Кивыр, кивыр, ас оссам

...Бойтэ прижалась к Осташе и вдруг стала совать ему в руки клубок суровых ниток.

"...Бойтэ прижалась к Осташе и вдруг стала совать ему в руки клубок суровых ниток.
— Спрячь, пока он не видел, — жарко зашептала она. — Три дерева найдешь — обмотай и внутри сиди. Может, спасешься.
— От чего? — не глядя на нее, спросил Осташа.
— От гибели, от чего же еще?
— От какой еще гибели?
Бойтэ оглянулась на полог чума.
— Шакула все понял — солдаты за Якой в скит пошли. А скит Шакуле стеречь велели. Он там мороков рассадил. Он говорил тебе, я помню. Там все погибнут, не пройти. Бери нитки.
— Я крещеный! — злобно ответил Осташа и отшвырнул клубок в сторону. Клубок покатился, разматываясь.
Бойтэ перехватила его, как кошка. Подползая к Осташе на коленях, она быстро сматывала нитки обратно.
— Бери! — шепотом страдальчески крикнула она, втискивая клубок Осташе в ладонь. — Бери же! Дурак! Дурак! Бери!

Как хотел Осташа под Ермаком-бойцом крикнуть: "Кивыр, кивыр, ас оссам", вот и я с ним полностью согласна. Дурак.
Я долго искала, но не нашла Бойтэ. Вогулок не рисуют, а ведьмочки похожие все вот такие, обсахаренные.

напоминающие о Бойтэ ведьмочки

А вот Бойтэ с Осташей нашла. Нет, то не Бойтэ с Осташей, то Холитан Хар Амп - Завтрашний Пёс и Сёритан Аквсир - Цветок Папоротника.

"-...Я без души останусь, но ведь ты меня в жены взял, Холитан Хар Амп, мой эрнэ эруптан! Твоя душа нам на двоих будет! Как я смогу тебя предать, если у нас будет одна душа?"

@темы: книги

---

Посвящать я не умею, к счастью

Не Ремарк

Обрывок

Обрывок

– Ммм... Можно?
– Да, Крис, проходи, садись.

Кресло, мягкое. Том как-то заметил, что у Браны кабинет был словно вырванная страничка из какого-то малопродаваемого, но на удивление хорошего, случайно нашедшегося романа. Ты либо сразу становишься его частью, либо каждая мелочь будет выбивать из колеи.

Крис выбивался. Настолько, что неимоверно раздражали и кресла вместо холодных металло-синтетических стульев, и заваленный сценариями, бумагами и книгами стол, и мягкий дневной свет вместо люминисцентики под потолком. И то, что здесь было всегда спокойно и очень живо, а он будто мешал. И то, что Брану было сложно отыскать здесь, даже если он стоял прямо перед тобой, ты не мог удержаться, чтобы не обвести взглядом весь кабинет, а потом обязательно натыкался на чуть насмешливые внимательные глаза.

– Да не смущайся ты, садись.

Крис что-то буркнул, уткнувшись глазами в пол и, возненавидя всё на свете, тяжело устроился в кресле. Что опять? Снова он что-то не понял из их с Томом бесед на двоих (будто ему давали на это шанс, ха), и опять ему как малышу на пальцах будут объяснять то, что он уже слышал? Нет, такое вот затянувшееся молчание – верный признак того, что снова дадут почувствовать себя идиотом. Ну почему он вечно соглашался на это навязанное Браной положение «австралийского строителя» без мозгов?

– Послушай, вы ведь сдружились? С Томом? – По-хозяйски усевшийся напротив за столом Кеннет осторожен, даже слишком. Крис только глянул исподлобья, чудесно понимая, что его утвердительный ответ никому не нужен. – Это хорошо, очень даже… Но съёмки скоро закончатся. И я не вправе… но послушай, я могу тебя попросить?

– Слушайте, – Крис решил, что самое время переходить к лучшей в мире защите, – то, что было на прошлой неделе, это было один-единственный раз, и потом, мы взрослые люди, и на работе это не отразилось, и…

Кеннет чуть улыбнулся, с готовностью продолжив:

– И не отнимать же у него бутылку силой, ты хотел сказать? Да, и просто сидеть и смотреть ты тоже не мог. Но я не о том хотел попросить. – Всегда уверенный в своей правоте, Брана вёл себя странно. Помолчал ещё немного, прожигая оценивающим взглядом Криса, встал, прошёлся взад-вперёд по кабинету. Ещё раз взглянул, словно желая что-то сказать и не решаясь, но наконец раздражённо буркнул:
– Ты бы лучше отвлёк его как-то, пошутил что ли…

– Как Энтони, про запястья? – для самого себя неожиданно зло, и для Браны совершенно неожиданно абсолютно тихо парировал «строитель».

– Хотя бы. – Грустный и устало смотрящий человек напротив отдалённо лишь напоминал хитрого и язвительного сэра Кеннета. – Понимаешь, что-то настолько нелепое, чтобы умному человеку и в голову не пришло рассердиться, а на пару минут из себя выбило. Про кризис он зря тогда добавил, да.

Хэмсворт шумно выдохнул. Брана, будто и не заметил этого, но внимательно следя за своим визави, тихо продолжил:

– Я хочу тебя о другом попросить. Съёмки закончатся, и начнётся безумие, обычное в таких случаях, но для вас непривычное. Для вас обоих. Я, само собой, буду рядом, но не постоянно же. Словом, я просил бы тебя побыть с ним какое-то время. Хотя бы на время промоушена фильма. Сходите в бар, я не знаю, позвони хоть раз…

– Зачем? – немного оторопев от таких просьб, Крис и не думал, что теперь как никогда успешно воплощает «австралийского строителя».

– Вы же сдружились? – Брана готов был начать раздражённо кидаться полуутвердительностями, что окончательно вывело Хэмсворта из себя.

– Да… Да, но кто я ему? Друг? Приятель? Экранный брат? Коллега,
фильм закончится, и разойдёмся каждый в свою сторону. А с ним кто-то должен быть рядом. – Это было естественно – продолжать общаться и после съёмок. Если он захочет. Если он не исчезнет. И просить о подобном настолько… Это неправильно. – Вы ближе его знаете, вы можете быть рядом, действительно рядом. Почему бы вам так не сделать?

– Я не всегда смогу быть рядом.
– Почему?

– Вот, посмотри. – Кен приподнялся, и бросил на колени Крису несколько старых газетных листов, которые в продолжение их странной беседы выискивал в ящике стола. – Почитай. Советую сразу заголовок четвёртой, – нетерпеливо посоветовал через пару секунд.

Ощущение неправильности происходящего стало приобретать просто гигантские размеры:

– Понятно. И что? Вы хотите, чтобы теперь он стал «мальчиком Хэмсворта», так что ли?

Кеннет усмехнулся с прежней насмешкой, которой привык прикрывать всё на свете, от самодовольства до тревоги:

– Ну нет, «мальчиком Хэмсворта» он никогда не станет. К тому же, давно он уже не мальчик.

______

– Ну так как, Крис? Вы правда относитесь друг к другу как братья?

Сильные пальцы белеют, стискивая плечо, почти по-звериному, как за холку – «даже не думай сбегать»:

– Мы приняли его в клан Хэмсвортов, да.
– Паршивой овцой? – «да знаю, что так нельзя о себе, знаю…»
– Нет, ты лидер, – «знаешь, вот и заткнись».

Осколок

Осколок

– …Да, мам, я знаю, но меня он иногда просто бесит! Вот, послушай! – Эльза встаёт с кресла и подходит к двери в комнату. Слегка приоткрыв дверь, высовывает трубку в коридор, заполненный смехом: зычным – Лиама и ужасно на его фоне сдержанным – её мужа. Через смех пробивается голос:

– …Перерыв, половина игры прошла, и только тогда ко мне подходит Крис, – тоже Крис, да, наш капитан, – с такой смущённо-злобной физиономией и просит меня в следующий раз перед игрой хотя бы умываться. Я себя хватаю за лицо – грим забыл снять после репетиции, так спешил! Вот тогда я и понял, что пора выбирать между спортом и театром…

Новый раскат хохота выталкивает руку Эльзы с трубкой обратно в комнату, миссис Хэмсворт так хлопает дверью, что смех прерывается и из гостиной доносится обеспокоенный голос мужа:
– Эльза!.. У тебя там всё хорошо? Не хочешь к нам присоединиться?

– Нет! Я говорю с мамой! – она могла бы быть повежливее, но чёрт с ними. – Слышала? Что значит, что такого? …Нет, мама, это не потому, что я беременная! Да, была… была я у врача, всё нормально! Всё, пока!

Эльза с досадой бросила телефон куда-то в подушки. А чего она хотела? Маме давно было на неё плевать, был бы жив дедушка… Ему можно было бы рассказать и не сваливать всё на малышей. Эльза погладила чуть округлившийся уже животик. Да, конечно, она сейчас не образец выдержанности, когда носила Инди, и не такие концерты закатывала, но всё же… Всё же это другое.

Сначала был дедушка. Взял не соображающую, что её бросили, малышку за руку и повёл. Сколько визгу было, когда она взяла его фамилию. Потом появился Крис, родной, сильный, уверенный, с ним было спокойно и ни о чём не думалось. И им никто решительно не был нужен. У них был свой мир, свой, отдельный, настоящий.

Эльза недовольно покосилась на дверь, из-за которой так же раздавались только слегка сдерживаемые взрывы хохота.

А потом Крис попал в этот новый проект. Уже ничего не ждал, его забраковали по резюме из агентства, а тут вызвали на пробы. Фильм по комиксам, но Крис дневал и ночевал на площадке, приходил настолько измотанным, что сомневаться в том, что всё это время он работал, не приходилось.

Однажды он пришёл не один. Сюрприза не получилось – Эльза была заочно знакома с Томом, Крис и не замечал, как быстро от придирок Браны и жутко жаркого костюма переходил к осторожному обсуждению партнёра по площадке. Судя по описаниям Криса, Том должен был быть замечательным, каким-то совершенно удивительным, но при знакомстве он не производил никакого впечатления: вежливый, тихий, слегка растерянный и удивлённый как приглашению Криса, так и предлогу к этому приглашению – опробовать выпущенную по фильму игру.

Эльза тогда была слегка разочарована, особенно почему-то тому факту, что они действительно устроились в гостиной и весь вечер проиграли в глупую детскую игрушку. Крис, с детства азартный настолько, что слово «спорим» было у них в семье под запретом, скоро увлёкся, сполз с дивана на пол и порыкивал в особо ответственные моменты. Том, воспользовавшись таким упущением хозяина, устроился на диване со всем возможным удобством и больше, казалось, был занят бутылкой пива, чем игрой.

Она ничего не имела против этой дружбы, конечно, нет, она нормальный человек. И не ревновала, какая ревность? Но безумно обрадовалась, когда узнала, что беременна. Крис же растрезвонивание счастливой, их, новости начал именно с Хиддлса. Эльза начинала злиться.

И теперь тоже злилась. Раздражение жгло изнутри, аж краска в лицо бросалась. Она тогда закатила Крису грандиозную сцену перед одной из мировых премьер «Мстителей», требуя взять её с собой. Он долго пытался её убедить, что это не лучшая идея. Говорил, что ей нужно поберечь себя и малышку, что там слишком жарко, шумно, куча надоедливого незнакомого народу, придётся простоять на ногах уйму времени, фотографы…

– Сам бы с удовольствием остался с тобой дома. Хиддлс говорит, что у него линзы плавятся от вспышек на таких сборищах.

Конечно, после упоминания о Томе, она просто-таки настояла на том, чтобы он взял её с собой. И что же? Крис, как всегда, когда подозревал жене малейшую опасность или даже мало-мальски весомое неудобство, превратился в безмолвного стража за плечом, вытянувшись в струнку, а на красной дороже их и вовсе разделили. И с ней был Том, быстро подавший руку, ловко разворачивающий туда, где было меньше вспышек, всю дорогу отвлекавший от неудобных туфель. В конце концов она совсем забылась и даже расхохоталась, когда он, не удержавшись, склонился к её животу и сказал:
– Хочешь секрет? Твоей маме бесконечно идёт зелёный.

Самое удивительное, что Инди так ощутимо толкнулась в ответ, что чуть не задела его по носу.

Эльза вновь улыбнулась, думая о той премьере, всегда улыбалась, не могла не улыбаться. Но налетели другие воспоминания, далеко не столь радужные.

Вот годовалая Инди, совсем не дикарка, но с порога бежит обнимать троих: мамочку, папу и дядю Тома.
Вот Крис, который говорит, говорит так долго, как никогда не говорил с ней, а Том просто слушает.

Чёрт возьми, он всегда только слушает или смеётся, травя байки!
Или это так только с ней.

А Крис как-то сказал, что его никто так не понимает.
А она? А их мир? Им же никто-никто больше не нужен! Никто!

Она потом и не помнила, что кричала, ворвавшись в комнату. Помнила ошарашенные лица, смешно ползущие вверх брови пытающегося её успокоить Тома. Руки Криса помнила, тёплые, свои, только её, только…


Трубку Том взял почти сразу, как ждал.

– Слушай, ты прости, что так вышло, сам понимаешь, беременная она… Но, чёрт возьми, – Крис как-то странно, не вполне трезво, кажется, хихикнул, – не поверишь, она ревнует. Я потеряюсь недели на две-три, увезу её куда-нибудь. Не знаю, домой может, в Мадрид?

– Жарко слишком, вредно.
– Она там выросла, а я…
– А, ну, тогда без проблем.

Отзвук

Отзвук

– Устала? Потерпи, сейчас дойдем и до кроватки.
Малышка, тихонько сопевшая в шею, чему-то полусонно захихикала.
– Прости за пиньяту.

Инди любопытно подняла встрёпанную головку:
– Пиня..?
– За ослика, – улыбнувшись, поясняет папа, и малышка тут же вполне серьёзно напоминает:
– Ты упал на ослика.

– Я хотел поиграть. Не очень-то получилось. – Под ногой хрустит что-то, явно бывшее только что или куклой или деталькой конструктора. Крис морщится – всё-таки какая-то конфетная сладкая мелочь – и они тихонько смеются на пару, тут же спеша в комнату маленькой именинницы.

Конечно, она слишком ещё мала для отдельной комнаты, в очередной раз погрыз себя Крис, усадив засыпающую малышку на кровать и доставая из шкафа пижаму. Но что делать, с близнецами она вовсе не смогла бы спать. Пришлось срочно соседнюю комнату делать детской и пробивать стену, чтобы Инди могла забраться под бок маме с папой когда только захочет.

Осторожно переодев её, уложив под одеяльце, он уже готов был потихоньку удалиться, но без традиционной сказки его не отпустили. Чуть улыбнувшись, он уселся прямо на пол рядом с кроваткой:

– Ну, слушай… – Инди довольно быстро уснула, он слышал, раньше и он потихоньку сворачивал свои и так немногословные рассказы и шёл помогать укладывать парней, но с некоторых пор ему хотелось рассказать до конца. Он переходил на шёпот, а, закончив, целовал дочкины маленькие пальчики, и шёл бродить у бассейна или просто по дому, успокаивая что-то внутри, какую-то не то тоску, не то обиду. Не то ещё что.

И сказки-то выходили по-дурацки похожие: «Жил-был король, и было у него два сына…» Тьфу.

Дошептав очередную историю до конца, Крис поднялся. Накрыл такую маленькую, влажную ещё после ванной, светлую головку своей большой ладонью, совсем беззвучно желая добрых снов. Прислушался – из их комнаты ни звука, мальчишки сегодня угомонились на редкость быстро.

«Когда они успели такими смирными стать?» – подумалось уже у дверей. Да, мало он их видел за этот год, растут. А год не из лёгких выдался – работа навалилась, съёмки в «Моби Дике», вся шумиха после, новый проект. Круговерть, к которой он теперь был не больше готов, чем во времена «Тора».

Крис сам над собой мрачно хихикнул. Ну вот, теперь осталось опять затосковать по «старшему младшему брату». «Брат от другой мамы»… Где ж тебя, брата, носит-то год уже? Видно, правду сказал, что друзья у него есть, настоящие. И Крис не из их числа. Ладно, но зачем пропадать-то как в воду?

Месяца через три беспросветного молчания Крис решился позвонить Бране. Тот что-то недовольно буркнул насчёт того, что работы у Тома теперь долго не предвидится и правильно, надо отдыхать, и отключился, не озаботясь более детальными объяснениями. Телефоны Тома молчали. Оставалась возможность встретиться на какой-нибудь премьере, но за этот год Том нигде не появился. Совсем. И это уже пугало, потому что никто, ровным счётом никто ничего о нём не слышал. Уже год. И при всём его умении скрывать свою частную жизнь от посторонних, это было странно.

Чувствуя, что он готов вновь отправиться по определённому уже невесёлому кругу – кухня, бар, шезлонг у бассейна – Крис вдруг замер, услышав тихие голоса Эльзы и Лиама, оставшегося у них на ночь. Расслышав своё имя, он тихонько подобрался ближе и совсем бесшумно присел прямо на пол, прислушиваясь.

– Чего это он разнёс пиньяту?
– Шш, – быстро отозвалась Эльза, – тише, я мальчишек еле уложила. И Инди едва заснула, наверное.
– Там двое пацанов чуть не подрались за то, кто будет бить первым, их еле-еле растащили, а тут этот несчастный осёл в клочья... – уже тише продолжил Лиам.

