал не к нему. Вечерело. Тени на полу, и его уродливая стреноженная тень, становились длиннее, сливались. Стемнело. Тишина.
Кейл несколько раз пытался кричать – безрезультатно, дергаться – бесполезно. Тело затекло.
Прошла ночь. И утро, кажется, тоже. И вечер. Кейл устал пытаться звать кого-то, рискуя задохнуться. Устал пытаться напрягать ватные руки и ноги. Даже бояться, кажется, устал. Пришла ночь. Видимо, он вырубился ненадолго. Лучше бы нет – очнувшись от какого-то кошмара, Кейл обнаружил, что по штанине что-то течёт.
Кажется, тогда начала поднимать голову ярость.
Пришло утро. Слюна, заливавшая мундштук, засохла, стянула губы. Во рту было сухо и горячо. В штанах мокро. Кейла поминутно швыряло от самого постыдного скулящего ужаса до бешеной злости, когда он до боли стискивал мундштук и с трудом стискивал ватными пальцами подлокотники.
Вдруг в коридоре послышались торопливые шаги. Кто-то бежал прямо к двери его комнаты. Добежал и схватился за ручку, она чуть щелкнула, повернувшись вниз. По коридору прогрохотал ещё кто-то.
– Стой, Маргарет!..
Отец.
– Стой!...
– Нет! Ты хочешь… ты хочешь… ты спятил! – мама по обыкновению своему рыдала.
– Маргарет, – отец старался говорить спокойно, забег по лестнице и коридору, очевидно, стоил некоторых усилий, – успокойся, пожалуйста. Иди сюда. – Каблуки мамы стукнули пару раз, но ручку она не отпустила. – Вот, вот… А теперь послушай, – голос отца понемножечку терял волнение, оно будто испарялось, оставалась одна тихая, но стальная уверенность. – Там, за дверью, не наш сын. Там животное. Опасный, сильный, умный и яростный, поверь мне, яростный зверь. Молодой, и это дает нам шанс. Почему, ты думаешь, я выкинул столько денег? Подумай. Он попадет в тюрьму, что случится? К тебе вернется кто угодно, только не твой сын. Представь, взрослый мужчина, возможно, наркоман, умеющий жить только за решеткой. Это будет твой сын, Маргарет?
– Он не преступник, – всхлипнула мама, уже без тени какой-либо решительности.
– А кто? Больной? – подхватил отец. – Еще лучше. Мы до конца жизни будем оплачивать ему наркотики, будем прятать его ото всех, а потом? Найдем респектабельное заведение, где он превратится в идиота окончательно, когда нас не станет? Это будет твой сын? Ты этого хочешь, Маргарет?
– Н-нет.
– А раз нет, иди вниз, соберись, приведи себя в порядок и съезди куда-нибудь, прогуляйся. Я позвоню вечером. Я изменю его. Прежним он не будет, но он сможет жить с нами. Он будет твоим сыном. Нашим сыном, Маргарет.
Отец уже не уговаривал, он приказывал. Тихо и мягко, как всегда приказывал маме.
– Но, но это ненадолго? Я смогу его видеть? Дай мне его увидеть!
– Нет. Тебе не понравится то, что ты увидишь. Сейчас это не твой сын. Нужно время. Считай, что он уехал за границу, Маргарет. Учиться. Сегодня утром ты его проводила. Пиши открытки, письма, посылай фото, жди. Ты увидишь его, когда он будет готов.
Кэйл впился в дверную ручку ненавидящим взглядом. Ручка заерзала в нерешимости, дернулась вверх и замерла. Плач за дверью под тихий стук каблуков начал удаляться, пока совсем не затих. Кейл царапал ногтями подлокотники.
Сколько прошло времени, он не знал, да и не мог теперь об этом думать. Едва за окном прошуршала по дорожке машина мамы, дверь решительно отворили.
Отец вошел, спокойный и серьезный. Внимательно оглядел Кейла с ног до головы, встретился глазами и приподнял брови – скорее, жест узнавания и одобрения, чем удивления. Хоть взгляд был мутноват, из-под рыжей челки его обожгло лютой ненавистью.