– Устал он, слишком много всего навалилось. А… Ты не заметил, что он, ну, немного мрачный, грустный?
– Смурной.
– Так и знала, – вздохнула Эльза.
– Что? С работой что-то не клеится?

– Нет. Скучает он. Я сначала тоже думала на работу, а потом попался журнал с интервью Тома, и поняла…
– Он дал интервью? У него целибат закончился?
Крис чуть улыбнулся грубоватой братовой шутке.

– Взял. У Натали. Для ELLE, у меня валяется журнал в комнате… И, судя по всему, он ехал к ней из аэропорта, потому что иначе заблудиться и три часа добираться до того кафе он не мог.

Крис едва подавил желание сорваться с низкого старта в их комнату. Остановила только странная мысль – зачем? Он пытался заработать таким образом? Интервью? Правда?

– И я думаю, чего он не позвонил, не заскочил к нам? Работы другой, я так понимаю, у него нет.
– Ты соскучилась? – слышно было ту самую, фирменную, широченную улыбку Хэмсвортов.

– Немного, – помолчав, ответила Эльза. И, ещё помолчав, добавила уже куда серьёзней и горячее, – Крис скучает. Серьёзно. И Инди. Как можно было их так бросить, не понимаю?
– Ну, у Хиддлса этот год был непростым, насколько я знаю, – усмехнулся Лиам. И замолк.

– Что замолчал-то? Упрашиваний ждёшь?
Крис как никогда был солидарен с женой.

– Да это только слухи… Может, он от них и уполз в свою раковину, не знаю… – замялся Лиам. Но он Эльзы уже было не спастись, Крис знал, что сказав А, брат скажет и В. И правда, Лиам тут же заторопился. – Да ладно, ладно, я правда ничего толком не знаю. Одна девчонка, сестра моего приятеля, болтала какую-то чушь с полгода назад, будто-то бы её подруга или какая-то двоюродная сестра, я не знаю, ждёт от него ребёнка…

– Что?! – Эльза чем-то стукнула по столу и засмеялась, тут же, впрочем, перейдя на сдавленный от смеха полушёпот. – Лиам, ты знаешь, сколько я такого переслушала? Какой ты невинный, я и не знала!
– Да постой ты!.. Так и знал, что не надо было говорить…

Крис старательно закрывал рот рукой, трясясь в каком-то нездоровом припадке весёлости. Только б не услышали!

– Да может и врёт. Она тогда быстро заткнулась. А недавно опять стала рассказывать, говорила, будто бы они женаты были, а теперь разводятся здесь.
– Ой, Лиам, дитё… – Эльза всё не могла перестать смеяться.

Брат что-то ещё пытался бубнить смущённо в своё оправдание, но Крис вдруг перестал слушать. Секунду-другую он боролся с зудом в ладонях, а потом всё же достал мобильный и набрал номер съёмной квартиры Тома тут, в ЛА. Он был отключен, но вдруг тишину разрезал писк сигнала, а затем знакомый, только резкий и торопящийся, голос: «Меня или нет, или я не могу подойти, позвони позже».

Отключив мобильник, Крис, уже не таясь, встал, протопал на кухню, поцеловал чуть смущённую, явно догадавшуюся о его засаде Эльзу, перекинулся парой слов с опешившим от его внезапного появления братом и, предупредив, что приедет поздно – надо навестить брата от другой мамы – отправился по замечательно помнившемуся адресу.

Отсвет

Отсвет

Дверь открыл… Хиддлс?!
Да, верно. Слишком светлые глаза смотрелись двумя проломами в тёмной стене непривычно загорелого лица, слишком светлые, выгоревшие, отросшие волосы, слишком нервные руки, сжимающие скомканное полотенце у груди.

Все громкие и нелестные слова застряли в горле.
Светлые глаза улыбнулись, потеплели, скрывшись в привычных лучиках морщинок.
– Не стой столбом, проходи.

Крис неловко чувствовал себя. Хиддлс бы первым делом бросился обниматься. Раньше, верно. Теперь вот бормочет с полотенцем, отправляя кивком головы Криса в спальню:

– Ничего, не пугайся дядю. Он орать не будет сейчас, а сядет и подождёт секунду… – На негнущихся ногах Крис прошёл в полутёмную от спущенных (или так и не поднятых) штор комнату. Том встал на колени у края кровати и положил своё горячо любимое полотенце на кровать, разворачивая. – Папа поступил с дядей как последний ублю… кхм, ну ладно, это потом ты узнаешь.

Полотенце запищало. Глаза Криса потихоньку округлялись.
– Ну, ну, Мэри, ну хватит, криков больше не будет. – Как ни в чём не бывало, Том поднял крошечную малышку в памперсах на руки и зашагал рядом с кроватью, намуркивая знакомый с детства мотивчик.

Крис без сил повалился на тумбочку, едва проведя за собой рукой, чтобы не наткнуться на что-нибудь.

– Look for the bare necessities, the simple bare necessities, – чуть нахмурясь, чуть вопросительно промурчал хозяин скрипнувшей тумбочки.
– Ну почему она в полотенце-то у тебя? – только и смог спросить Крис.

Том прижал палец к губам, тихонько качаясь на месте, укачивая затихшую Мэри. Убедившись, что она заснула, он снова опустился на колени перед кроватью и завернул малышку в полотенце.

– Потому что нет у меня здесь детских вещей. Скоро привезут. А теперь можешь спрашивать, только тихо. – Он сел на кровать рядом с малышкой.

– Где ты был? – послушно перешёл на шёпот Крис. Рычать получалось даже шёпотом. Особенно неуютно было оттого, что Тому шептать не приходилось.

– Ты прости, но мне тоже надо было потеряться.
– Слушай, если это из-за…
– Брось, если уж я тебя выдерживал во время беременностей Эльзы…

– Меня? – Крис аж забылся, отчего половина слова получилась в полный голос. Мэри завозилась, а Том беззвучно рассмеялся, а потом пояснил, копируя акцент Криса и точно так, как он, «жонглируя»:

– Подумаешь, случайно задел по носу… И не было там никаких рек крови, как он говорит, были реки слёз… – Он замолчал, посмеиваясь и поглаживая дочку. – Нет, Эльза – ангел… Я от вас отправился в бар. И там была она, она скоро приедет, ты увидишь. Красивая. Я слетел с катушек, и вечером мы уже летели на Бора-Бора. Я так и оставил тамошний домик за собой. Теперь он её, но это неважно…

Крис смотрел во все глаза.
– Вот так вот, с первой встречной?

– Ага. – Просто улыбнулся Том. – Кеннет прав, мне это когда-нибудь выйдет боком. – Заметив взгляд Криса, он, качая головой, накрыл Мэри рукой, словно защищая. – Нет, нет, и не думай… – И продолжил. – Мы пробыли там месяц. Я планировал недели две, но закрутилось… А потом она узнала, что беременна. Я уговорил оставить ребёнка, мы поженились. Потом она поняла, что золотых гор не ожидается. Я превратился в параноика, выкидывающего из дома лекарства и продукты, – Том говорил всё медленнее, с трудом выговаривая слова, потом усмехнулся, взглядывая на Криса, словно ища поддержки. И закончил, легко улыбаясь ему в глаза, – а потом мы решили, что с радостью забудем друг о друге. Ребёнок ей не нужен.

– Так не бывает, – Крис потёр глаза, не пытаясь даже разбираться в причинах. Просто у Тома теперь есть дочь.
– Не бывает, – охотно подтвердил Том.

Неловкой паузы не возникло, она сбежала от тихого дверного звонка. Том вскочил, запросто попросив на ходу, стирая весь год отсутствия разом:
– Пожалуйста, побудь с Мэри тут.

Крис, следуя за каким-то внутренним чутьём, прикрыл за ним дверь в комнату, перешёл к кровати и тихонько улыбнулся уставившемся на него глазёнкам.

– Ну, привет. – Вздохнув, он уселся рядом с девочкой и прислушался к доносящемуся из коридора.
– Ты хочешь, чтобы я подписал, не читая? Как мило. Присядь, и юриста своего усади, пусть не мается.
Приятный женский смех.

Мэри завозилась, и Крис, почти испугавшись, что расплачется, и почему-то не боясь растревожить или испугать малышку, потихоньку поднял свёрток из полотенца на колени, а потом и к груди прижал.
Шелест страниц. Ещё. И ещё.

– Так, ладно. – Молчание. – Крис! Там на кровати пиджак, в кармане – ручка, брось?

Крис неторопливо отыскал ручку, поднялся, не выпуская Мэри из рук, появился на пороге, смерив тяжёлым взглядом ошарашенных симпатичную блондинку и невзрачного типа в костюме, бросил ручку расположившемуся поперёк дверного проёма Тому и молча пропал в комнате, ухмыляясь непоколебимо спокойному голосу за спиной:
– Я люблю Криса Хэмсворта, а Крис Хэмсворт любит меня.

Пара минут, пара фраз, хлопает входная дверь. Том тихо входит, забирает у Криса дочку, виновато то ли ей, то ли ему улыбается:

– Вещей не будет. Придётся просить Эмму. Ну она нам и устроит!
Они молча ждут. Сил говорить нет. Мэри спит.

Повзрослевшая, строгая и не похожая на Тома, пока не посмотрит в глаза, Эмма раздражённо что-то спрашивала, быстро и громко разбирала то, что удалось купить по дороге, одевала малышку, допрашивала Тома о съёмках, на которые он должен был отправляться завтра утром, о билетах, о какой-то ерунде, сердито сверкала глазами на вопросы о себе, наконец, обняв обоих, словно упала в темень за окном, увозя Мэри к себе в отель, а там – в Лондон, домой.

Крис тупо смотрел на двузначную цифру пропущенных звонков на экране телефона, когда Том устало хлопнул его по плечу – пора, спасибо, брат.

В нахлынувшей темноте у дома никуда не хотелось. Крис не узнавал места и не знал, куда деться. Было тошно. Когда за спиной хлопнула дверь, он понял, что надо ждать.

Сколько прошло времени? Чёрт его знает. Только откуда-то сбоку послышался шорох тормозов, а потом шаги и тихий смех:
– Да, тётя у тебя крикунья, и это ты Сару не слышала ещё…

Хлопнула дверь. Не угаданный в темноте, Крис нащупал замёрзшими пальцами телефон, набрал номер и поморщился, не удержавшись, одними губами повторяя за Эльзой:
– Я тебя убью!
– Ровно через полчаса у тебя будет такая возможность.

@музыка: Сплин "Чёрная волга"

@настроение: "возьми себя в руки, дочь самурая, возьми себя в руки"

@темы: музыка, чердаки и подвалы, шекспировед, фанфы

---

Вспомнилось соционическое

Мне очень нравится Драй у этого автора. И прорисовка хороша, и сюжеты. Похожесть, только я как раз вышиваю, а не вяжу.)

Драй и Нап

@темы: соционика, забавность, глаза в глаза

---

Я опять хочу клипов)

Теперь я хочу клипов о Томе и Дэвиде. Пока на уме два.

Сплин "Бог устал нас любить".

Сплин "Бог устал нас любить". А вот просто так. Не знаю, отчего и к чему. Может из-за "я рассказал бы тебе всё, что знаю, только об этом нельзя говорить". А может нет.

Настроение, неопределённое и грустноглазое

Тэм Гринхилл "Нас ищет инквизиция".

Тэм Гринхилл "Нас ищет инквизиция". В свете инцестных работ обоих. Видео - "Пустая корона", однако Том и Дэвид, просто в иных реалиях. Визуализация (настроением тут не отделаешься, я это чётко слишком вижу))) ):

Чтобы не жалеть, что не допил и не дожил.

раз уж ищет инквизиция)

Дама сердца обречённых на смерть.

та самая служанка

Это наш счастливый случай, эй, братишка, держись! Между следствием и дыбой предлагаю выбрать жизнь.

идея

Триумфально покидаем мы кабак через окно.

Ну, почти через окно и почти триумфально.)

Нас снова ищет инквизиция.)

@темы: музыка, клипы, чердаки и подвалы, шекспировед, подводящий усталые глаза, глаза в глаза

---

К параллелям

Ну, есть же общие точки у Хэла и Локи, есть. Чем вот папы у них не похожи? Точнее, их отношение к своим папам.

похожесть

Они росли...

А вот свести вместе языческое божество и одного из самых богобоязненных королей, это надо умудриться. Представляю себе сию встречу.)) Не смогла не улыбнуться на "тебе ещё нет двадцати", вспомнила исчисления возраста Принца по аналогии с человеческим.)

но свели

@темы: видео, вспомнился Шопен, шекспировед

---

О ПАННО ІННО

Павло Тичина

О ПАННО ІННО

О панно Інно, панно Інно!
Я сам. Вікно. Сніги...
Сестру я Вашу так любив —
Дитинно, злотоцінно.
Любив? Давно. Цвіли луги...
О панно Інно, панно Інно,
Любові усміх квітне раз — ще й тлінно.
Сніги, сніги, сніги...

Я Ваші очі пам’ятаю,
Як музику, як спів.
Зимовий вечір. Тиша. Ми.
Я Вам чужий — я знаю.
А хтось кричить: ти рідну стрів!
І раптом — небо... шепіт гаю...
О ні, то очі Ваші. Я ридаю.
Сестра чи Ви? Любив.

@темы: стихи

---

Вот. Только я хочу Констанс

@темы: видео, Моцарты, забавность

---

Локи и Джейн

Очень странная для меня пара. Но вот история понравилась, о любви Локи к некоей Болейн, её казнили. А потом брат приволок точь в точь такого же хрупкого человечка.

история

@темы: видео, чердаки и подвалы, вспомнился Шопен

---

Всё никак не доберусь до пересмотра "Восхождения..."

Не хочу потерять этот

коллаж

и

эти глаза.

@темы: кино, чердаки и подвалы, подводящий усталые глаза

---

Хм...

Чем тешить

температуру

температуру (это ж так влететь-то умудрилась, до сих пор не отойду ещё)) ), просто оставлю здесь хорошесть.

@темы: чердаки и подвалы, вспомнился Шопен, фанфы

---

А это... Ну просто так напомнило мне мою школу, так напомнило наши оперативки, на которых я именно это и слушала. Это правда, вот правда, ребята. И меня ещё активно теперь уговаривают пойти и попреподавать "хотя бы годик"...

@темы: видео, забавность, вспомнился Шопен

---

...Я спрашиваю: ""Эй! Кто-нибудь дома?

А я вот это утащу, потому что у меня без десяти минут утро, а заставить меня в это время улыбнуться, это номер, это надо зафиксировать.)) Да, чушь я мелю тоже потому, что без десяти минут утро.)

@темы: видео, забавность, вспомнился Шопен

---

Похожесть.

@темы: видео, музыка, вспомнился Шопен

---

О внимании к человекам и о любви к людям

Посмотрела я почти один за одним

"Архипелаг" и "Чужую".

"Архипелаг" и "Чужую". Мне нравится Джоанна Хогг. Уже. Вот есть режиссёры, в плане подхода к съёмке вообще нетипичные так, что можно либо сразу выключать фильм и не мучиться, либо просто надо принять как есть, и будет тебе счастье. Ну, или эх. Это Тим Бартон, это Джим Джармуш, вот, теперь буду знать ещё Джоанну Хогг.

Эти два фильма сходны многим: на первом плане - семьи, история начинается с того, что герои или героиня прибывают в дом, а заканчивается тем, что дом покидают все. Герои все - самые обычные люди, без каких-либо выдающихся талантов. И при этом они интересны, потому - люди. Есть ещё не забывшие, что они люди, а есть уже позабывшие.

Даже намеренно, как мне кажется, всё необычное в них снижается, делается проходным, не для них (хотя иногда и для них тоже), но для других героев. Эдвард, например, в "Архипелаге" уже второй раз оправляется волонтёром в Африку, но мало того, что семье это не интересно, а сестра даже и осуждает такую трату времени, но и сам Эдвард совершенно не представляет, что будет там делать, зачем он уезжает, что делать им с Хлоей, означает ли это их разрыв или нет. Это не горящий в огне энтузиазма филантроп, это скорее человек, который страстно желает сбежать, от себя преимущественно, а почему так - опять не знает.

И в "Чужой" разрыв компании с Анной очень резок, для них она - предатель, и она чувствует себя не лучшим образом, уезжает из дома. Её возвращают, и та же молодёжь, без былой близости, но приветствует, и Оукли, отдалившись, и говорит, и прощается вполне мирно. Другой режиссёр, вполне возможно, этот конфликт заострил бы на весь оставшийся фильм, а здесь замечательно быстро и естественно стёрся, только ведь не закончился.

Мне нравится, что Джоанн любит людей. Каждого конкретного человека рассматривает и позволяет нам решать, прав или нет, хорошо или плохо поступает. Ценность и хрупкость каждого, кто ещё не затёрся жизнью в уютную колею. И близость, близость этих людей к зрителям. Они такие же, как мы, как наши соседи, друзья, знакомые. И тут интересна манера съёмки. которую использует режиссёр, особенно ярко она проявляется в "Архипелаге". Почти документальная съёмка, впечатление, что перед тобой запись с обычной ручной камеры или камеры видеонаблюдения, только очень качественная. Кадр часто неподвижен, если герои выходят из поля зрения камеры, она не следует за ними, что нам привычнее, но остаётся на месте. В кадр, например, может попасть косяк двери и часть кухни, и у зрителя создаётся впечатление, что это он стоит в дверях той кухни и оттуда наблюдает сцену. В противовес эффекту присутствия иногда используется "забытая камера" (съёмка с уровня, к примеру, кровати, когда в кадре человек оказывается без головы и ног, слишком близко и т.д.), что подчёркивает ненамеренность кадра, отсутствие наблюдателя, одиночество героев. В "Чужой" съёмка в этом отношении более нам привычная, но на "документальность" играют диалоги.

Речь героев в этих фильмах похожа на расшифровку записи диктофона, оставленного сценаристом на кухне или в гостиной какого-то дома. Не стилизация разговорной речи, но она сама, неискусственная, обрывочная, лишённая потребности объяснить, словно никакого слушателя, кроме того, с кем ведётся диалог, и не предполагается. Обрывки разговоров, мыслей, споры, замечания, понятные только им. Это естественно, это сближает героев с нами.



Есть две важные темы, два мотива, объединяющее эти фильмы, на которых тоже хочется остановиться. Это мотив семьи и мотив дома.

Семья всегда в центре. И семьи эти не назвать счастливыми. В "Архипелаге" все разобщены, ждут папу и не дожидаются. Мама не желает видеть проблем, а дочка с ней согласна в том, только когда дело касается серьёзного, а по пустякам желает скандалить, от отчаянности. Эдвард раздражает обоих непохожестью будто бы в укор. Отец не появится, и Роуз, повар, нанятый для семьи на эти маленькие каникулы, не выдерживая растущей гнетущести, уезжает глубокой ночью, не дождавшись утра. В "Чужой" - вечные "отцы и дети", обмельчавшие разве. Никаких идеологических споров, громких заявлений "новой жизни", просто недолюбленные, задавленные дети и их устоявшиеся родители, умеющие орать и требовать и искренне считающие, что нельзя сказать детям, что их жизнь важнее машины, никак нельзя. И героиня, потерявшаяся между ними.

И дома. Действие происходит в доме. Всё начинается там, и в конце дом покинут. Молчаливый свидетель того, что творится в душах, он каждому даёт своё место. Тесная, давящая, но удивительно заполненная нужными вещами комната Эдварда. Большая, просторная, светлая, но обречённо пустая комната его сестры, в которую не прорваться. Уголок с телефоном для мамы. Семейный очаг в руках чухого, ненадолго приглашённого человека. Бассейн как резервация молодёжи. "Семейный" стол, за которым так невесело и неловко играется всем вместе. Завтраки практически у выхода, торопливо. Пустота отельная для Анны. И всё оставляется, дом пустует и совсем это невесело.

@темы: кино, размышлизмы, шекспировед

---

О котятах

Так я и не смогла заставить себя это посмотреть, не перематывая. Ну просто мирок там страшный, даже со скидками на преувеличение и пародийность к "Отчаянным домохозяйкам".
Вот всё ж во всей этой вакханалии и гротескности единственное, что стоит внимания - это история этих двух котят. Не знаешь, правда, плакать, смеяться или за голову хвататься. Такое впечатление, что они и людей-то не видали и не очень-то понимают, что делают с ними, с людьми, при встрече. Оно, если подумать, так и есть. Её учили быть товаром, чуть не научили, кстати. Он-то просто - не слишком знакомый в своём же доме, да и себе не больно-то знаемый. Но финал им припасли светлый, это одно и радует. Свой мир создали, рядом с мирком тем, правда, но и это поправимо.
Жалко, что некоторые сцены не вошли, про сбегание к комнате хотя бы.

Линия котят, если интересно

@темы: кино, видео, размышлизмы, шекспировед

---

Не знаю уж, насколько верно перевели.

"Никогда не останавливайтесь. Никогда не прекращайте бороться. Никогда не переставайте мечтать. И не бойтесь открывать вашу душу всем — в фильмах, которые вы любите; фильмы, которые вы хотите создать; жизнь, которой вы жили и жизни, которые вы могли бы отразить в кино. Что касается меня, в течение длительного времени… может быть, я ощущал недостоверность или что-то вроде этого, я ощущал, что мой голос не достоен, чтобы его услышали, но я думаю, что голос каждого человека стоит услышать. Так что если у вас есть что сказать, скажите это с крыши дома".

Том Хиддлстон

@темы: чердаки и подвалы, шекспировед, глаза в глаза

---

El derecho oscuro (The 666 Rules of the Devil's Carnival)