Ни слова не говоря, отец отстегнул ремни на груди (не было похоже, что он хоть капельку испугался, и Кейла это бесило больше всего). Пока Кейл мотал головой, борясь с головокружением от внезапно хлынувшего в легкие воздуха, отец отстегнул ремни на бедрах и поднял сына со стула за ворот рубашки как кутенка, брезгливо принюхался, стянул ремнями руки Кейла и опутал ноги так, что едва можно было сделать шаг, а потом потащил его, едва стоящего на ватных ногах, из комнаты. На лестнице Кейл немного разработал ноги, которые, как и руки, теперь ломило, но отец двигался слишком быстро и стремительно, все силы уходили на то, чтобы не запутаться в ремнях и не упасть.
Они спустились в гараж, отец молчал, слишком спокойный, слишком уверенный, хотя во всей его фигуре, в движениях, в дыхании чувствовалась скрытая ярость, даже, кажется, посильнее, чем у Кейла. У машины он просто кинул Кейла на бампер, открывая дверь и что-то делая внутри.
– Не дергайся – поранишься, и постарайся не упасть с сиденья – испачкаешь машину, – это были первые его слова за все время. Он поднял Кайла, с некоторой неожиданной в эту минуту бережностью, стараясь не дергать за волосы, ослабил ремень на затылке и вынул изо рта Кайла похожий на мундштук кляп. Кайл клацнул одеревеневшей челюстью. Его колотило. Отец попросту забросил его на заднее сиденье, как сумку. Сиденье было предусмотрительно застелено клеенкой.
Когда выехали из гаража, Кейла замутило. Он видел натекшую на клеенку лужицу слюны, в которую на поворотах впечатывался. Положенный так, что самому было практически не шевельнуться, он решил, что лучше будет потихоньку двигаться, напрягать мышцы, сгибать и разгибать запястья и ступни, чтобы в нужный момент просто удрать, а потом разорвать в клочья этих уродов.
Но отец, кажется, это предусмотрел. Машина остановилась, он щелкнул каким-то пультом и поехал дальше. Кейл задрал голову – в окне мелькали сплошные деревья.
– Хочешь бросить меня в лесу? – с отвращением прохрипел он.
– А, подал голос? Потерпи, – ответил отец.
Наконец машина остановилась. Отец вышел, открыл заднюю дверь, не дожидаясь, когда Кейл изловчится пнуть его, подхватил конец ремня и затянул ноги так, что и маленького шага уже было не сделать. Подтянул тело сына к себе, потуже затянул руки. Снова, словно сумку, вытащил Кейла на воздух, прямо на траву у колес машины.
Они были в какой-то глуши. Никого кругом, длинная дорога терялась в лесу. Машина стояла у домика, небольшого, но приличного, с каким-то странным пристроем с заколоченными окнами.
Отец буквально внес Кейла в этот домик, пронес через темную гостиную, мимо ванной, в тот самый пристрой. Это была одна большая комната, разделенная пополам новенькой стальной решеткой. За решеткой стояла кровать, в углу унитаз, окно с решеткой (два других, большие, были заколочены) и больше ничего. По эту сторону сгрудились два шкафа, мойка, стиральная машина, электроплитка и небольшой стол с двумя стульями.
– Пришлось потесниться, – вдруг сказал отец, остановившись с Кейлом у решетки и открывая простой, но надежный навесной замок. – Я планировал привезти сюда Ворона и лично им заняться, с ним пришлось бы повозиться, это лучше в тишине и покое.
Открыв дверь, он втолкнул внутрь Кейла, затем вошел сам, сел и ловко (пара каких-то неуловимых движений) снял все ремни. Кейл планировал этот момент, но освобожденные мышцы несмотря на тренировки в машине свело, тяжело было даже встать. Отец же быстро окинул его взглядом и продолжал как ни в чем не бывало:
– Я ставил на этого коня. Я отдал за него большие деньги. Это был не потенциальный чемпион, нет, это была будущая легенда. Да, его нужно было воспитать, но он стоил каждой минуты, потраченной на него, каждого доллара. А ты его угробил. Хорошо хоть, пристрелить догадался. А зачем ты убил Кэт? За-чем?
Кейл наконец смог встать, растирал тяжелые ноги. Ему нужно было привести тело в норму, а там посмотрим. Все эти слова – дело десятое. Отец отошел куда-то. Кейл поднял голову и настороженно следил.
– Знаешь, – отец вышел из клетки и остановился у противоположной, темной стены, рядом с мойкой, – что чувствует конь, когда его стегают по ключице? Там немного мяса, почти как у нас. – Что-то сняв со стены, отец стремительно повернулся и направился к Кайлу. – Даже если быть очень аккуратным, получается так.
Его рука плавно и изящно поднялась, что-то свистнуло, и протянуло Кайла по плечу. Он дернулся вперед, а потом плечо обожгло, словно кожу содрали напрочь. Но отец умел обращаться с хлыстом – он даже рубашку не порвал. Кайл хватал ртом воздух, замерев на месте, полунагнувшись, от удивления и боли. Разогнуться его заставил следующий удар, по другому плечу. Разогнуться и упасть на спину.
– По груди быть нельзя, никогда, – голос откуда-то сверху был грозен, но спокоен. Сердце Кайла больно дернулось, когда хлыст ожег где-то прямо под ним. Он даже вскрикнул сквозь зубы. Попытался встать – но по ноге скользнуло пламя, и он опять повалился, сдавленно, яростно рыча.
– Я потратил уйму денег. Я ввязался в совершенно мне не нужную грязь. Я вынужден был улаживать дела с семьей Кэт. Я потерял лучшего коня. Коня, на которого ставил. Коня, который большего был достоин, чем ты.
Каждая фраза сопровождалась новым ударом, выжигавшим новый след на теле Кейла. Извернувшись, он подставил под хлыст руку, схватил его и дернул на себя, стараясь вырвать, натянув со всей оставшейся силой. Отец на секунду замер, поджав губы, и вдруг отпустил хлыст. Кейл, готовый к борьбе, но не к этому, не удержался на ногах. Он даже не успел сообразить, как его руки были вновь стянуты ремнем, а сам он оказался у решетчатой стены камеры.
– Огрызаешься? – Отец потуже затянул ремень на решетке и отошел назад. – Это хорошо.
– Я потратил уйму денег и на тебя. Чем ты отплатил? Я выгородил тебя. Но это не значит, что ты останешься безнаказанным.
Кейл скоро перестал различать слова. Он сам много чего кричал, потом не мог припомнить, что. Или не хотел припоминать. Отец был профессионалом, ни одной раны он не оставил, но Кейла будто заживо поджаривали. Он бился о решетку, прижимался к ней, но это не могло помочь.
Иногда отец подходил к нему. Всегда с одним и тем же требованием:
– Подними голову.
Кейл молчал, кричал, крыл отца последними словами, кажется, умолял (действительно лучше не вспоминать), но дожидался только одной реакции – твердых спокойных пальцев на горле или затылке, которые задирали голову, и он встречался с холодным оценивающим выжидающим взглядом. Пальцы разжимались, несколько шагов – и огонь снова раскидывал по нему языки.
– Подними голову.
Кейл поднял. Сразу, рывком. Губы его мелко тряслись, в глазах отец больше не видел загнанной ярости, только то, что было нужно – страх, боль, а главное, усталость. Ремни с рук куда-то исчезли. Кейл осел наземь, но дернулся, услышав спокойный голос:
– Ты куда? Вставай, пошли.
Он думал, что не сможет. Что все начнется сначала. Но смог. Встал, держась за клетки решетки, по ним же продвинулся к выходу, у выхода за горящее плечо подхватил отец, они дошли до ванной.
– Сейчас ты снимешь одежду, можешь оставить тут, все равно выкидывать, и вымоешься. Вода комнатной температуры. На полке слева найдешь мыло и лосьон. Лосьон вотрешь круговыми движениями. Справа полотенце. Не выходя из ванной, скажешь, что готов. Понял? Если что-то сделаешь неправильно, придется повторить.
Кейл не стал уточнять, что придется повторить – инструкцию, свои действия или то, что было до них. Он почти с ног валился.
– Понял.
– Сэр. Понял, сэр.
– Понял, сэр.
– Иди.
Он не знал, почему, но тогда действительно все сделал правильно. Оказалось, так и правда стало легче. Вытираться, правда, было сложно, поэтому он просто прижал длинное полотенце к груди и стоял, пошатываясь и подрагивая, пока последняя капелька не высохла сама. Даже проверил. Какое-то странное чувство проклевывалось внутри. Чувство какой-то правильности, что ли? Все плыло, соображать было тяжело, поэтому он просто сказал, что готов, собрав весь голос, что еще оставался.
Вошел отец, осмотрел Кейла и заставил проговорить всю последовательность действий в ванной. При всей бессмысленности приказа Кейл не осмелился перечить. Отец помог ему выйти из ванной (а ведь это, чтобы я сам не расшибся, мелькнуло в голове у Кейла), забрал полотенце и дал одежду – белье и мягкий спортивный костюм. Кейл оделся, он уже буквально падал с ног, а потому выполнил и последний приказ беспрекословно:
– Закатай рукава и вытяни руки перед собой.