El derecho oscuro

The 666 Rules of the Devil's Carnival

The 666 Rules of the Devil's Carnival
1 – Здесь происходит действо, которое подчинено только своему организатору, имеющему право на все, включая даже помощь гостям.
2 – Здесь существует одна и только одна, разумеется, тайная формула успеха, не включающая в себя лизание пяток.
3 – Здесь принято не любить юристов, в особенности прокуроров, и в особенности пренебрегших своей профессией в пользу личностных глупостей.
4 – Здесь недопустимы любые ошибки в области подсчетов и любых других цифирных операций и/или оформления бумаг, и/или исполнения формальностей, и только их.
5 – Здесь допустимы любые ошибки в области всего остального, кстати, не являющиеся ошибками.
6 – Здесь не приветствуется никаких необходимостей и желаний, - кроме, конечно, служащих к пользе формальной аппаратной функциональности.
7 – Здесь запрещено кого-либо понимать.
8 – Здесь запрещено кого-либо утешать.
9 – Здесь никто никому ничего не должен.
10 – Здесь любые физические контакты на расстоянии менее, чем один метр, разрешены только из соображений похоти или ненависти.
11 – Строжайше запрещены искренние улыбки и улыбки без профессионально-общественной необходимости.
12 – Запрещено написание каких-либо слов с заглавной буквы, исключая стоящие в начале предложения, конечно.
13 – Запрещены любые неоднозначные фразы и/или действия, подлежащие двоякому толкованию и несущие любое сложное и требующее мышления значение.
14 – Вообще запрещены любые действия, провоцирующие в ком бы то ни было мышление и/или мышление в целом.
15 – Запрещено пробуждать в ком-либо участие, дружеские или любые другие чувства к своей особе. В случае нарушения данного правила карается только пробудивший(виновник чувств).
16 – Никакого шоколада, особенно в бумажном виде.
17 – Запрещено слушать, понимать или вообще выказывать знание о существовании группы Pink Floyd.
18 – Никаких утопий, равно как и антиутопий.
19 – Самым строжайшественным образом запрещено мечтать.
20 – И еще более строго запрещено верить во что-либо.
21 – Запрещено быть искренним с кем бы то ни было. Пресечение и ущемление искренности во всех ее проявлениях приветствуется.
22 – Запрещено повиноваться чему-либо кроме бюрократических справок и этих правил.
23 - Не верить и не доверять никому, в особенности себе.
24 – Запрещено возражать любым действиям над собою или прочими, производимым в рамках действа – независимо от их результатов относительно объекта.
25 – Строго запрещено плакать. В случае успешного скрытия данного акта от окружающих наказание за нарушение смягчается в допустимой степени.
26 – Допустимая степень смягчения наказаний определяется путем применения несмягченных мер к виновному и последующей повторной процедуры с необходимыми для того, чтобы он ее выдержал, поблажками.
27 – Не смотреть никому в глаза преднамеренно, непреднамеренные взгляды немедленно забывать наряду с их результатами при наличьи последних.
28 – Запрещено произносить любые речи защитного или обвинительного характера.
29 – …Что, разумеется, относится только к гостям.
30 – Запрещено гадать и отгадывать, кто такой на самом деле хозяин карнавала. В случае неправильной догадки наказание за нарушение смягчается согласно п. 26.
31 – Запрещается воспринимать любые сказанные с целью что-нибудь донести до окружающих слова всерьез, препятствование восприятию их таким образом и прочими гостями приветствуется.
32 – Запрещено врачевать зубы, души и раны всех сортов, в особенности полученные вследствие наказаний.
33 – Запрещены клятвы, обещания, присяги и прочие виды торжественного вранья.
34 – Запрещено отвечать правду на просьбы указать дорогу, равно как и запрещено не отвечать на них совсем.
35 – Никакой выручки, ни для кого и ни от кого. Особенно строго караются пришедшие кому-либо на выручку. Также особо жестоко наказание к изъявшему(-им) выручку в качестве личной прибыли откуда бы то ни было.
36 – Запрещено знать больше, чем положено по бумажке об образовании.
37 – Вежливость строжайше лимитирована – не более трех взаимных проявлений на персону.
38 – Запрещено чувствовать боль, дискомфорт и особенно гнев бессилия.
39 – Запрещено проносить свои еду и напитки на Карнавал, но приветствуется покупка их в самом действе. Вообще запрещено привносить в действо что-либо, кроме прибыли для его организатора.
40 – Запрещено дожидаться полночи в общем зале.
41 – Запрещено понимать испанский язык.
43 – Запрещено сочинять или зачитывать/играть/демонстрировать сочинения/рисунки/прочее некарнавальное искусство. Это вредит атмосфере и нарушает ход действа.
44 – Запрещено перешептываться о сокровенном.
45 – Да и просто перешептываться, пожалуй, тоже.
46 – Запрещено противиться ходу действа любыми прямыми или косвенными способами, а также посягать на авторство любых его отдельных эпизодов и их менять.
47 – Запрещено отравлять веселье карнавала любыми рассуждениями.
48 – Запрещено просвещать в чем-либо им незнакомом участников карнавала, особенно в чем-либо им необходимом.
49 – Запрещено быть осведомленным о полном содержании правил и своем наказании за их нарушение – кроме того, что наказание строго в особенности за нарушение тех, которых не знал.
50 – Запрещено петь и напевать любые шедевры мировой симфонической классики.
51 – Запрещено трогать Михаила Афанасьевича, всегда ужинающего в углу главного зала, - ему и без того досталось.
52 – Запрещены какие-либо проявления искренних эмоций и/или чувств.
54 – Строжайше запрещено советоваться друг с другом и/или обмениваться мнениями о действе.
55 – Запрещено понимать латинский язык.
56 – Запрещено запрещать что бы то ни было кому бы то ни было – это разрешено только данным правилам.
57 – Запрещено расспрашивать о принадлежности авторства данных правил.
58 – Запрещено прикасаться к каким-либо духовным материалам, включая собственные воспоминания и/или мысли.
59 – Существует единственно правильная формула поведения для получения пинка силы достаточной для того, чтобы долететь до низшего класса рая.
60 – Запрещена любая нотная грамота.
61 – Никаких пирожных с кремом, господин их не выносит.
62 – Никакой конструктивной критики.
63 – Никаких черновиков.
64 – Никакой звуко- и видеозаписи.
65 – И еще никакой фотосъемки, даже забытой составителем сего.
66 – Запрещено искать и находить себя. Нашедшие без поисков могут быть наказаны условно, - если у провожатого хорошее настроение.
67 – Никаких цветных пометок где-либо, особенно в бумагах.
68 – Никакой авторской пунктуации.
69 – Запрещено открывать тайны каникулярной мерзости учебных заведений.
70 – Никаких смыслов в чем или ком бы то ни было.
71 – Никакого милосердия.
72 – Запрещено раскаиваться.
73 – Запрещены извинения и прошения о прощении, а также прочие формы бесцельных шаблонов, исключая случаи необходимости таковых для успешного лизания пят.
74 – Никакого великодушия.
75 – Никакого равенства.
76 – Никакого рационализма.
77 – …Кроме алгебраического, пожалуй.
78 – Никаких личных вкусов.
79 – Никаких личных критериев.
80 – Никакого некачественного юмора.
81 – Никакого гонора. Все амбиции сдавать билетеру.
82 – Никакого возвращения отданного кем бы то ни было кому бы то ни было.
83 – Никаких выходов за рамки. Все двери таких выходов должны быть строжайше опечатаны.
84 – Запрещено проявлять любые признаки нетерпения.
85 – Запрещено не бояться себя или карнавала, а также господина карнавала.
86 – Никакого непослушания указателям.
87 – … И указаниям тоже.
88 – Никакого овечьего или бараньего меха.
89 – Никаких колоннад на античный манер.
90 – Никаких мыслей и/или россказней о невозможном.
91 – Невозможным считается все, что не входит в бумажно-общественные обязанности.
92 – Запрещено не быть в состоянии исполнять любые, и особенно невыполнимые требования.
93 – Запрещено нарушать законы физики.
94 – Запрещено провозглашать прописные истины.
95 – Запрещено полагать себя чем-либо иным, чем копеечным кирпичиком.
96 – Запрещено не окупать при этом своей стоимости в копейках и с процентами.
97 – Запрещено вести себя в соответствии чему-либо кроме соображений каждосекундной выгоды – для системы, конечно же.
98 – Запрещены любые ласковые или ласкательные формы слов и имен.
99 – Никаких алых роз.
100 – Никаких прозрений.
101 – Запрещено любое рукоблудие.
102 – Запрещено иметь какие-либо комплексы, - особенно комплекс неполноценности.
103 – Запрещено подавать надежды.
104 – Запрещено противопоставлять бюрократизму здравомыслие.
105 – Запрещено подмигивать и/или коситься на кого бы то ни было.
106 – Никакой личностной стилистики.
107 – Никаких признаний в чем-либо. Скрытность приветствуется и законна.
108 – Никакой элегантности – позволяется только проформенность в одежде и манерах.
109 – Запрещено любить животных.
110 – И комнатных рыбок в том числе.
111 – Запрещено спать.
112 – Только если не с кем-то, конечно.
113 – Запрещено обсуждать юридическую грамотность данных правил.
114 – Запрещено ставить под сомнение юридическую действительность данных правил.
115 – Запрещено забывать о том, что юристов тут вообще не одобряют.
116 – Запрещено в особом порядке цитировать Ремарка, Байрона и Лорку.
117 – Запрещено игнорировать глупые вопросы.
118 – Запрещено отвечать на хоть сколько-нибудь важные и/или интеллектуальные вопросы.
119 – Запрещено читать что-либо кроме данных правил с соответственным .
120 – Запрещено узнавать правду о чем/ком бы то ни было.
121 – Запрещено размышлять о предназначении данных правил.
122 – Запрещены любые порывы и/или стремления. Коммерческие цели таковыми, кстати, тоже считаются.
123 – Запрещено расслабляться.
124 – Никаких кокеток и шпилек в главном зале, Михаила Афанасьевича от них тошнит, да и господина, кстати, тоже.
125 – Запрещены вегетарианство, каннибализм и прочие трапезно предпочтенческие вздорности.
126 – Запрещено меценатство. Прочие виды обманного лицемерия с толпой подлежат жесточайшей травле.
127 – Вообще, нехорошо, а потому запрещено обманывать толпу.
128 – Зато не запрещено и даже приветствуется обманывание ее отдельных индивидов.
129 – Запрещено смешить друг друга.
130 – Запрещено смеяться, когда толпа этого не делает.
131 – Запрещено жалеть кого бы то ни было, и особенно детей богачей.
132 – Запрещено ассоциировать страх и ненависть с Лас-Вегасом, а ром – с дневниками.
133 – Запрещено помышлять о Бродвее. А об Уолл-стрит можно.
134 – Запрещено любить сливовое варенье и тепло.
135 – Тепло вообще-то само по себе запрещено.
136 – Запрещено игнорировать время, но разрешено пресмыкаться перед ним.
137 – Запрещено разглядывать небо. В случае надобности – смотреть на последнее не более трех секунд.
138 – Запрещено пререкаться с зеркалами.
139 – Запрещено касаться зеркал и противиться отражениям.
140 – Запрещено угождать своим желаниям в неотведенных для этого местах
141 – Дамам и девицам, если таковые еще остались в природе, запрещается играть на рояле, это работа всяческих Маэстро.
142 – Дамам и девицам запрещено также играть на гитаре и петь при этом и в общем – это для них слишком почетно.
143 – Запрещено пугать лаской или добротою с теми не знакомых.
144 – Запрещено цитировать религиозные тексты.
145 – Да и Шекспира, - пожалуй, строго запрещено.
146 – Запрещено рисовать.
147 – Никакого зеленого света.
148 – Никаких очков.
149 – Запрещено возмущение в любых его проявлениях, а также бунтарство.
150 – Запрещено подписывать что-либо, кроме бумаг формализационной юрисдикции.
151 – Запрещено что-либо исправлять.
152 – Запрещено подлежать благопристойным нормам в поведении, поступках и/или мыслях.
153 – Запрещено восхищаться искренне.
154 – Вообще неподдельность в любых проявлениях лучше запретить.
155 – Запрещено креститься, молиться и проявлять любые иные признаки вероисповеднического лицемерия.
156 – Запрещено считать правдой что-либо кроме нецензурной ругани и/или насмешек в свой адрес.
157 – Запрещено удивляться.
158 – Запрещено гореть и сгорать.
159 – Запрещено академически танцевать. Неакадемически пусть их скачут.
160 – Запрещены любые проявления счастья.
161 – Запрещено запираться в комнатах, особенно парами.
162 – Запрещены любого рода забавности.
163 – Запрещено путать забавности и забавы.
164 – Запрещено молодиться.
165 – Запрещен любой грим. Только маски.
166 – Запрещены струны на кожаном порожке, - в любом количестве и на любых инструментах – даже на сантехнических.
167 – Запрещены неполированные клавиши и вообще любая цыганщина.
168 – Запрещено разыгрывать комедии, трагедии, драмы.
169 – Запрещено слушать ветер.
170 – Никаких головных уборов.
171 – Никаких ударов в гонг.
172 – И никаких джазбэндов
173 – Запрещено рисовать с натуры и просто рисовать в процессе действа.
174 – Запрещено спорить о том, лучше ли Родригез, чем Тарантино.
175 – Запрещены строжайшим образом любые разговоры про шоу и всю дешевую телевизионную фантиковость, и прочий фастфудовый бред.
176 – Запрещено разыгрывать слепых.
177 – Зрячих разрешено разыгрывать только при условии, что они могут умереть вследствие розыгрыша.
178 – И в общем, любые персонально-самочинные развлечения должны иметь место лишь в паре со смертью хотя бы потенциально возможной.
179 – Запрещена любая пансионность.
180 – Никаких приличий.
181 – Запрещено радоваться снегу.
182 – Запрещено терминологизировать общение.
183 – Запрещено спешить.
184 – Запрещено беспокоиться и/или переживать за других.
185 – Запрещено травить байки.
186 – Но зато разрешено напиваться до отупения.
187 – Вообще, отупение любых сортов тут приветствуется.
188 – Запрещено изучать в процессе действа любые, а особенно латинский и испанский языки.
189 – Запрещено задаваться любыми вопросами, - особенно вопросом о том, будут ли реветь волы у полных яслей.
190 – Особенно строго запрещено задавать вопросы или задаваться вопросами о вопросе о том, будут ли реветь волы у полных яслей.
191 – Запрещены, кстати, любые украинизмы, даже в виде акцента.
192 – И еще любые упоминания Кэрролловских фантазий.
193 – А также упоминать и цитировать Дж. М. Барри.
194 – Запрещены любые красочные сравнения, метафоры и прочие излишества.
195 – Красочность вообще не запрещена только при применении в малых количествах и с целью испугать, ужаснуть или смешать оппонента.
196 – Запрещена непоследовательность.
197 – Запрещены также любые несоответствия любым рационалистичным планам.
198 – Запрещено прятаться.
199 – Запрещено родниться.
200 – Никакого электрического освещения.
201 – Никаких говорящих китов.
202 – Никаких громких названий.
203 – Никакого минимализма.
204 – Никакой грации.
205 – Никаких продавленных кроватей/кресел/прочей мебели.
206 – …Но выгонять собак на улицу и/или сажать их на привязь все равно запрещено.
207 – Как, впрочем, и сами собаки на действе.
208 – Запрещено клеить марки на потолок, находясь на полу.
209 – Запрещено рассказывать сказки – и даже в коммерческих целях и на ночь.
210 – Запрещено любить туман.
211 – Запрещено считать секунды.
212 – Запрещено вырывать страницы из даже запрещенных записных книжек.
213 – Запрещено посещать умерших родственников и домашних питомцев.
214 – Запрещено добиваться чего бы то ни было не согласно протокольным бумажкам.
215 – Запрещено винить в каких-либо из своих бед свое же собственное окружение и общество.
216 – Запрещено также не только расстраиваться по поводу упомянутых бед, но и пытаться их превозмочь.
217 – Дамам и девицам запрещено гневаться.
218 – Запрещено глумиться над существованием, но можно – над смертью.
219 – Запрещено возвращать кого-либо к жизни из личного эгоизма.
220 – Тени запрещено лежать без дела в присутствии оригинала.
221 – Запрещено пытаться устранить свое одиночество и/или устранять его по случайности.
222 – Запрещены грусть и/или страх любых видов, - кроме тех, запретность которых исключается этими правилами.
223 – Запрещено следовать за воронами.
224 – Запрещено отвечать на вопросы односложно.
225 – Запрещено обсуждать праздники всех возможных сортов и степеней бессмысленности.
226 – Запрещено любоваться метеорологическими явлениями.
227 – Запрещено грустить из-за метеорологических явлений.
228 – Строжайше запрещено выходить за рамки бюджета.
229 – Запрещено считать ворота, а также называть их вратами.
230 – Запрещен любого рода туризм.
231 – Декорации должны быть максимально легкими, но оптимального для фиксации веса.
232 – Запрещено эксплуатировать мусор не по назначению.
233 – Особенно на свету.
234 – Запрещено совершать невозможное в коммерческих целях.
235 – Запрещено опошлять невозможные замыслы их исполнением, особенно успешным.
236 – Запрещено исправлять ошибки.
237 – Запрещены любые проявления озабоченности чем-либо кроме пошлостей.
238 – Запрещено переплетать пальцы, держась за руки.
239 – Да и за руки браться, пожалуй, тоже запрещено.
240 – Запрещено оставлять улову головы.
241 – Запрещены меткий гротеск и остроумие.
242 – Запрещены откровенные взгляды в виде заигрывания. Они вредят атмосфере.
243 – Запрещено притворяться или являться тем, кем не должен являться по биологическому промыслу.
244 – Запрещен нечеткий и/или неразборчивый почерк.
245 – Все , кроме этих правил и протокольных справок, должно быть написано только печатными буквами.
246 – Непонятность для кого-либо почерка написания справки или правила, тем не менее, не освобождает его от обязанности их знать и не дает права их разглядывать дольше положенного.
247 – Запрещены благие намерения. Как бы это ни звучало.
248 – Запрещено любить мюзикл «American Idiot».
249 – Запрещены музыкальные шкатулки всех видов и сортов.
250 – Да и простые шкатулки тоже, пожалуй.
251 – Запрещено прятаться от уготованного где бы то ни было, и особенно в Искусстве.
252 – Запрещены любые перья.
253 – И также никаких ревизий мыслей.
254 – Запрещено громко щелкать клавиатурой. Или ногтями по сенсору.
255 – Запрещена любая самоуверенность и вера в себя.
256 – Запрещены любые прямые или косвенные намеки любой степени прозрачности.
257 – Запрещено давать кому-либо какие-либо поводы думать.
258 – Запрещено фыркать или хмыкать по поводу метеорологических явлений.
259 – Строжайше запрещено улыбаться растениям любых видов и сортов.
260 – Запрещаются также многословие и баснословие.
261 – Запрещается упорядочивание информации – для удобного ознакомления и в целом.
262 – Запрещается запрещать что-либо себе или кому-то другому – особенно если запрещаемое нарушает данные правила.
263 – Неукоснительное соблюдение правил не гарантирует безопасности.
264 – Запрещено петь во время работы.
265 – Равно как и работа сама по себе.
266 – Сердцам строжайше запрещено разрываться и выполнять прочие функции бомб.
267 – Запрещено оставлять страницы полупустыми.
268 – Запрещена любая деликатность и/или беспечность.
269 – Запрещено находиться, в любых смыслах кроме физического.
270 – Никакого молока, теплого или холодного, потому что я так сказал.
271 – Необходимо быть последовательным.
272 – Все теории стоят одна другой.
273 – Кирпич никому и никогда просто так на голову не свалится.
274 – Запрещено стрелять в ведьм, летающих на рассвете.
275 – Запрещено общаться с мисс Смертью, а особенно бедняжку донимать глупостями.
276 – Запрещены (строжайше) петушиные крики.
277 – С карнавала на бал являться запрещено.
278 – Дожди и ветры запрещены отдельно.
279 – Особенно тихие.
280 – Запрещена сирень в любом виде, - и в качестве сильнейшего наркотического препарата.
281 – Запрещены фиалки в любом виде, - и в качестве преступного деяния.
282 – И только без кумиров, они – возбудители мигрени.
283 – Запрещено несоблюдение традиции травли лиц с развязавшимися шнурками на кедах.
284 – Запрещено написание стихов– в особенности про широкую реку, в которой прыгают караси, а кругом тучный край, про солнечный размах, про ветер, и полевую силу, и гармонь.
285 – Как, впрочем, написание стихов вообще.
286 – Да, кстати, пронос стихов с собой – тоже.
287 – Зато поэтов тут любят – молчащих и под заказ – любят прилежно и по приказу придерживающихся иного мнения..
288 – Категорически запрещено причесываться.
289 – Не приветствуется знание более двух языков.
290 – Запрещено любить дождь.
291 – Запрещены любые разговоры на приземленные темы, - они могут оказаться интересны.
292 – Запрещается сходить с ума.
293 – …И восходить на него тоже.
294 – Запрещено обзывать кого-либо великим – это унижает.
295 – Вообще, унижать или возносить кого-либо запрещено.