Отец провел по рукам Кейла, проверяя, сухие ли, и надел какие-то черные браслеты.
– Иди спать.
Вместе они дошли до решетки. При одном взгляде на нее Кейла замутило, но за ней все было спокойно, хлыст куда-то делся, кровать манила к себе. Отец оставил его одного, звякнув замком.
Устроившись на кровати, почти с радостью, хотя и морщась от напоминающего о себе следа на груди, Кейл вырубился. Но перед этим успел заметить, куда подевался хлыст. Он висел прямо напротив, на стене у мойки.
2. Исправительный курс
Утром его разбудил грохот по решетке. Кейл вскочил, но моментально свалился снова на кровать – болело все, боль словно коркой покрывала все тело.
– Вставай.
Кейл почти механически подчинился.
– У тебя пять минут, – отец показал глазами на унитаз. – Что? В камере на тебя бы ещё тридцать мужчин пялилось через коридор, не считая сокамерника. Впрочем, я наблюдать не собираюсь, через пять минут будь готов.
Отец вышел. Кейл позволил себе презрительно оскалиться, правда, отвернувшись от решетки. Камера, надо же.
Через пять минут он снова отправился в ванную. Отец вновь потребовал вытянуть руки и снял браслеты с будничной миной, как будто все происходящее для него – в порядке вещей. Это изрядно пугало, скалиться больше не хотелось, рот наполнялся тягучей противной слюной. Пожалуй, лучше подчиниться.
На этот раз в ванной нашлись зубная паста и щетка. А в инструкции прибавилось пунктов. Кейл попытался понять, что происходит, но теплая вода разбудила поутихшую было коросту боли, и он вспомнил огонь, щелчки, ремни и мундштук в собственной засохшей слюне. Его опять заколотило, страх мерзко подобрался к горлу, и Кейл не решился выйти сам из ванной.
Отец был спокоен. Убедился, что руки сухие, но браслеты не надел, а вывел Кейла в комнатку и велел сесть за стол и слушать. Кейл подчинился, стараясь все же не показать боли. Правда, через пять минут он уже забыл о ней совершенно, он слушал отца, и если сначала с удивлением и недоверчивой злостью, то в конце с разрывающей сердце смесью гадливой ненависти и восхищения, граничащего с поклонением.
– Тебе, конечно, интересно, почему ты оказался здесь. Обойдемся без перечисления формальных причин, нам обоим они известны. Главное – не причины, а цель твоего здесь нахождения. Ты повел себя как животное. И с людьми ты находиться не можешь. Но шанс это изменить у тебя есть. – Отец подвинул к нему простой блокнотный лист, на котором было изображено что-то вроде треугольника или пирамиды. – Не трогай, просто смотри. Это – пирамида твоего воспитания. Ты внизу, у тебя исправительный курс. То, чему ты начал учиться, называется дисциплина. Теперь ты делаешь только то, что говорю я, именно так, как я сказал, и никак иначе. Если ты не подчиняешься, тебя наказывают. Как, об этом позже. Вчера ты показал, что эту ступень ты способен преодолеть. С сегодняшнего дня ты учишь также ритм и режим. Дальше посмотрим. Итак, как будет теперь протекать твоя жизнь: ты просыпаешься, приводишь себя в порядок, идешь со мной в ванную, завтракаешь здесь, идешь к себе, выходишь сюда на обед и ужин, вечером в ванную и спать. Ты быстро запомнишь. Чего делать нельзя. Обращаться ко мне иначе, чем сэр, нельзя. Мешать мне работать, то есть разговаривать или шуметь, нельзя. Обращаться, если тебя не спросили, нельзя. Брать любые предметы без разрешения нельзя. Нарушаешь запрет – получаешь наказание в зависимости от тяжести проступка, или лишаешься еды или получаешь хлыстом. Освоишь дисциплину, ритм и режим – перейдешь на следующую ступень эволюции. Зачем? На вершине пирамиды, вот тут, твоя свобода. Освоишь все, докажешь, что тебе место среди нормальных людей, – сможешь вернуться домой, стать вновь мне сыном, работать в компании. Нет – будешь жить здесь на положении животного. Ты меня понял?
– Да, – выдохнул Кейл, и почти сразу добавил, – да, сэр.
Отец улыбнулся, впервые за это время, улыбнулся почти с радостью.
– Хороший мальчик.
Сухая теплая рука опустилась на шею Кейла, задержалась на три секунды и исчезла, оставив его, замершего в каком-то блаженном испуге, хоть что-то глубоко внутри глухо зарычало.
– Давай сюда руки, – отец снова надел на него широкие браслеты. – Сюда встроен электрошок. Если ситуация выйдет из-под контроля, одно нажатие вот этой кнопки, – он покрутил перед носом Кейла пульт, – и ты лежишь. Ты понял?
– Да, сэр.
– Вставай. Иди.
Решетка закрылась, разделяя их. Исправительный курс начался.
Первый месяц дался особенно тяжело. Кажется, Кейл никак не мог привыкнуть, что вместо отца у него теперь хозяин, постоянно забывал правила. На первой неделе он ел трижды – завтракал в среду или четверг и обедал в воскресенье или пятницу. Дни он не мог назвать точно, часов или календаря у него не было, а царапать палочки на стене он догадался не сразу. На второй неделе он ел раз в два дня. В голове стоял туман, поэтому размышлять особо не получалось, а вот чувствовать… Кейл чувствовал ненависть. Чистую, холодную, как горная река, такую же неудержимую. Она прорывалась в конце концов, а заканчивалось это одинаково, огнем, который лизал от плеч до колен, пока ненависть с шипением и бульканьем не испарялась в нем, оставляя обугленный скрюченный страх и горькую усталость.
К концу месяца Кейл устал. Его охватило тупое оцепенение. Есть он перестал.
– Значит, и выходить так часто тебе незачем, – сказал отец, и Кейл только дважды в день выходил, с трудом добираясь до ванной.
Однажды он тихо и медленно вылил на пол воду, которую теперь просто ставили на пол, просунув руку в секцию решетки.
Отец сел напротив.
– Очень хорошо. Давай посмотрим, что с тобой будет. Без еды ты протянешь ещё недели две. Без воды намного меньше. Просто ляжешь и умрешь, медленно и мучительно? Хорошо. Твоя вода на сегодня на полу, думай.
Кейл подумал. День и ночь были нескончаемыми, и он все думал и думал. Умереть хотелось очень, но было страшно. Если бы разом… Убежать? Он боялся, что сил не хватит даже на рывок. На ногах его держала только ненависть. А если подчиниться? Выиграть время? Или, может, выиграть всю эту чертову игру? Чем больше Кейл думал, вспоминал, тем больше поднимало голову какое-то особое, дрожащее от испуга и экстаза, чувство. Впервые оно появилось, когда он услышал о пирамиде воспитания, а когда отец потрепал его по холке, как образумившегося коня, чувство это взвыло от восторга. Оно нашептывало теперь: «Ты же знаешь, что он прав. Так лучше. Порядок – это хорошо, чему ты сопротивляешься? Он хочет добра». И вдруг Кейлу подумалось, что, пожалуй, в этом есть здравое зерно. В конце концов, набраться сил ему надо. И присмотреться.
На следующий день он выпил принесенную воду. А отец выпустил его на завтрак.
Конечно, срывы случались и теперь, но все реже. Кейл старался. Через полгода он совершенно привык, почти не пропускал еды, а о хлысте начал позабывать. Отец со своей стороны многое ему доверял – Кейл сам открывал и закрывал решетку, конечно, ключа у него не было, он получал его меньше, чем на минуту, но держал же в руках. Он сам теперь перед едой (мало ли, что-то прольется) и ванной снимал, а после надевал шоковые браслеты. Сам понял, что на еду ему отводится определенное время, и научился успевать съедать все. Какие-никакие, а победы. Он и ненавидел их, и ловил, тщательно запоминая и следя, зачтется ли.
Больше всего мучила скука. За полгода Кейл вытянулся, в маленькое окно он уже мог заглянуть, не вставая на цыпочки, но что туда глядеть, когда выйти нельзя? Говорить тоже было нельзя, он жадно слушал деловые разговоры отца по телефону, развлекался стуком пишущей машинки. От постоянного пребывания в доме он побледнел, длинное угловатое тело искало движения, занятия, любознательность и ум – тоже.
Ему не давали покоя его шокеры. Кейл упорно не хотел верить, что они настоящие. Ведь он не видел их в действии, даже демонстрации отец ни разу не делал. Кто сказал, что это не фальшивка? А если так?
Только они удерживали его от побега. Только они удерживали его от того, чтобы подойти к отцу сзади и свернуть ему шею. А если они не настоящие?