296 – Запрещен Д. Вейс и его пародии в любых сего явленья проявлениях.
297 – А также производных.
298 – А также намеки на запрещаемое правилом 296 явление.
299 – Рюхинство вместе с Рюхиным запрещается тоже.
300 – Запрещено болеть, - особенно кашлять и температурить, – это сбивает отчетность.
301 – Строжайше запрещено и наказуемо со всеми возможными смягчениями информирование кого бы то ни было о явлении, запрещаемом правилом 296.
302 – Впрочем, для филолохов и поэтишек знание о запрещаемом правилом 296 явлении не является нарушением правил – пусть злятся и мучатся.
303 – Запрещено оправдывать человека от принадлежности к животным.
304 – Даже с помощью символистики.
305 – Применение символистики в разрешенных правилами целях и руслах приветствуется.
306 – Запрещено обзывать Оскара Фингалом О’Флаэрти Уиллсом, а также отбирать у него абсент и дискриминировать прочими пошлыми и вульгарными способами.
307 – Но пытаться представить Оскара как своего друга его набожным современникам тоже запрещено.
308 – Запрещено учиться чему-либо, а также обучать кого-либо.
309 – Запрещено опаздывать на карнавал
310 – Запрещено появляться на карнавал вовремя.
311 – Запрещена дезинфекция.
312 – Запрещена дискриминация по национальному признаку.
313 – И по признаку бумажек об образованности, пожалуй, тоже.
314 – Запрещено любое внимание, включая внимание к каким-либо предметам интерьера или животным – в том числе одного с гостем вида.
315 – Запрещены песенки о дурьем золоте и сияющих мостовых на площадях Лондона, - не пожелавший себя открыть и так сегодня нервный.
316 – Запрещено дразнить вампиров.
317 – Строжайше запрещено звать Тима Бертона трижды.
318 – Битлджуса звать трижды не возбраняется.
319 – Запрещено пробовать впервые, тайно распространять по умам или подсаживать на вино из одуванчиков.
320 – Запрещено симпатизировать Маргарите.
321 – Пожалуй, любой из Маргарит.
322 – Запрещено заражаться радуговыми грустями.
323 – Разрешен плагиат.
324 – Запрещена публикация плагиата.
325 – Запрещены декламации, прокламации и убеждения.
326 – Запрещено иметь длинные и/или сильные пальцы.
327 – Запрещены политические взгляды.
328 – Запрещено влюбляться в умные глаза.
329 – И просто влюбляться в любой степени и любым образом, разумеется.
330 – Запрещено иметь глупые волосы.
331 – Запрещено включать музыку.
332 – Запрещено уставать.
333 – Запрещено бояться разлук и расставаний.
334 – Запрещено поучать.
335 – Подсказки о глупостях и мелочах даются вне очереди.
336 – Чтобы получить подсказку о чем-либо важном или неотложном для него, гость обязан занять место в очереди, которая обслуживается оперативно – при отсутствии внеочередностей.
337 – Никаких переводчиков и/или переводов.
338 – Не заходить за ограждения.
339 – Запрещено обращать внимание на отсутствие над карнавалом звезд.
340 – Не мусорить.
341 – Запрещено отыскивать владельцев случайных находок.
342 – Запрещено жить в обществе, не будучи его частью.
343 – Запрещены любые виды крыльев.
344 – На карнавале строжайше запрещены любые бальные танцы.
345 – Никаких одиноко светящихся в темноте окошек.
346 – Запрещена починка или попытки починить что-либо.
347 – Запрещено произносить считалки – это привилегия хозяина карнавала.
348 – Запрещено судить о чьей-либо степени распутности.
349 – Запрещено рисование цветными мелками.
350 – Запрещено препираться о существовании волшебников.
351 - Никаких молотков.
352 – Запрещено собирать марки.
353 – Запрещено страдать.
354 – Запрещены любые виды цыганства, а также цыгане как таковые.
355 – Представители любого рода инквизиций также не приветствуются.
356 – Запрещено нуждаться в правде.
357 – Также запрещено нуждаться в ясном зрении.
358 – Запрещено умничать.
359 – Запрещено называть Истанбул Константинополем.
360 – Запрещено поучать.
361 – Запрещены объятия.
362 – Запрещено отвергать как и что бы то ни было.
363 – Но отказываться от определенных вещей разрешается.
364 – Гостям запрещено пользоваться оружием, включая их собственные ум или психологические характеристики.
365 – Запрещено болтать глупости о семье.
366 – Любая болтовня о несуществующем в обществе – глупости.
367 – История как псевдонаука преследуется.
368 – Но как наука обмана – поощряется.
369 – И также, пожалуй, запрещено болтать болтушки.
370 – Запрещено надеяться на бога или на то, что он кого-то спасет.
371 – Запрещено надеяться на спасительность причастности вас к любой субкультуре.
372 – Запрещено любое превосходство – кроме физического и/или превосходства в тупости.
373 – Запрещено работать за компьютером.
374 – Запрещено бредить об орехах.
375 – Запрещено сходить с ума.
376 – Никакого вдохновения.
377 – Запрещено распинаться.
378 – Кроме этого, запрещено распинать.
379 – Никаких комиксов.
380 – Никаких эпиграмм.
381 – Никаких серебряных струн.
382 – Запрещено изображать ветер.
383 – Запрещено обвинять Родригеса в нарушении правил, ему не до этого, у него и своих проектов полно.
384 – Запрещено пользоваться неофициально мертвыми языками.
385 – Запрещено игнорировать летающие по ветру купюры.
386 – Никакой полифонии.
387 – Запрещено читать дневники.
388 – Запрещена брезгливость.
389 – Никакой любезности.
390 – Запрещено являться платным (касается как дам, так и мужчин).
391 – Запрещено не считать эмоции и чувства незаконной платой.
392 – Запрещено стрелять в бизонов со второго этажа.
393 – Никаких каламбуров.
394 – Запрещено включать проституток в смысловую составляющую.
395 – Вообще любые подозрительные действия над проститутками запрещены.
396 – Ту или иную степень подозрительности имеют все действия, не связанные с прямым формальным предназначением любого используемого предмета.
397 – Запрещено использовать английский язык не по общественному назначению.
398 – Запрещено угнетать глупых романтиков.
399 – Запрещено применять правило 398 к умным романтикам.
400 – Запрещено быть милым и/или беззащитным (касается также дам).
401 – Запрещено жалеть пролетариат.
402 – Запрещено сожалеть о пролетариате.
403 – Запрещено пытаться изменить, исправить или просветить любые единицы пролетариата.
404 – Пролетариат включает в себя, кроме неотесанных вшивых неумех, любой двуногий скот.
405 – Запрещено носить при себе кофры для струнных инструментов.
406 – Запрещено слушать сверчков.
407 – Запрещено сопротивляться смерти.
408 – Запрещено любить весну.
409 – Запрещено учиться, хотеть учиться или любить учиться.
410 – Запрещено достигать генетического совершенства.
411 – И никаких гробов в небе!
412 – Никаких таблеток.
413 – Запрещено выбирать, не являясь каждым.(см. правило 665)
414 – Никакого зла во имя блага.
415 – Запрещено целование рук - даже из подхалимства.
416 – Нежность - средство сохранения хрупких и дорогостоящих материалов, используется в основном при активном взаимодействии с последними.
417 – Запрещены дразнилки, включающие в себя имена.
418 – Имена, часто впоминаемые или известные, как таковые не приветствуются.
419 – Запрещено бросаться историческими датами.
420 – Запрещено полагать историю псевдонаукой.
421 – Запрещено пытаться поймать собаку на удочку с мячиком вместо крючка.
422 – История как наука – один из важных манипулятивных инструментов искусств обманывать что попало и мылить глаза.
423 – Самообманы и иллюзии приветствуются.
424 – Запрещены черные, синие и/или алые оттенки ненависти.
425 – Запрещено рифмовать.
426 – Никакого недовольства однообразием.
427 – Никакого усердия и прочих псевдоневинных понятьиц с корнем «серд».
428 – Среди гостей строжайше запрещены записные книжки и/или прочие бумаги.
429 – Запрещено обзывать вещи их именами, - им обидно.
430 – Запрещено пленяться и/или освобождаться.
431 – Art is the devil’s alphabet, so go forth and create. (© Terrance Z-dunich)
432 – Запрещено соблюдать и/или верить правилу 431.
433 – Запрещено подделывать подделки.
434 – Никаких эпиграфов.
435 – Запрещено понимать совет о брании с кого-либо примера иначе, как буквально.
436 – Запрещено рисовать странные комиксы.
437 – Запрещено забывать обманывать толпу.
438 – Запрещено относить тараканов к насекомым.
439 – Запрещены кривотолки о белых облаках.
440 – Никаких разбитых коленок.
441 – Запрещено таращиться на Август, и особенно его видеть.
442 – Запрещено подбирать брошенных котят.
443 – Запрещено принимать из чьих-либо рук умирающие или лишенные надежды идеи, выхаживать их и выдавать за свои, это низко.
444 – Запрещено подавать милостыню оркестру карнавала, он нищ для антуража.
445 – Запрещено связывать кого-либо простынями.
446 –Запрещено цеплять Робеспьера и звать его Максом – иначе вы понесете наказание за двоих, предварительно оказавшись обязаны подавить поднятое им восстание.
447 – Запрещено плести из осенних листьев ожерелья. Запрещено также знать, как это делается.
448 – Запрещено жаловаться.
449 – Никаких неологизмов.
450 – Никаких скользящих в и/или по студии языков.
451 – Никаких издержек перевода.
452 – Запрещено ждать чего или кого бы то ни было.
453 – Запрещены занудствующие песни.
454 – Запрещено лишать бред громкости и/или публикации.
455 – Запрещено наделять громкостью и/или публикацией сомнительные, странные, незнакомые голосишки.
456 – Запрещено не пользоваться духАми.
457 - А дУхами запрещено пользоваться без разбора.
458 – Запрещено быть геймером.
459 – Никаких Дней рождения.
460 – Запрещено непотребно ругаться.
461 – Но потребно – пожалуйста.
462 – Запрещена одержимость пожарами.
463 – Запрещено возвращаться в безумие с целью выяснить или сокрыть какую-либо правду.
464 – Запрещено болеть расстройством желудка.
465 – Запрещено использовать расстояние в качестве вуали.
466 – Запрещено модничать.
467 – Запрещено прятать шрамы.
468 – Запрещено выставлять шрамы напоказ.
469 – Запрещено приобретать шрамы искусственным путем.
470 – Запрещено использовать дюбель в качестве кляпа.
471 – Запрещено менять религии соответственно случаю.
472 – Запрещено скрывать роскошные гривы под париками.
473 – Запрещено питаться исключительно вином.
474 – Запрещены мнимые подлинные болезни.
475 – Запрещены угрозы о заведении у себя собаки.
476 – Запрещены пестрые зонтики любой степени яркости.
477 – Запрещено проявлять себя каким-либо образом.
478 – Запрещено убеждать кого-либо в том, что «все будет каким-либо образом».
479 – Маски требуют тишины.
480 – Тишина – предмет роскоши, за которую следует драться с ужасающе громким шумом.
481 – Запрещено определять чей-либо знак зодиака.
482 – Запрещено рождаться.
483 – Запрещено провозглашенье тостов любой длины и качества.
484 – И никаких львов.
485 – Запрещено называть и/или полагать людей котами, зайцам и прочей живностью любых возрастов.
486 – Никаких плотоядных кролей.
487 – Запрещено выводить природу из равновесия.
488 – Запрещены любые виды и подвиды гордости.
489 – Запрещено путать карнавал со своим собственным бредом.
490 – При побегах запрещено пользоваться мечтами.
491 – Запрещено сравнивать мир и/или планету Земля с чем бы то ни было.
492 – Никаких открытых окончаний.
493 – Запрещено что-либо бурлескное.
494 – Никаких Ça ira.
495 – Запрещена надоедливо-занудная борьба с пиратством в любых его проявлениях.
496 – Запрещено плеваться и плевать.
497 – Запрещено быть рожденным 29 февраля.
498 – Запрещена любая реклама.
499 – Незапланированная беременность? Обращайтесь в палатку у разбитой карусели.
500 – Запрещено греть кого бы то ни было и/или согреваться самому.
501 – Запрещено любое распутство.
502 – Запрещено вмешиваться в мучения Авторов.
503 – Запрещено мыслить категориями Вечности.
504 – Запрещено травмироваться.
505 – Запрещено обзывать Льюиса Чарльзом Лютвиджем До-до-до-до-доджсоном. Он совсем не сын хитрости.
506 – Запрещено задирать подбородок.
507 – Совершенно не запрещено задирать юбку.
508 – Запрещены пожертвования в виде вечного и не очень покоя.
509 – Запрещены нервические песенки.
510 – Среди прочих, строжайше наказуются нападки на Сальери.
511 – А на Моцарта – приветствуются.
512 – Запрещено грустить о кактусах.
513 – Запрещено изобретать обезболивающие.
514 – Запрещено оказывать гостеприимство Музыке.
515 – Запрещено подглядывать в дождевые окна.
516 – Запрещено разглядывать коньяк на свет.
517 – Запрещено посылать кого-либо к организатору действа – это нарушает его порядок и не имеет смысла.
518 – Запрещено размышлять о причинах запретов и/или выяснять их.
519 – Запрещены головные боли.
520 – И никакого тинейджерства.
521 – Запрещено номеровать потери.
522 – Запрещены декоративные очки.
523 – Никаких эпитафий.
524 – Запрещены оркестровые вальсы.
525 – Запрещено недовольство толпой.
526 – Запрещено терять и/или разбрасывать мысли.
527 – Запрещено брызгать молоком в глаза кому-либо.
528 – Запрещены вокальные эксперименты.
529 – Запрещено говорить о хиппи.
530 – Запрещено быть хиппи.
531 – Запрещено мыть зеркала.
532 – Запрещен любого сорта нервный тик.
533 – Запрещено сидеть, лежать или совершать что-либо на подоконниках.
534 – Правило 533 действительно для всех, кроме желающих смерти.
535 – Запрещено забывать, что солнце, светя, не видит собственного света.
536 – Запрещено отдавать свой ум на потеху неискренной недалекости.
537 – Но вампирам спать можно – везде, кроме гробов.
538 – Нарушение правил со знанием и вкусом приветствуется и поощряется.
539 – Поощрение варьируется от исполнения заветнейшей мечты до дарования вечной беззаботной жизни.
540 – Запрещено определять стоимость вещи по отношению ее владельца к ней.
541 – Запрещено бросать транспортные и прочие средства под дождем.
542 – Запрещено позволять детям писать что-либо, кроме домашнего задания.
543 – Запрещено иметь недалеких родителей.
544 – Запрещено иметь недалеких прародителей.
545 – Запрещены кривотолки о стенах.
546 – Запрещено успевать что-либо в срок.
547 – Запрещено отрицать наличие у кого-либо голоса.
548 – Запрещено нарушать дурацкие законы.
549 – Запрещено провозглашаться тем, чем являешься.
550 – Запрещено разыскивать каких-либо композиторов.
551 – Запрещено нуждаться в ненужном более никому.
552 – Запрещено склонение местоимений по падежам.
553 – Ловкое нарушение законов, имеющих смысл, приветствуется.
554 – Запрещено выбрасывать лицемерные медали.
555 – Запрещено иметь шотландский акцент.
556 – Запрещено щекотаться.
557 – Запрещено оспаривать авторство шедевров у авторитетов, - особенно являясь настоящим автором.
558 – Запрещено неповиновение общественному мнению.
559 – И никаких медиаторов.
560 – Запрещено забывать о времени.
561 – Строжайше запрещено цепляться к маэстро Гете, - и не пожелает он с вами сам поговорить, он слишком любит заглядываться в готишшные окна.
562 – Запрещено сопротивляться учительственным понуканиям.
563 – Запрещено сопротивляться формальностным понуканиям.
564 – Никакой военной формы.
565 – Никаких странных узоров.
566 – Запрещено молить кого-либо о чем-либо.
567 – Запрещено слушать гром.
568 – Запрещено уставать от отдыха.
569 – Запрещено держать светлячков вне банок.
570 – Запрещено иметь милосердие к бабочкам.
571 – Запрещено разыскивать старые фотографии.
572 – Запрещена борьба с любых видов фарисейством.
573 – Запрещено отрицание каких-либо идеологий.
574 – Запрещено уважать публику.
575 – И ради дьявольского маникюра, не трогайте Шопена, ему и так досталось.
576 – Никаких импровизаций.
577 – Никаких лишних пуговиц.
578 – Никаких шахматных партий с самим собой.
579 – Запрещено резвиться.
580 – Запрещены осмотры любого вида, сорта и глубины.
581 – Запрещено чеканить из луны серебро.
582 – Никаких пажеств.
583 – Запрещено полагать луну сделанной из сыра.
584 – Запрещено понимать близких родственников.
585 – Запрещено знать дальних родственников.
586 – Запрещены любые сорта несхожести или оттенков схожести. Стандарт должен быть выполнен или отброшен.
587 – Никакого черного, бирюзового в крапинку и/или вообще цветного любым образом юмора.
588 – Запрещено пить березовый сок.
589 – Запрещено дожидаться каких-либо вестей.
590 – Никаких условных говорилок и слэнгов.
591 – Запрещено верить людям.
592 – Разрешено верить только информации, предоставляемой дешевыми бульварными книжонками.
593 – Чтение мыслей здесь – запрещенное чтение.
594 – И никаких «пучи-пучи!».
595 – Никаких недоуздков и/или узд без мундштука.
596 – Запрещены любые модификации привычных всем ругательств.
597 – Запрещено выдумывание новых ругательств.
598 – Запрещено добывание чистой радости из нелегальных источников.
599 – Запрещено курить.
600 – Запрещено говорить с часами.
601 – Запрещены глуповато-сопливые и всякие иные песенки о цветах, в особенности о розах.
602 – Кроме того, вам же будет лучше, если вы осмелитесь не дразнить Рембо, Артюр ужасно чуток и драчлив.
603 – Запрещена сортировка по временам года.
604 – Никаких душных эскизов.
605 – Запрещено рисовать на стенах домов.
606 – Запрещено хранение и/или написание, а также отправка любыми способами и любых сортов писем.
607 – Никаких менестрельств.
608 – Записные книжки разрешены исключительно с датами и/или номерами телефонов.
609 – Записные книжки с датами и/или номерами телефонов подлежат конфискации и передаче в архив.
610 – Никаких скрипок без струн.
611 – Запрещено укорять организатора действа в несоблюдении правил.
612 – Запрещено трактовать правила иначе, чем в угоду себе и абсурду.
613 – Запрещено ловить Хантера, для интервью или каннибализма – хоть, впрочем, тут редкий случай, когда наказание кроет в себе само нарушение.
614 – Запрещено сохранять представителей вымирающих видов людишек.
615 – Запрещены жалостливые морщины не по возрасту.
616 – Запрещено проявлять заботу о ком-либо с корыстными целями.
617 – И, разумеется, с бескорыстными тоже.
618 – Запрещено запирать в футляре контрабаса любых животных.
619 – Запрещено спорить с экзекутором...
620 – Запрещено обижать наказания насмешками.
621 – Запрещено быть одержимым любыми глупостями и способами.
622 – Запрещено прогонять кого или что бы то ни было.
623 – Запрещено оскорблять комаров, а также прочие виды кровопийц.
624 – Запрещено проповедовать.
625 – Запрещено пастырьствовать.
626 – Запрещено не любоваться и/или не восхищаться любым из видов грязи.
627 – Запрещено носить дурацкие камзолы.
628 – И никаких самоубийств.
629 – Никаких кринолинов.
630 – Никаких точилок для карандашей.
631 – Никаких хлопьев.
632 – В особенности, никаких снежных хлопьев.
633 – И ради всего грешного, не пытайтесь познакомиться с Ришелье.
634 – Запрещены любые виды знаний по генетике.
635 – Запрещено отлавливать насекомых.
636 – Запрещено приписывать личность кирпичам.
637 – Запрещено прислушиваться к речам кирпичей.
638 – Запрещено кого-либо благодарить.
639 – Запрещено смотреть в окна с видом на нечто живое дольше пяти секунд.
640 – Запрещено не бояться Дождя.
641 – Запрещено скучать по кому бы то ни было, а также во время действа...
642 – Запрещено наигранное внимание к действу.
643 – Запрещены любые растрепанности.
644 – Запрещено использовать слезы в качестве кислоты.
645 – Запрещено вечно писать вечно же неготовые песни.
646 – Запрещено любить и/или иметь при себе воздушные шарики.
647 – Запрещено бесцельно наблюдать оконный свет.
648 – Запрещено, к слову, и мерзнуть. Вообще, любые крайности в ощущениях принято полагать излишествами.
649 – Запрещено отыскивать выход.
650 – Особенно его иметь, - и особенно если это выход в интернет.
651 – Запрещены все виды оперности и оперы.
652 – Запрещено каким-либо образом использовать резинки.
653 – Запрещено плохо относиться к черным котам и кошкам.
654 – Запрещено читать что-либо, кроме надписей на указателях, бюрократических справок и по самой крайней необходимости – этих правил, - но только отрывков из них.
655 – Запрещено ого-гокать, - или огокать, еге-гекать, - или егекать и вообще возглашать междометийность словарной бедности.
656 – Запрещено воспринимать карнавал всерьез.
657 – Будьте честны к своим выдумкам.
658 – Никаких сопливых фортепианностей.
659 – Запрещено мешать Дожди и сумерки.
660 – Плагиатирование этих правил карается ссылкой в карнавальный цирк в качестве приманки для зрителей, там вечно не хватает свежих чучел.
661 – Не будьте милосердны к своим выдумкам.
662 – Запрещено непослушание колыбельным.
663 – Запрещено лишаться чего бы то ни было без своей на то воли.
664 – И, в конце концов, живым нарушениям правил запрещено критиковать их(правил) формулировку и редакцию!..
665 – Здесь каждому дарован выбор. И при этом каждому свой.
666 – Правила изменяются.