Он так увлекся этой мыслью, что потихоньку ночью начал раздирать внешний тканевый слой, чтобы убедиться, что там пусто. Увы, шокеры оказались настоящими. Кейлу удалось украсть иголку с ниткой с утра и быстро привести браслеты в приемлемый вид.
Но оставался пульт. Возможно, он – фальшивка? Кейл сам себя не помнил, когда тихонько взял его со стола. И пульт оказался настоящим. Кейла это так поразило, что он сидел до самого обеда над разобранной машинкой, с помощью которой его можно было отправить на тот свет, и пропустил время обеда.
Отец был в ярости. Кейл таким его уже не помнил. И огонь был адский, Кейл словно вернулся в первый свой день здесь. Хотя перед тем, как расплавиться в этом огне, он боялся только одного – что все испортил.
Через полгода отец после обеда дал ему пачку книг – его школьные учебники – это был праздник.
3. Тренировки
Повод для праздника действительно был – по мнению отца, можно было перейти от исправительного курса к тренировкам.
Дни теперь стали куда насыщеннее, поначалу это даже выбило его из колеи, так что снова пришлось поголодать.
Если дома он мог выбирать предметы, чему-то уделять меньшее внимание, чему-то большее, то тут слышал одно: «Работай». Отец поставил задачу – полгода, которые он пропустил, нужно наверстать как можно скорее. Кейла ждал экзамен, после чего он мог продолжать учиться заочно. Приемлемая оценка была определена одна – А. Поначалу учеба его захватила, но разбираться во всем, да еще и в высоком темпе было нелегко. Впрочем, чего не сделаешь при должной мотивации?
В учебе Кейл обожал одно – цифры. Он ожидал, что возможность говорить (отец сам проверял усвоенное) тоже его порадует, но этого, к его, да и отца, удивлению, не произошло. Кейл так привык к молчанию, оно так мало его тяготило, что долгие разговоры ему были не нужны.
Отец попытался говорить с ним вне школьных предметов. Обсуждать им было нечего, и Кейл просто раз за разом описывал или доказывал что-то отвлеченное, пересказывал то и другое, пока наконец не взорвался. Перед наказанием отец объяснил, что жить в обществе нельзя без умения говорить нормально, а в его случае, хорошо. А на следующий день пришел проверить умение отличать сарказм от иронии. Кейл уже отвык от наказаний, поэтому примеры приводил, лежа в жарковатом мареве.
Оправился он, надо сказать, быстро. Тело его понемногу крепло, ведь к тренировкам умственным прибавились и физические.
Дом был окружен густым сосновым лесом. Когда Кейл впервые с отцом вышел на прогулку, он поразился своей слабости – через пятнадцать минут неторопливого шага ему пришлось остановиться, потому что сердце буквально вылетало из груди. Было видно, как оно колотится о ребра.
Постепенно он окреп. Прогулки превратились в забеги. Кейлу не так нравилось бегать, как дышать и чувствовать на себе солнце. Отцу, конечно, он таких сантиментов не доверял. Скоро он мог держаться с ним вровень всю дистанцию. Чувствовал, что и обогнать смог бы, но не делал этого. Однако отца было не так просто провести, он прекрасно понимал, что Кейл сдерживает свою силу намеренно, и следил за ним в оба.
Сил у Кейла прибавлялось, он быстро рос, уже не выглядел бледным призраком себя, иногда даже вполне охотно разговаривал. В учебе тоже дела пошли в гору, экзамены были сданы, текущие задания выполнялись быстро, особенно увлекала Кейла математика. Он целые тетради заполнял расчетами, формулами, находя в этом своего рода успокоение. Физика, особенно разделы, связанные с электричеством и механикой, тоже его интересовала. Он собирал и разбирал простейшие бытовые приборы, конечно, под контролем, особенно отец следил за тем, чтобы ничего лишнего он себе не оставлял. Даже его книги и тетради все еще не были его собственностью, а выдавались по необходимости.
Все было даже неплохо. Ночами только Кейл часто мучился, разрываясь между странными чувствами и мыслями. Он теперь бесспорно признавал правоту отца. Он видел, что не добился бы подобного дома. Но отца он ненавидел. А жизнь считал жизнью заключенного. Часами он представлял, как душит отца этим чертовым хлыстом, а потом грыз себя за неблагодарность, вспоминая и отыскивая в действиях отца заботу. А потом вдруг понимал, что единственное, что он чувствует, видя эти холодные глаза, слыша уверенный голос, – это страх.