@темы: Моцарты, струнки, фанфы

---

El derecho oscuro (продолжение)

El derecho oscuro

La derniеre importance

La derniеre importance
...Месье Мот проснулся уже утром - и в своем собственном номере поминаемой "Праги", отчего-то в совершенных тепле и тишине. С минуту старался опомниться и продраться мыслями сквозь звуковую пустоту, затем молнией сверкнула мысль - но отчего-то не о безопасности его невольной попутчицы - безопасность отчего-то казалась ему очевидным фактом - а о последней ее фотографии, виденной им: на той мадемуазель сидела на полу в квартире Микеле, совсем не так затравленно или грустно отчаянно, как когда беседовала с ним, глядя куда-то в сторону окна. Это окончательно успокоило Флорана - мисс Марс явно должно было оказаться, куда пойти.
Мелисса крупно дёрнулась всем телом, как от прошившего тело разряда, и открыла глаза. Хотелось куда-то бежать. Поднявшись и осмотрев тусклый номер, мисс Марс встала с кровати, на которой покоилась, одетая, и заботливо прикрытая одеялом. Но, только встав с кровати, тихо сползла на пол. Так и сидела сколько-то, невидяще уставившись перед собой полными слёз глазами. Наваждение рассеялось, как только слёзы прорвались двумя капельками с ресниц на свободу.
...Она, наверное, плакала бы и дольше вот так по неясной причине, не послышься из-за стенки, где именно проживал месье Мот, тихое и спокойное, в темпе ленто:
"Arrête,
Arrête, ma tête explose
Arrête,
Arrête, que ma tête se repose... " - Под аккомпанемент акустической гитары и крайне едва различимое.
Слёзы прекратились, будто перекрыли кран. В голове на фоне прежнего желания бежать вымерзше завозились мысли. "Как хорошо, что всё в порядке. Значит, можно об этом забыть, как о страшном сне. Что Фло и сделал, кажется. Так последуй его примеру, это же всё страшно нелепо. А если сон и есть? Так ещё лучше, не было всего этого ужаса. Да... И его рук, и его объятий. Не было. Ничего не было".
Песня вдруг оборвалась. Гробовое молчание лишало способности мыслить, и в нем мисс чудились все же растреклятые ходики... Затем в дверь вдруг постучали - резко и нервно.
Почему-то как в детстве казалось, что, если будешь сидеть даже совсем тихо, даже дышать перестанешь, это не поможет, и человек там, за дверью, слышит, как ты дышишь, слышит, как бухает сердечко. И уж точно по насмешливым ходикам поймёт, что ты тут.
Флоран же только начал уже сердиться на себя и свою сентиментальность, с которой побежал к Мел, будто она могла еще не быть у Мике и вообще будто мог для нее что-то значить. Отчего-то сомнений в реальности произошедшего не было вовсе.
Всё было как всегда - ходики и стук задорно соперничали друг с другом, кто лучше сможет подстегнуть её сердце. Пока оно не встало. Тогда наступила тишина, очень странная, обыкновенная тишина. И, не чуя своего тела, можно стало встать и подойти к двери. Открыть её.
Пара темных от коридорных сумерек и ненависти к своему же хозяину глаз и растрепанная челка месье Мота явились из-за двери немедленно и очень нагло. Впрочем, сам месье как-то поник и до жалкости гордо немедленно заявил:
- М-м... Привет. Не думал, что застану. Ты... как? После... - и умолк, все жгя ее взглядом.
Нормальная девушка бы постаралась привести себя в порядок, напоминала ведь мокрую курицу, не иначе. Но то нормальная. Мел просто смотрела, потом, заторопившись ответить и не найдя слов, что-то неслышно прошептала и дёрнула плечами, что, видимо, должно было значить "не знаю".
Он только кивнул, будто только и ждал, что она так поступит и чуть смущенно затоптался на пороге.
- Так я... Может... Хм. Тебе не нужна помощь? – Неясно, зачем, и, кажется, лишь бы не уходить брякнул он.
- Да, ты... - она испугано отскочила в сторону, краснея от такой выдающей с головой поспешности своей.
- Я? - Изумленно и чуть насмешливо, но пришибая сарказмы иронии еще до их появления в сухих трещинках на душе, усмехнулся он куда-то дверному косяку. - Ты не бойся... - Насупился зачем-то крайне сурово, подходя к Мисс Марс - медленно и неотвратимо - так, что, верно, могло показаться, что на нее желают вот-вот накинуться.
Мисс же, постаравшись честно выполнить просьбу и не пугаться, что не очень-то хорошо получалось, делая её похожей на неисправную машинку, проскользнула мимо него и прикрыла дверь.
Сам Флоран только замер, испугавшись ее испуганности и сам, только зачем-то робко ловя ее ручку и аккуратно и с тихой усмешкой старым воспоминаниям целуя.
- Шш-ш-ш. Правда не пугайся. И прости... Что долго.
- Тебе совершенно не за что извиняться. Никогда не поздно проведать собрата по несчастью, правда?
Флоран вздрогнул, но тут же слегка срывисто и глубоко вздохнул.
- По какому несчастью?
- А разве то, что там было, как-то ещё называется? Несчастье и есть. Сомнительное приключение, согласись. Или тебе понравилось?
Закусив губу, испытующе смерила тёмным взглядом и уронила:
- Хочешь попросить о продолжении или прекратить уже всё это?
Он только вскинул брови - чуть испуганно даже, хоть на деле лишь до странности восхищенно-нежно, - точно так де светя на нее глазами в ответ.
- Я... не хотел ни о чем просить. Я просто решил прийти к тебе... Даже не знаю, зачем. Просто стало вдруг очень к тебе надо. - Он говорил быстро, но четко. - Еще удивлен, отчего ты еще не у Мике. Вы же... Хм... Близки. Думал, полетишь к нему рассказывать и прятаться... Я идиот. - Устало и насмешливо позабавлено себе же усмехнулся, снова беря ее за руку и аккуратно подводя к кровати. - Присядь... Пожалуйста.
- Ага, близки. У него хороший виски, чтоб ты знал. Обращайся, если что. А прятаться и рассказывать я предпочитаю потолку. В данный момент этому самому. - Слова то пропадали, неслышно, минуя связки напрочь, то тянулись заторможенно и слишком громко. Садясь, она заключила, устало и на удивление нормально: - Ты не идиот. Ты просто исходил из своих соображений.
- Мне все равно. - Немного путано заметил он и вовсе скороговоркой. - Но.. Виски? - Месье насупился тревожно и мрачно-тяжело. - Ты же не хочешь сказать..?
Мел обернулась, смешно уставившись на него, потом со смешком поднялась, состроив на лице широкую, слегка смущённую улыбку:
- Привет! Меня зовут Мелисса. И я не алкоголик. - Улыбка сползла с лица, и обладательница её села на место. - Прости. Нервы. Нет, просто тогда мы оказались вдвоём, он совершенно не знал, что со мною поделать, я зацепилась глазами за бутылку... И стакана не допила. Сбежала. Слушай, зачем я это всё тебе рассказываю?
- Я не знаю. - Он тихо вздохнул - тихо, но странно легко. - А знаешь... Я теперь понимаю настоящую иронию нашего приключения. - Он грустно улыбнулся. - Слушай, Мел... Мне тоже нужно тебе рассказать... Нечто. - Тут Фло почти смутился, нервно теребя пальцами воздух, точно струны. - Но...
- Что?
- Словом... Кхм... Ты только не пугайся и, пожалуйста, не сердись. - Месье уткнул молящий взгляд в кровать. - Только... Знаешь... Я тебя, кажется... Словом... - И вдруг, словно рассердившись на себя до предела: - Я... Тебя люблю.
Она только смотрела так, будто не понимала значения этих слов, словно это был какой-то чужой незнакомы и непонятный язык. Но глаза были тёплые, хоть и блестели вечными слезами.
- А я тебя. Но это же возможно только в сказке какой-то, пусть и такой жуткой, где мы были. Тут я не больше, чем нервная и странная певичка. Ты уверен? - И, что-то за мгновение обдумав, выпалила: - Просто я не переживу, если ты во мне будешь разочарован. Как все. Или посмеёшься. Только не ты.
Он только замер, вслушиваясь в ее голос так, точно хотел записать его нотами и немедленно.
- Я уверен только в одном - и тут, и там ты... Ты. Мне этого хватило, чтоб втрескаться... И чтоб ожить. Но это ни при чем и вообще не в тему, а... ты сама-то уверена? – И чуть горько усмехнулся. - Если допускаешь шанс разочарования и я для тебя все..?
- Ты меня плохо знаешь. - Усмехнулась Мел. - Я всё равно буду верить. С того момента как позволишь ты. Глупо привязываюсь абсолютно ко всем. А тебя люблю.
Он опустил глаза.
- Не глупо. И... Я уверен. Кроме того... Не плохо. Просто боюсь, что ты ошибешься, и тебе будет больно. - Месье робко и неловко наклонился к личику сидящей, убирая ее гривку от щечек.
- Ты не бойся. Ты просто будь. - Скорее различить ему удалось, чем расслышать.
- Мел... - Шепнул почти горестно ей куда-то в лобик. - Что с тобой такое? - Зачем вот плакала, когда проснулась? - в конце концов месье все же присел с ней рядом, и теперь спокойно и обеспокоено сразу светил на нее своими темени чистой глазами.
- Да просто я эгоистка. Разревелась от того, что одна осталась. А ты откуда знаешь, что я плакала?
- Вентиляция. - Он кивнул на маленькое решетчатое отверстие в головах ее кроватки и прямо напротив балкона. - И слышимость от нее прелестная. Но... Я понимаю. Это не эгоизм, это... - Он бормотал последнее, скидывая пиджак, запнувшись как раз перед тем, как нежно в него укутать мадемуазель почти всю, и накрепко прижать ее к себе. - Больше не будешь оставаться одна.
Она немножко пугливо глянула люк. По-детски доверчиво прижалась к Фло.
- И ничего не бойся. - Шепнул уже ей в гривку почти строго, но до неизбывности тепло. И тут же улыбнулся. - А помнишь... Как мы с тобой друг друга на кастинге задирали? Я и не думал тогда, что пропаду, стоит мне тебя услышать. То есть, твое пение.
- А я, как маленькая, пыталась как-то обратить на себя внимание. - Она улыбнулась. - Ты прости меня, что я такая дурочка пугливая.
- А это оказалось ненужным. - Заявил он, грустно-нежно улыбаясь в ответ, касаясь губами ее лобика и зачем-то обеспокоено супясь. - И не смей так о себе говорить. Ты вовсе не дурочка, а я бы вообще не пережил и десятой доли того, что вытерпела ты. - Это все он полуфыркал, аккуратно укладывая ее в кровать так, чтоб самому оказаться стоящим подле края последней. - Я столько раз делал тебе больно своими глупыми злыми шутками только потому, что не знал... - Месье хмуро-виновато закусил губу, но тут же отвлекся на укутывание ее в пиджак потеплей. -У тебя жар...
- Не говори глупостей. Ты же не знал. И вообще... Я тоже хороша, строила из себя Снежную Королеву. Ты извини.
Он только устало прикрыл глаза, тут же, впрочем, до трепета нежно и грустно тепло ей улыбнувшись.
- Какая ты все-таки еще маленькая. Я про жар, ты про каких-то Королев. Никого ты не строила. Просто... Ну как иначе можно? Ты же... С тобой вот как... - Он совсем уж помрачнел. Знаешь... Я бы повесил этого твоего... отца, если бы встретил. - Это месье бормотал, копаясь у себя по карманам, и наконец извлекая маленький тряпочный кошелек. - Сейчас будем тебя лечить.
Она только посмотрела долго и внимательно, собравшись уже спорить, но только тряхнув головой.
- Тебе лучше знать. Только, я прошу тебя, никаких угроз не надо. Не стоит. Просто забудь.
- Я молча убью, это верно. - У него в глазах горел опасно черный огонь. – Я даже представить себе этого не могу... - Он чуть передернул плечами, протягивая ей таблетку и стакан с теплой водой. - Выпей. Вечером тебя прогреем, а пока...
- И не представляй. Тоже не стоит. - Она на секунду омертвела, по-видимому, опять оказавшись в своей комнатке с ходиками и симпатичными цветными обоями. Отогнав сумрак воспоминаний, выпила воду, рассеянно вертя в пальцах таблетку, и доверчиво-невзросло уставилась на Фло, робко задав, кажется, самый нелепый, особенно сейчас, вопрос. - Ты сам-то как?
- Я нормально. - Он грустно улыбнулся. - Ты выпей и гадость эту. Поможет. Я еще тебе чаю сварю... - Насупился. - Но представлять мне пришлось. - Тихо и робко почти приобнял ее за плечики. - Я ведь и не узнал бы, не наткнись на то твое интервью... Но тем живее. Я просто не представляю даже, как ты выдержала это все.
- Я вижу. - Она столь же грустно погладила его по руке, от пальцев к плечу и обратно. - И ты извини за него, интервью это. Я так и не научилась им врать толком. А выдержала... Какая разница, как, главное, что выдержала.
- Что? Правда, все нормально. - Он до смешного непокорно встряхнул челкой. – И я не извиню. Потому что, как бы ни звучало, я только им и обязан тем, что тебя знаю. По-настоящему. - Он робко взял ее ручки в свои шершавые ладони, стараясь согреть. - И конечно, я понимаю, что о таком говорить никому не хочется. - Ненавидяще уставился в окно.
- Просто великолепно. - Она горчаще улыбнулась. - И в таком случае стоит им сказать спасибо. - Она слегка запнулась. - И ему тоже. Если б я не пыталась убежать в музыку, ты бы жил спокойно, меня вовсе не имея случая узнать.
- Но а что со мной не так-то может быть? - Вскинул брови непонимающе и за нее же грустно. - И... Вот как. Что ж, наверное. - Прижимая ее к себе почти как маленького котенка и тяжело вздыхая. - Но лучше бы с тобой не было этих ужасов. Ведь есть на свете и получше меня.
- Вот ты мне и скажи. Если захочешь. - Она тихонько перебирала пуговицы его рубашки. - И, конечно, лучше б. Но есть как есть. И я им благодарна. Мне никого больше не надо.
- Это потому, что ты не видела лучше. - Он нежно и мягко улыбался, так же гладя ее гривку, распутывая отдельные прядки. - И со мной... Со мной всегда все нормально. Это что-то вроде закона уже. Ну а так... А что вообще мне может быть надо или желаться, если ты рядом? - Улыбнулся тише. - Извини меня. Я не привык говорить о себе. Точнее, попросту не умею.
- Тебе лучше не знать, скольких я видела. Но нужен мне ты, хочешь верь, хочешь нет. И вот я же понимаю, что не бывает всё хорошо. И понимаю, как сложно это обсуждать с кем-либо. Ну, ничего, вот приедем в Париж, там тебе от меня будет не отвертеться.
Он ласково улыбнулся.
- Правда? Отчего так?
- Оттого, что там ты узнаешь всю степень моей наглости. Первым непростительным нахальством будет моментально перевезти к тебе вещи. А вторым - в ближайшее время не отходить от тебя ни на шаг. А дальше я ещё что-нибудь придумаю, ты просто не знаешь, с кем связался. - Мисс тихонько рассмеялась.
Он улыбнулся и сам едва уловимо весело.
- Я потом расскажу и тебе о себе. Это история непривлекательная. - Чуть усмехнулся.- Сейчас мне только и нужно, что тебя подлечить.
- А я буду слушать. И даже не думай, что самооговорами напугаешь. - Снова тряхнула головой, лукаво улыбнувшись глазами. - И, я так понимаю, ты что-то от нас скрывал всё это время? Ты доктор? Что за мания к лечению?
Тут с месье Мотом случилось нечто среднее между панически скрываемым приступом смущенно гомерического хохота и отчаянной попыткой казаться актером класса манекен.
- Я?.. Ты что? - Почти с ужасом вопросил он. - С детства врачей ненавижу, как и простуды. - Улыбнулся ей нежно и тут же заносился по комнате в поисках совершенно вроде бы не лечебных предметов вроде пары пледов и книг Дюма, которые при том вполголоса созывал.
- О, ну да, это мотивчик посильнее диплома, - с нежно-удивлённой улыбкой мисс наблюдала за его предприимчивыми метаниями.
- Ага... - Месье гордо возложил на нее три умело сложных так, чтобы греть, пледа и ткнул на тумбочку у кровати "Трех мушкетеров". - Вот.
- Вот такое лечение мне больше по вкусу. - Мел живо забралась под пледы и ожидающе уставилась на Фло. - Ну? Ты идёшь?
- Куда? - месье несколько непонимающе уставился на нее, точно инквизитор на свою жертву.
- Сюда. - Она откинула край пледа. - Или предпочитаешь так вот созерцать?
- Я..? - Он изумленно вкинул брови, будто считал себя с пледом вещью совершенно несовместимой, но все же аккуратно и почти робко под него забрался, заботливо ее укутав сызнова. - Тебе бы выспаться сейчас.
- Ты. - Мел высвободила руку, лишь только для того, чтобы удобнее расположить мягкую ткань вокруг Фло. - Вот так. Нет уж, спать я не стану. Не теперь.
- По-моему, я бы удивился, согласись ты спать. - Нагло почти мурлыкнул он, робко переворачиваясь на спину и укладывая ее головку к себе на плечо.
- Нет, не хочу спать. - Она устроилась у него на плече. - Так что готова выслушать все твои предложения.
Он лукаво улыбнулся.
- И даже их не боишься?
- Нет, твоих нет.
- Ну тогда... Ты же хотела, чтоб я рассказал о себе?
- Я и сейчас хочу.
- Ну тогда... - Он неуверенно чуть, как первоклассник, которому нужно рассказать стишок перед классом впервые, улыбнулся. - С чего начать?
И тут же добавил, торопясь:
- Ты прости... Я просто никогда раньше так не рассказывал.
- Ничего. А я тоже понятия не имею, как это делается. Наверное, стоит начать с того, почему не умеешь.
Месье смешно и удивленно широко раскрыл глаза.
- Тогда так. Этого причина смешна, на самом деле... Это просто никому не бывало интересно. Понимаешь, правила компании, хорошего тона и прочее - то, чему меня учили книжки... не удивляйся, родители много работали и им было не очень-то до меня... Зато весь день квартира в моем распоряжении. - Он постарался беспечно улыбнуться. - Но я все равно при всей своей взбалмошности не посмел бы нагружать чужие уши нелепицей. Как и других собой. И потому я был виртуозом - своего рода и жанра - в музыкалке, потом сорвиголовой и рисковым парнем, потом Сальери... Но не Флораном Мотом. - Все же с горькой усмешкой. - Знаешь, мне порой кажется, что такого человека вообще нет - зато есть имя.
Мел только тихонько погладила его по голове, странным образом себя не испугавшись.
- Есть. И это хороший человек. Ты прости, я совсем не умею объяснить. Только ты мне нужен. Не имя, а ты.
Он только еще шире раскрыл глаза - на сей раз в направлении нее:
- А... М-да. - И сам себе улыбнулся. - Но я же странный и дикий. И вообще груб довольно часто...
- Поверь, странность и дикость выглядят так, что ты не приблизишься ни на йоту, пока такой, как сейчас. А грубость это другое, это хорошо даже. В смысле, ты же иначе не можешь среди них. - Мисс была смешно-убедительна и навряд ли до конца осознавала, что городит, так торопилась.
Он только нежно и аккуратно убрал у нее с лобика две прядки неостриженной челки.
- Ты извини. Это смешно, я знаю... - Аккуратно провел пальцами по ее щечке. - Но я просто могу сделать что-то неправильно, тебя напугать... Только повредить не смогу.
- Не смешно, нет. Я тебе скажу действительно смешную вещь - это нормально. А ты не бойся, я мало знаю про правильно и не пойму, если ты отступишь от курса. А вообще... Это так неважно. Важно, что ты тут. И это действительно немного пугает, соответствовать у меня вряд ли получится.
- Чему соответствовать? - Он непонимающе вскинул бровь.
- Кому, - быстро поправила она. - Я о тебе. Почему-то мне кажется, что я надоем тебе даже быстрее, чем остальным. Они просто не нуждались в истеричке, а тебя я, возможно, изведу вовсе.
Сначала физиономия месье сделалась удивленной, затем он даже тихонько и ошарашенно засмеялся.
- Ты? Меня? Это чем же, интересно?
- Это не интересно. Ты поймёшь сам. Просто со мной ужасно тяжело ужиться. Да и просто дело не в этом. Пока всё хорошо. И я ужасно не хочу всё испортить по обыкновению.
- Нет, очень хорошо, что ты сказала, а то я бы того не заметил случайно. - Он улыбнулся грустней и теплее и нежно прижал ее к себе, грея и отогревая. - Ну что ты, честное слово, как маленькая? У тебя не получится меня извести. Потому что я тебя люблю. - Это произносилось медленно, на тягуче низких нотах и крайне убедительно, пока его шероховатый большой палец гладил ее щечку.
- Будто я сама хочу того, - невесело усмехнулась она. - Ты меня не слушай, я, правда, маленькая.
- Это очевидно, но дело не в этом. - Он ласково гладил ее по гривке. - Я просто тебя очень прошу... Не бойся ничего. Я тебя от всего защищу, а мен ты не сделаешь плохого.
- Я верю. Но ты не проси об этом. Пока. Ты прости, но я не могу тебе обещать того, чего не могу пока сделать. Иногда меня на ногах держит только страх. Но я буду стараться, правда-правда.
- Шш-ш-ш... - его палец ложится ей на губки. - Господи... Как же ты замерзла.
- Ничего, я всегда такая. Ты не волнуйся.
- Ты такая очень долго. И только, ведь... было же в твоей жизни что-то теплое? - Месье насупился почти отчаянно нежно.
- Конечно. Ты есть.
Он вытаращился на нее лишь отчаянней.
- Слушай... Каким образом ты вообще еще жива? - прищурился внимательно и горько.
Мел побарабанила пальчиками по его груди.
- А что мне делать? Жива.
- Ничего не делать... - Он тихо и задумчиво разминал ее плечики.
- Вот я и не делала ничего, - слегка рассмеялась Мел.
- И, ничего не делая, оказалась с такой карьерой...? Я тоже так хочу. - Засмеялся тихо.
- Мне просто повезло. Потом ещё раз и ещё. Самой удивительно. Но должно же было хоть в чём-то.
Он насупился грустно.
- А я в удачу не верю.
- Зря, как видишь. - Она тихонько провела рукой по его щеке. - Тебе бы поспать. А не слушать мою болтовню.
- Самой тебе спать бы… - Сердито нежно насупился он, но едва не замурлыкал от ее прикосновения - Мелли...
- Я сплю только по ночам. Ещё в машине. А ты спи-и-и, - мисс, стараясь скрыть смущение, улыбнулась и изобразила пасс гипнотизёра. Только, кажется, для того, чтобы дотронуться ещё раз.
Он де в ответ зачем-то только пламенно почти и щекотно до улыбки поцеловал ее ладошку.
- Не буду я спать. Не хочу.
- А чего хочешь?
- Смотреть. На тебя... - Шепчет нежно, обжигая невольно горячим в тепле дыханием ей губки и нежно задерживая ее ладошку у себя на щеке.
- Твоё желание несложно исполнить.
- Совсем несложно. Правда, я не только смотреть хочу... - Он чуть смутился, робко касаясь губами ее носика.
- … Но и…
- ...Но и отогреть. Хоть раньше ты тепла и не знала... - упрямо и ласково твердо.
- Но теперь же знаю. И отогреюсь. Что ж тебе, всё в один момент устрой? Кто ещё из нас маленький? - Мелисса не удержалась от ответного быстрого чмока в лоб его.
- Нет, не в один момент. Я просто... Просто давно об этом мечтал. - Почти нагло, хоть на деле только смущенно заявил он, аккуратно поцеловав ее скулу. - Хорошая моя....
- А желания должны исполняться. - Она со вздохом прижалась к нему, что-то ещё желая сказать, но молча.
- Ты договаривай... не молчи. - Он робко шептал это ей в гривку. - Что такое?
- Ничего... Я просто давно отвыкла от такого, странно звучит. Ничего.
- Отвыкла от чего именно? - Он нежно взял ее личико в ладони, заглядывая в глаза.
- От того, что чьи-то желания могут быть связаны со мной. Не с моим телом, а со мной. Просто. Спасибо тебе.
- За что? Они все равно эгоистичны, с чем бы не были связаны... - Месье нежно провел пальцами по ее щечкам.
- За них. И за то, что ты есть.
- Ну вот за это точно не мне спасибо. - Улыбнулся невольно грустно. - Мелли.... – Шепнул, снова целуя ее в носик. - Может, кушать хочешь? Бледная что-то...
- Нет, это тебе кажется. Мне хорошо. - Светя грустной же улыбкой.
- Может быть, но голодной это тебе совсем быть не мешает. - Он смешно насупился, ласково гладя ее гривку. - И мне не кажется. Ты правда бледная и измученная.
- Я просто боюсь тебя отпускать. Моя б воля, так и провела бы эти три дня - в обнимку с тобой, - мягко улыбаясь прошептала она.
- Но они у нас как раз свободные. А я не имею другой воли. - Он мягко погладил ее по щечке. - Мелли... Все будет так, как ты… Нет, не так - как Мы хотим.
- Да, именно так. - Было очень странное ощущение - не бояться засыпать рядом с кем-то. Ведь кого-то рядом не было. Был Он. Её Он.
Он же только улыбался уголками губ, дожидаясь, пока она улыбнется его ласковому шепоту во сне, затем и потихоньку встал и шмыгнул на кухню, где бесшумно и профессионально приготовил три или четыре бутерброда и заварку для чая - затем почти метнулся - но снова бесслышно - к ней и смешно прижался, так едва и не уснув, спасаясь только старенькой книжицей.