На восемнадцатилетние отец подарил Кейлу Клару. Он сперва сообщил, что Кейлу на воле (он так и выразился) придется общаться с женщинами в самых разных качествах, и этому тоже нужно научиться, но он сам научить его не может, поэтому придется воспользоваться помощью друга. А потом вошла она.
Это была молодая, улыбчивая девушка с темным каре и неяркой помадой. Вежливая. Спокойная. Таких, кажется, называют милыми. Они, словно неумелые актеры, отрабатывали всевозможные этикетные, протокольные ситуации. Потом Кейл учился разговаривать. На это ушло месяца два. Потом делать комплименты и подарки. Это называлось ухаживать. Потом отец сообщил, что следующие этапы обучения доверяет Кларе.
Кейл видел, что она немного нервничает. Да и он сам был не совсем спокоен, хоть новичком считаться не мог, но что там было, и когда, казалось, его странные телодвижения в темноте комнаты какой-то девчонки были вообще в другой жизни. Если были.
Но с Кларой он не хотел неловкости. Хоть он и воспринимал ее как тренажер, ростовую куклу, ему вдруг захотелось пошутить. Вообще-то это было ему несвойственно – шутить. Но теперь захотелось. Быть с ней нежным, ласковым. Добрым. Он понимал, что это обман, и ему хотелось, чтобы обман удался.
Он отдался на волю интуиции. И поцеловал ее первый. Дальше получилось как-то само. Кейлу было настолько хорошо, что он сделал вид, что не заметил, что Клара кому-то кивнула, торопливо и с облегчением, кажется.
Клара приходила трижды в неделю. Судя по всему, обманывать ее удавалось. Настороженность в ее глазах таяла стремительно, более того, сменялась иногда чем-то похожим на теплоту.
С этих пор жизнь его пошла совсем по-иному. И ночные раздумья отступили. Точнее, отступила ненависть, ведь отец хотел ему добра, иначе бы Клары не было. Ведь так?
Когда Кейл окончил школу и три курса университета, отец сказал, что он почти на вершине пирамиды. Жизнь его изменилась до неузнаваемости – он переехал из своей камеры в небольшую гостевую комнату. Туда приходила Клара, там была тумбочка и настоящее окно. Там было хорошо. Бегать он тоже мог теперь один, только вернуться нужно было вовремя. С отцом они встречались только за трапезой, но Кейл часто с новым интересом прислушивался к его деловым звонкам.
Да, жизнь устоялась. И вернулась ненависть. Она душила Кейла по ночам, подбивала разнести в щепки всю эту миленькую обстановочку, разбить окно, изрезать осколками лицо Карле, а отца выкинуть в какую-нибудь яму со щелочью. Но он боялся отца. И за это ненавидел еще и себя, грыз подушку ночами.
Он решил бежать. Что его остановило бы? Отец? Нет, Кейл теперь сильнее. Карла? А он убежит сегодня же, она сегодня не придет. Шокеры? Отец никогда ими не воспользуется.
Кейл встал и вышел из комнаты. Даже не таился особо. Вышел из дома. Сделал глубокий вдох.
– Вернись в дом, – голос отца был холоден как лед.
Кейл передернул плечами и пошел вперед. Вдруг руки словно ошпарило, мгновенно, но это заставило его замереть, вздернув плечи.
– Назад.
Кейл медленно обернулся, ощетинился.
– Это все? Мне давно надо было перестать бояться.
Он сделал еще шаг, но тут дернуло так, что он упал на землю, хватая ртом воздух. Отдышавшись, Кейл услышал холодное:
– Назад.
У них должен быть ограниченный радиус действия. Если попробовать добраться до машины?
Кейл резко вскочил и побежал. У машины он свалился, дергаясь, мир вспыхнул ярко-ярко, потом пропал.
Очнулся Кейл у решетки. На руках не было браслетов, на их месте были красноватые ожоги. Тело еще немного подергивало, то и дело какая-нибудь мышца вдруг сокращалась, то едва, а то сильно, до боли. Было холодно. Кейл осмотрел себя, одежды на нем не было. Новости.
Страха тоже не было. Кейл буквально дождаться не мог отца, чтобы поделиться этой радостью – он его больше не боится. Только ненавидит. Впрочем, отца он этим не удивил.
– Я тебя убью, – со спокойной убежденностью сообщил Кейл. – Можешь не сомневаться. Делай, что хочешь, я отлежусь, встану и убью тебя. Я тебя больше не боюсь.
– Нет, так не будет, – в холодных глазах не было и тени страха, и это бесило. – Бояться не обязательно.
Кейл почти с радостью принимал удары. Все это было знакомо. Он знал, что сперва боль будет жалить, потом по первым горячим следам лягут вторые, кожа вспухнет, третьи заставят его желать, чтобы все на свете рухнуло, потом будет еще хуже, и еще. Потом сил у него не останется, и он подчинится.
Но в этот раз было не так. Сил не было уже давно, Кейл едва дышал, чувствовал, что по спине, ногам, бокам бегут какие-то струйки. Теряя сознание, чувствовал, что сильная сухая рука дергает его вверх, и вставал. Все прекратилось, только когда он упал, почти вывернув привязанные руки.
Как в первый день, волоком, только теперь с большим трудом, отец оттащил его в ванную. Как и тогда, он едва соображал, что делает, но сделал все правильно. Как и тогда, ему кинули в руки одежду, сказали: «Иди». Он ответил: «Да, сэр».
Выйдя из ванной, он замер, не решаясь, направо ли ему повернуть, в гостевую, или налево, в камеру. За спиной ждал отец. Кейл повернул налево.
Он вернулся к началу пирамиды.
3. Укрощен
Домой Кейл вернулся через пять лет. Был небольшой праздник – самые близкие родственники, друзья, партнеры собрались, чтобы поздравить молодого Эрендрейха после долгой, но, несомненно, плодотворной, учебы. Он на всех произвел самое благоприятное впечатление: красив, молод, умен, горит желанием послужить делу семьи, в меру красноречив и совершенно победителен.
Кейл и правда быстро взялся за дело. Он чуть было не сорвался, услышав, что собственно лошадьми заниматься никогда не будет, ни выездкой, ни закупкой, ни лечением, ничем.
– Я не подпущу на пушечный выстрел к моим лошадям того, кто загубил хоть одну.
Кейл внешне спокойно воспринял эту новость. Быстро нашел, чем может быть полезен, изучил рынки недвижимости и занялся подбором и постройкой новых помещений. Очень скоро молодой Эрендрейх стал известен в деловых кругах. О нем говорили так: «Он делает предложение трижды: с улыбкой, без, а потом вы будете вылизывать его ботинки, чтобы он согласился предложить». Отказов Кейл не принимал и не слышал. Некоторые дельцы тщательно избегали его, оберегая свою независимость, но многие, попавшие в его мягкие лапы, не думали жаловаться, наоборот.
Кейл выучился улыбаться, шутить, правда, не любил и не умел.
Клара все еще мелькала на его горизонте. Она теперь была совсем ручная, бежала по первому требованию, уверена была, что он что-то может к ней чувствовать.
С матерью он старался не оставаться наедине.
Работа поглощала его целиком, попутно он строил собственный дом, нашпигованной всей доступной техникой, а также всевозможными фигурами, статуями (только не чучелами!) лошадей. И ждал.
Когда Роберт, помощник отца, вошел однажды встрепанный и смятенный дождливым вечером в его кабинет, он едва сдержал улыбку предвкушения.
– Сэр…
– Что, Роберт? Ну, говорите, мне работать надо.
– Сэр, ваши родители, сэр…
– Ну? Что случилось?
– Авария, сэр…
Кейл потянулся так, что аж кости затрещали, глубоко вдохнул и выдохнул, со стороны это было похоже на устраивающегося на ночевку хищника.
– Тела?
– Что?
– Где тела? Роберт, соберитесь, это не профессионально.
– Они в больнице, сэр.
– У вас сегодня есть планы на вечер?
– Что? – Роберт осекся под тяжелеющим взглядом Кейла. – Нет, сэр.
– Хорошо, потому что вам придется задержаться. Через час я вас жду, надо будет все продумать, прихватите юриста и нотариуса, само собой, неудобства вам компенсируют. Все теперь, понимаете ли, надо решать самому.
Проводив потрясенного Роберта, Кейл в задумчивости уселся в кресло. Есть час для тихой радости. Хотя его лучше потратить на здравые размышления. Или позвонить Карле? Показать ей новый дом? Она, конечно, ручная, но воспитание никогда никому не вредило, верно?
А вот история, с которой всё началось, будет, пожалуй, отдельно.
@темы: кинк, чердаки и подвалы, фанфы