Paris

Paris
Через три дня самый обычный самолёт приземлился в аэропорту. Никто не знал, что этот самолёт был никаким не обычным, и некому было оценить его бесценность.
Лил дождь, бесконечно обесцвечивая и без того не слишком запоминающиеся улицы. Кто-то спешил в аэропорт, точнее, конечно, неприветливые, запруженные толпою, и вместе с тем пугающе пустые ангары никого не прельщали. Это был перевалочный пункт на пути куда-то, к неопределённости или призраку цели. Смазанная, мокрая, раздражённая масса потерянных людей сталкивалась с точно такими же потерянными, прибывшими в парижский ливень. Была ещё одна каста в этом совершенно самостоятельном и не имеющем отношения к Парижу государстве – ожидающие. Эти от прочих отличались тем, что были потеряны больше, ведь им предстояло всерьёз всматриваться в разнонаправлено текущую массу людей, а это совсем не просто.
Отдельными островками в этом море спешного равнодушия были люди, которых можно было бы высокопарно окрестить Нашедшими. Нашедшими себя или своих Родных, свой Дом, своего Кого-то.
Прибывшим из Праги посчастливилось бы встретить в толпе ожидающих Нашедшую, если бы она не поспешила спрятаться за колонной. В тёмных глазах, только капельку встревоженных, бесконечно скоро насовсем гасли искорки радости, что зажглись в тот момент, когда небольшая группа людей стала различима среди суматохи аэропорта.
По нелепой иронии именно она только и могла бы распознать всю странную ценность того старенького самолёта, что привёз в Париж сразу несколько Нашедших, чем увеличил их количество здесь многократно.
«Его нет. Нет, они не видели. Не звонил. Может, следующим рейсом?»
Не очень понимая, зачем, она шла за ними до самого выхода, прячась, будто ей даже и на глаза никому из этих людей нельзя было показываться.
Она видела, как легко дышали Солаль и Маэва. Он ни на секунду не отпускал свою миниатюрную родную, будто боялся потерять, поминутно поглядывая на её шейку, заботливо укутанную шарфом. Маэва была свободна как никогда. Карин ждать не стоит, да.
Микеланджело и Клэр старательно играли в школьников, которые стесняются, но поминутно забывались.
Флоран и Мелисса так крепко держались за руки, что им, наверное, должно было быть больно, если бы не сверкающие потаённым счастьем глаза.
Они немного постояли вместе, потом вышли под дождь. Сразу же поспешив скрыться в машинах и такси, которые, мягко светя фарами и фырча на погоду устремились к Домам, на счастье подаренным этому городу.
Почему-то она поспешила за ними, выбежала под тяжёлый до невозможности ливень, упуская что-то, теряя последние остатки надежды на встречу. Или надежды вообще. Почему-то казалось, что потеряно всё, и хотелось кричать, разрывая сумерки тоскливым и ждущим, всё равно ждущим, взглядом.
…Беранжер не помнила, сколько проторчала под дождём. Помнила, что водитель такси жутко ворчал на залитое водой сиденье, но затих, полу испуганно прислушиваясь к мрачновато-бравурной мелодии, которую, стуча зубами, она напевала. Её, впрочем, Беранжер тоже потом никак не могла вспомнить, что-то про ересь, кажется.

Repartir

Repartir
…Дождь шептал и говорил с Беранжер, тихо и как-то до странности не по-своему призрачно колебавшейся сжавшимся облачком неверной дымки утомленного горького мыслями отчаяния где-то за кухонным столом и уже третьей чашкой черного чая без сахара о погоде – говорил слишком нежно и смыслово-близко, чтобы свести разговор к мизеру видимой темы, - и почти столь же влюбленно любяще, как говорил с ней Он… Дожди вообще-то очень болезненно часто оказываются слишком отчаянными отблесками попыток к утешению всего мира авторства теней от своих капель.
Секунды до ударности нежно и аккуратно срезают осколками по слою с непослушного сердечка…
…Ключ , нервно возясь и трясясь, и едва не ломаясь от усилий придаваемых ему координаций казаться спокойно привычными, медленно и все же до привычности довольно тихо отомкнул замок, и в квартиру тяжело ступил Дождь, зачем-то отчаянно обнявший ей лично ему посоветованные туфли. Скупость времени на мгновения удивляла.
Она чуть тепло и нежно припадает к разбитым пальцам едва упавшего в коридорное кресло, проводя уже снова так отнято у теней дождя своими пальцами от его плеч по рукавам мокрого насквозь черного пальто, и вот его чуть небритую щеку целует ее зажмуренный и нежно полуразбитый даже не истерический вздох. Месье Рим прикрывает глаза в отчаянно любящем томлении несбыточности вдруг пожелавшегося вальса с едва слышным шумом капельных теней - с ней на руках. Она до робости медленно и до преступно официального права уверенно влюбленно забирается пальцами ему в волосы на затылке: она уже все прочла по рукам, глазам, душе и туфлям. Он невиновен даже в отсутствии у него зонтика, а бессилье Дождя спасено от себя самого.
…Рыцарь Парижских заулков по имени Дождь был давно безнадежно безумно влюблен в темнокудрую Беранжер.

_____________________________________________________

- …Вы… Отпустили его? – Чуть удивленно и странно всерьез улыбнулся рванолацканный, входя с подносом, содержащим чашку крепкого отвара луговой мяты без намеков на сахар и некий конверт чернильной бумаги, в драпированные лунно-синим до тайности небольшие спальные покои, где помещалась почти во всю площадь довольно большая синим же застеленная низкая дубовая кровать без гобелена – последним могла бы служить сама комната – где, до банальности описания именно на лунно-синем покрывале, задумчиво валялся рядом со своей тростью уже даже более совершенно растрепанный и для какой-то неясной цели уткнувшийся в явно дамскую черную маску - испанского бархата, черного цвета и совсем без кружев - адресат реплики, только с усталым рыком потянувшийся:
- Ты ведь не устроишь правилам очередных поминок?
И тут же добавил, безумно счастливо сверкнув глазами:
- Они это сделали сами!.. Даже правила меняются теперь сами по себе… Точнее, по ним.

@темы: Моцарты, струнки, фанфы

---

El derecho oscuro (продолжение)

El derecho oscuro

Tant De Lendemains

Tant De Lendemains
…Месье Мот не помнил времен, когда был неспособен или не в состоянии что-либо совершить, при этом твердо зная, что таковые бывают у всех кирпичиков.

…Безлюдье и пятисотый коридоровый поворот. Зачем он только их считает..? Он ведь не хочет вернуться.

До идиотической и злой собственной пустоты живо преследующее его раздражение от увиденного на миг за четырехсотым очередного рассвета – теперь отчего-то Валь-д’Уазовски родно и противно ноябрьского, - разом захлебывается на пятьсот первой безлюдной развилке, когда месье, сам не очень поняв, что стряслось, вдруг просто проваливается в черноту. В никуда.

…И как они только смогли догадаться о его ненависти к рассветам..?

Темнота медленно отцветает.
______________________________________________

…Холод ударяет внезапно и почти нежно в своей жестокости, - и месье остается только распахнуть глаза – тут де обжегши их о слепящий белый. Отчего-то осознание, что это всего лишь белый – не вакуум и не туман, приходит сразу и с присущей цвету ясностью. Ясностью…
Он ненавидит белый цвет.

«Декорации должны быть максимально легкими, но оптимального для фиксации веса» -

Ударяется о сознание, тут же испуганно прянув в никуда.
Молчание. Как удивительно, ему куда лучше в тишине, так безжалостно обычно сводившей его с ума.
Месье даже не пытается подобрать и спрятать до лучших времен обрывки разума, - зато у него очень неплохо выходит валяться на смешно неощутимой пустоте – отсутствие времени несовершенно кажется счастливым бонусом. Сначала его пальцам чудится их оскольчатая острота, затем теряется ощущение пальцев, и пустота медленно перетекает на предплечья, постепенно охватывая локти и подбираясь к плечам… Месье Мот наслаждается.
«Фло!» - вдруг, развеяв ничто, раздается среди белизны отчаянно полузадушенное, снова повергая месье в совершенно ему несвойственный трепетовый восторг и заставляя опаленно подскочить на ноги и броситься куда-то в сторону воскликнувшей… Через пару шагов звонко и больно ударившись в невидимую преграду.
Месье, всхлипнув какое-то ужасно приличное проклятие, отлетел к другой стеклянной и совершенно не ставшей от этого более видимой стене, зарычав одновременно тихо и слезно катившимся по разрезанной вскриком пустоте незнакомо знакомым до боли всхлипам.
Следующий час, - время зачем-то снова появилось, вспомнив о его телефоне, - месье, одновременно невольно подслушивая все фазы отчаяния столь к нему тяготевшей заключенной, безрезультатно бился во всё новые стекляшки, бывшие прочнее пуленепробиваемых и прозрачнее органических, - пока, наконец, не свалился на колени, выброшенный невидимостью своей клетки снова к началу пути и тихонько все же всхлипнув своему бессилию. И только…
- Да прекратите же! Мэл! - То ли с рыданьем, то ли с обрывком отчаяния выплюнул он ответный вскрик в пустоту. Затем откуда-то из комка в горле снова выбилась темень.
_____________________________________________________

…Месье очнулся довольно скоро, но сил его хватило только на то, чтобы всползти вверх по прозрачной стене и ждать новых звуков – если только прорезь в пустоте не затикали откуда-то слышавшиеся ходики. Но когда Мэл, молча и совершенно беспрепятственно буквально влетела в него, немедленно забившись в складки рубашки месье и горько разрыдавшись, Флоран даже сумел ее накрепко обнять и покачать головой на безмолвный жест рыданья к выходу. Мисс Марс даже не смогла протащить его туда насильно.
И тогда, - по всей видимости, согласно диктанту коммерческого упрямства, - несчастная мисс совершила самый большой промах своей карьеры: она ухватила месье за плечи и смешно ткнулась ему в губы своими собственными губками, робко и, кажется, впервые в жизни не заученно приоткрывая ротик…
Безумство счастья его ответной тихой нежности и ее полумиражной страсти продолжалось около трех с четвертью минут – ведь ходики были предельно точны, - но лишь потому, что она успела по их прошествии ухватить несколько ошалелого от такой резкости месье за руку и потащить его к выходу…
- Бамс!
Она виновато и непонимающе оглянулась на с тихим стоном снова оказавшегося возле первой стекляшки Флорана, а он лишь безумно-виновато улыбнулся.

Deux conversations en verre

Deux conversations en verre
Ещё не вполне осознавшая всю прелесть своего свободного перемещения, но уже слега по-новому встревоженно-напряжённая мисс простодушно подошла и протянула руку.
Месье только раздраженно почти - если бы не потерянно фыркнул, тихо и отчаянно вперившись в нее и, еще не до конца восстановив баланс дыхания, прошептал:
– Иди отсюда, пока не случилось еще чего-то. Ищи кого-то из наших, но лучше просто выход. Ты вообще в своем уме? Вбегать на непонятную территорию, куда-то меня тащи... – Тут месье со страшной силой закашлялся от хлынувшего в легкие воздуха, наконец сумев выпрямиться после удара спиной о стекляшку, и потому мадемуазель была лишена шанса услышать окончание его речи.
Мисс же лишь поглядела потерянным в огромном магазине ребёнком (привычный испуг своего одиночества, помноженного на два, однако уступал место то ли ужасу, то ли бешенству не до конца ещё ощутимого бессилия) и тихо до резкости, почти без пауз выдала:
– Никуда я одна не пойду. Поднимайся.
Он только скептически на нее фыркнул, кое-как и снова по стенке всползя на ноги, и, в последний раз кашлянув, грустно-саркастично усмехнувшись:
– Тогда мы умрем тут вдвоем, не успев даже трахнуться, к чему, как видимо при нервозности обстановки, вел твой хитроумный план. И если ты размозжишь мне голову об одну из этих моих личных стенок, я не скажу, что пожалею об этом. – Тут месье Мот фыркнул и гордо тряхнул своей растрепавшейся гривой. – Уходи. Я допускаю, что там, – он кивнул на маячившую вдалеке захлопнутую за ней дверь, – опасно, но там у тебя будет шанс. Тут у тебя шансов нет. И если ты хочешь тратить свою свободу на лоха вроде меня, я сильно в тебе разочарован. – Месье, казалось, рычал вместо того, чтобы говорить. Убирайся. – Отрывистостью это слово напоминало выстрел. – Это мои проблемы.
Едва дождавшись конца этой речи, нетерпеливо даже морщась во время её произнесения, словно отмечая про себя тычок за тычком, но и не замечая их (да в этом ли дело?), мисс уже открыла рот, чтобы разразиться каким-то слезливым бредом, но, неожиданно озлившись, потемнев глазами, бросила:
– Не хочешь идти? Или не хочешь идти со мной? Тогда я и с места не сдвинусь. И да, о потерянных шансах не жалей, они все наши. Пользуйся. И хватит уже сожалеть обо мне.
Внезапно дрогнув и голосом, и сердечком, чувствуя, как щёки заливает краска, мисс застыла, ожидая своей участи.
Месье только покосился на нее из-за сдвинутой брови, грустно чуть усмехнувшись, как усмехаются наивности или детскости, и, вытянув, точно слепой, руку, легко шагнул к ней - три раза, немедленно после упершись ладонью в стекло и прижавшись к нему так, что мисс осталась еще в полушаге по ту сторону.
– Послушай... Дело не в тебе, и вообще... Я просто не выберусь. – Тут месье тихо фыркнул, невольно зло пиная стекляшку. – Но... Это же не повод тебе тут застревать. Прости, что нахамил... – Флоран хотел было положить руку на ее плечико, но, наткнувшись на преграду, только горько усмехнулся. – Иди. Потом если сможешь – попробуешь позвать на помощь... Если захочешь, то есть. Только иди. Я... – Месье запнулся, чуть не покраснев едва заметно сам. – Я думаю, это рациональнее всего. По времени... – Он уронил взгляд в пустоту, стараясь сдержать дальнейший дробный свой бред.
Увидев такую незыблемость пустотных пут, мисс не удержалась от резкого и в высшей степени наивного жеста – потянулась к руке месье. Не встретив преград, кроме разве что окаменевшего в ожидании взгляда, дотронулась до вымерзшей руки. Порывисто обняв, обессилено и непоколебимо прошептала:
– Уйду только с тобой. Давай попробуем ещё раз, вместе. Ты выберешься, Фло. Мы вместе...
Он только фыркнул грустнее и решительней:
– Мел... Девочка ты... – Фло невольно усмехнулся и нежно ее обнял. – И утопистка. Ты знала. – Грустно усмехнулся он, нежно беря ее личико в ладони. – Так что если хочешь... давай. – Месье странно и задорно улыбнулся, беря ее руку и зачем-то жмурясь. – Веди.
– Пойдём. – Мел, подтверждая такое легкомысленное звание девочки, просияв лицом, подхватила Флорана за руку и стремительно кинулась к двери, намеренная преодолеть те преграды, с которыми ещё не встретилась.
Фло же только совершенно доверчиво несся наослеп с нею радом, удивляясь тому, что стекляшки куда-то делись и очень твердо намереваясь вскоре снова с ними встретиться, – пока не споткнулся наконец о ничто, отпустив Мел и совсем не больно приземлившись на пустоту и с легкой усталой улыбкой приоткрыв один глаз. – Упс...
Уже схватившись за ручку двери, Мел почувствовала пустоту в ладони, там, где ещё недавно грела его руку. Обернувшись, увидела вдалеке сидящий силуэт.
Дверь приоткрылась, почти втягивая в спасительный коридор, но нерасчётливая мисс только с отвращением оттолкнула её, как какого-то кошмарного монстра, моментально оказываясь рядом с Фло. Пара мгновений прошло, заполненных только загнанным дыханием и сбоящим жаром обречённости, прокатившимся по телу.
Отмахнувшись от него, Мел просто опустилась рядом с Фло на пустоту, неуверенно поджимая под себя ноги, оказываясь подвешенной в равнодушной белизне.
Сам же месье Мот только удивленно на нее покосился, едва отдышавшись:
– Убедилась? А теперь уходи. И поскорее. – Он насупился. – Я... Хм... Ну... словом, мне будет неприятно, если с тобой что-то случится, ясно? – Почти обвиняюще вдруг выпалил он с видом оправдывающегося в смертельном преступлении. Пустота удивленно качнулась, а ходики вдалеке замерли.
– Убедилась. – Мел стрельнула глазами в мгновенной попытке угадать, обидела или нет, хоть голос был вполне безжизненным.
Ходики словно бы пошли снова, но захлебнулись тиканьем от беззаботного, но несколько всё ж нервного смешка:
– А и плевать. Нет, не то что тебе... – Мел запнулась. И уже немного удивлённо, но не от открытости истины, а от того, что объяснять приходилось что-то до боли простое, вроде того, что огонь горячий, а солнце светит, произнесла: – Плевать на всё. Мы вместе. Если для этого нужна была пустота, так спасибо ей. И плевать на всё. Никуда я не пойду.
Тут Фло не выдержал и тихонько взял ее ручку.
– Ну ладно. Твое право. Только... Раз уже так... Закрой глаза. – Он нервно облизнул губы. – Пожалуйста. Ходики, как и все звуки, замерли уже вовсе и тишина вилась, казалось, по их сердечкам натянутой до предела стальной струной.
Только упрямство заставило Мел совершенно по-детски несогласно потрясти головой, и, упрямству этому благодаря, заметить (или это от поцелуя всё в глазах поплыло?) мечущуюся в панике пустоту.
Флоран только проследив ее взгляд, удивленно вскинул брови, и, тихо и невольно опалив дыханием шейку мисс, шепнул той на ушко скорее из секретности, чем из опешненности:
– Ты часом не знаешь, что это значит?
– Либо это конец, либо что-то начинается. – В лучших традициях непонятностей домашних философов, частенько зовущихся кухонными, а вообще не придавая особого значения ни происходящему в пустоте, ни своему замершему сердечку, ответила Мел.
Фло только фыркнул со странной нежностью, зачем-то нежно прижимая ее к себе и пряча непутевую мисс на своей груди.
– Нет, первую версию я отметаю. И вообще-то... Снова: закрой глаза. Прошу. – Он нахмурился до странности жалко решительно. Пустота понемногу серела.
Абсолютно не желая больше противиться, отдаваясь странному чувству неброшенности, может быть, и впервые, Мел кивнула и закрыла глаза, не боясь при этом. Странное ощущение. Только тепло.
Фло только тихо замер, спокойно наблюдая, как пустота медленно уступает место зияющей черноте, подбираясь к ним, и рассеянно путался пальцами в ее гривке, – решившись, наверное, уже незадолго – но мисс вдруг скорее ощутила горящее "I'm sorry..." у себя на губках, тут же сменившееся колкостью его усов и его же поцелуем. Месье Мот вдруг понял, что по сравнению с этим до дикости тепло отчаянным страхом испугать или обидеть падать возможно в никуда совсем не страшно.
Возможно, это было лишь совпадение, но Мел в ту же секунду ощущала себя как никогда смелой, избавившись даже от тени страха своего присутствия в чьей-то жизни.
Флоран же только, едва заставив себя отстраниться от нее, как раз вовремя сжал мисс в объятьях совершенно, прошептав все в те же губки:
– Что бы ни случилось – только не открывай глаз. – По крайней мере, это он сделал достаточно вовремя, чтобы провалится в темень с ней вместе.
Послушно зажмурившись, Мел падала, вцепившись в Фло, со стоном сквозь сжатые зубы, принятый, верно, здешними обитателями за верх непристойности, на деле же лишь мучительная попытка удержать, не отдать надвигающемуся нечто.
Фло же только и мог, что успокаивающе ткнуться своей челкой в ее гривку у виска, тем согревая оледеневшую не менее него мисс и грустно шепча что-то о том, что дно уже близко... Он не ошибся.
Правда вместо того, чтобы, отменяя все законы, все "если" и "но", разбиться об это дно и перестать быть, оба в налетевшем непонятно откуда бережно-завораживающем вальсе опустились без какого-либо вреда. Мел так и не решалась открыть глаза, только слушая дыхание рядом.
Флоран же только молча осмотрелся. Комната была старинная, как раз на восемнадцатый примерно век, с карей деревянной резной потолочной лепниной и обитыми алым гербовым сукном стенами, дубовым полом, кроватью, конторкой и небольшим столом, на котором ничего не было кроме вазочки с фруктами и серебряного кувшина с парой бокалов того же металла. Только вот странность: у комнатки не было ни дверей, ни окон - лишь четыре маленьких вентиляционных отверстия по углам под потолком. Свечи в канделябрах на столе и по стенам вспыхнули резко и для себя весьма ярко.
От неожиданной вспышки глаза распахнулись сами собой, как по команде. Вид, такой обжитый, такой непривычно-родной после белизны пустоты, манил своей безопасной уютностью и покоем. Только на первый взгляд.
– Кажется, я знаю, где мы. – Губы подозрительной мисс, во всём склонной видеть сперва дурное, а уж потом только наихудшее, твёрдо сжались.
Совсем не такой, – а в общем-то обычно безразличный ко всему окружающему его в помещениях месье сдвинул брови.
– И где же? – Флоран явно был настроен защитить ее от чего бы то ни было, заодно приобретя проблемы на собственную голову.
– На другой стороне пустоты.
Месье только недоверчиво и искоса, – не желая отрывать взгляда от ее глаз, – обвел комнату взглядом снова.
– Так.. Стоит попробовать выбраться. – Простодушно заявил он после досмотра.
– Стоит?
– А что ты предлагаешь? – Месье блеснул усмешкой.
– Я? Я... – Мисс только затравленно скользила взглядом по стенам, не различая в пестроте пробегающего перед глазами.
Месье только нахмурился ее потерянности. Хорошо. – Тут мисс неожиданно довелось оказаться на, как выяснилось, пуховой перине кровати. – Отдыхай пока. Есть тут, я думаю, не стоит, но поспать, пока я тебя сторожу, ты можешь вполне. – Взгляд месье отчего-то был извиняющимся и нежным.
– Нет, нет. Надо выбираться, надо отсюда... – под своё ж невнятное до безумности бормотание Мел забилась в угол кровати, тревожно впившись взглядом в пространство.
Флоран только грустно тряхнул челкой.
– Если честно... не думаю, что мы отсюда выберемся. Но поспать надо в любом случае... – Месье мягко сжал руку мисс. – Только не бойся.
– Я не боюсь, с чего ты взял? Тут даже уютно, да. Вполне. – Прошелестела Мел в угол. – Ты тоже спать собрался? – Вдруг с резким поворотом.
– Нет... И.. Мне так показалось. – Месье аккуратно обнял ее плечики, влезая на кровать следом.
– Зря. Не такая я трусиха. – Мел подняла глаза. – Прости, что из-за меня так вышло. Это паршиво, сидеть в клетке. Тем более тебе, да?
Он только вскинул брови.
– Отчего тем более мне? И причем тут ты? Нас сюда пригласили всех без особого разбора... – Месье совсем уж накрепко обнял мисс.
– Но ты думаешь, что тебя я. И потому тебе, потому что я знаю... – Невелеричивая мисс на секунду умолкла, сморгнув устало воду из глаз, чтобы продолжить еле различимым, но гораздо более уверенным шёпотом: – Я не выберусь, может, но я хочу помочь тебе. Только не знаю, как.
Месье Мот только тихо вздохнул.
– Ты никогда бы не решилась, и я это знал. – Он тихо и робко погладил ее по голове. – Ты выберешься. В любом случае... – Зачем-то целуя каждую из ее слезок, пробормотал. – Только не плачь. – Месье неловко растянулся с нею рядом, совсем уж прижимая мадемуазель к себе.
– Но я обманула, сказала бы, что приглашение не от меня, и ты бы не пошёл. Мне так хотелось, чтобы ты знал. – Мел только положила голову ему на плечо, понимая, что больше плакать не в состоянии, да и просто преступно. – Ты не говори только, что мы не сможем, иначе я поверю и... это же очень страшно и плохо? То, что я не хочу ниоткуда бежать, если ты рядом? Даже из клетки, из красивой клетки. Её просто нет.
– Это не плохо. Это только странно... – Шептал месье, все путаясь пальцами в ее гриве. – Понимаешь... От меня все хотят сбежать, всегда – на свободе или в клетке. – Он горько усмехнулся. – А ты нет. И это только немного страшно, потому что тепло... А я про тепло раньше только слышал. – Фло грустно хихикнул. – Я даже не могу тебе врать. И это... Волшебно.
– Правда? А я даже думать не могу, мне просто странно хорошо, когда ты рядом. Смешно, им пришлось запереть нас, чтобы мы поняли. – Грустная, но вовсе не горькая улыбка чуть трогает губы.
Просто иначе нас бы отобрала друг у друга суета. – Он нежно и грустно хмурится. – А теперь мы можем быть вместе сколько хотим. Это и есть ирония, подозреваю. – Усмешка была ироничной и ядовитой.
– Или подарок. – Мел улыбалась почти безмятежно. Но, вдруг, нахмурясь чему-то внутри себя, обернулась, так смешно сердясь глазами. – Я бы так сказала, если бы эти сволочи не отняли то, без чего невозможно тебе – свободу. Ненавижу их!
И тут же, то ли испугавшись своей вспышки, то ли не в силах с ней справиться, так по-детски упрямо потупилась.
Фло только улыбково опустил глаза, почти шепнув в ответ:
– А на кой черт мне свобода без тебя? Разве что отравиться... – Робко беря ее руку и тихо упираясь лбом в лобик мисс.
– Отравиться и тут можно, полагаю. – Мел нервно скривила дрожащие ещё бешенством губы. – Но вот ты только скажи мне одно, ты не жалеешь о том, что лишился её?
Он только странно и почти дико на нее покосился в ответ.
– Я не умею жалеть. По крайней мере, о чем-то. – Месье усмехнулся, тут же поникнув. – Прости.
– Не извиняйся. И тогда давай просто быть, плевать на клетки, они же созданы отнимать что-то, но у нас никого не отобрали.
Внезапно лёгкий вальсок, тот, что так безболезненно оказал пленникам (но пленникам ли?) услугу мягкой посадки при их столь безрассудном падении, вновь заиграл. Или это только показалось Мел? Она, замирая сердечком (как непохоже было это замирание на все прошлые!) обняла Фло, настолько крепко, насколько это было возможно, чуть покачивая в ритм того вальсика, успокаивая, а, может, танцуя.
Месье же только от этого замер, грустно ткнувшись носом ей в ямочку меж ключиц – совсем не пошло, но даже как-то мальчишески обиженно сопя.
– И все же прости. Со мной вечно слишком много хлопот... Но тебе правда стоит поспать. – Он нежно провел большим пальцем по теням у нее под глазами.
Мел покачала головой:
– Не говори глупостей, каких ещё хлопот? И спать... Я не могу тут. И не хочу, вдруг проснусь, а...
–...А что? – Он непонимающе насупился. И... необязательно тут. – Месье вдруг резко задернул гобелен, оставляя себя и ее в кромешном полумраке. – Можно просто в темноте.
– Нет, ничего, глупости. – Голос, слегка удивлённый таким простым решением. Не противясь больше мягкой, впрочем, вполне решительной и решающей воле рук, Мел откинулась на кровать, чуя, как запах сигарет мешается с мраком из-под прикрытых век.
Сам же Флоран только почти горделиво, хоть и просто облегченно за нее хмыкнул, растянувшись рядом и только сжимая ее руку, шепча что-то неразборчивое, в чем могло неверно, как мрак, отгадаться "Сладких снов..."
Сил на звуки уже не осталось. Неожиданно крепкое от почти спящей пожатие руки было ему ответом.
Двое уснули.

Post-show

Post-show
...Темнота окончила трапезу, и теперь урчала вокруг, волнами ударяя по плечам и душам. В ней некоторое время не было слышно ничего, кроме слабого звона цепей и прерывисто отчаянных попыток Маэвы к совершению лучшего из подвигов - дышать.
Руки плясали так, что цепь, казалось, должна осыпаться изжухлой металлической шелухой, но вот странность - ни единого звука не было слышно.
Маэва только судорожно перебирала звенья, пытаясь добраться до его рук, но всякий раз терялась на середине, и, едва умея глотать остатки своего воздуха, царапала свои же запястья.
Солаль попробовал было дёрнуть цепь, но его чуть было не вывернуло от страха, стоило услышать совсем рядом полузадушенный хрип. С величайшим тщанием, как скупец любимые золотые кругляши, сгорбившись, Солаль перебирал по звену застревающую в пальцах цепь, пока не добрался до мокро-липкого ошейника и под ним трепыхающейся шеи.
Маэва только тихо зашипела то боли, стоило его пальцам коснуться ее шеи, но тут же затихла, попытавшись было что-то шепнуть, но сорвавшись на неразборчивое сипение.
Будто испугавшись этого сипа (а, может, просто проявляя банальную осторожность - кто-то мог услышать, прийти), Солаль зажал ей рот ладонью, крепко зажал, едва позволяя дышать, и сосредоточено пытался нащупать в крови и коже замок ошейника. Ещё крепче ладонь втиснулась в рот Эви, когда замок был найден. Несколько секунд, прокушенная ладонь - и руки оттянуло упавшее куда-то вниз пыточное орудие.
Испуганная вкусом его крови на губах и этим звоном, она судорожно дернулась прочь из его рук, цепляясь за цепи Солаля. Тихий взблеск ее глаз, пара мгновений, - и те брякнули об пол, а сама мадемуазель ухнула вслед за ними, утратив единственную опору и не в состоянии удержать равновесие.
Затеплился тихий свет, кажется, именно в тот момент, как он поднимал её. Свет будто вползал, заполняя темноту откуда-то сбоку, чуть грея, как заходящее солнце, чуть пощипывая обожженные слезами лица.
Она до гордости самостоятельно поднялась, стоило ему только подать ей руки, но так и не сумев оторвать взгляда от его глаз.
- Так... Со... - На этом Эви потупила взор. - Как ты предлагаешь выбираться..? - чуть потирая шейку и утирая второй рукой его слезы.
Он отчего-то только, молча послюнив палец, провёл ей сперва по одной щеке, потом по другой, вытирая поползшие дорожки туши.
Мадемуазель же на это, лишь тихо и нежно вздохнув, поцеловала его в лоб.
- Но знаешь... Я с ними кое в чем даже согласна.
- В чём?
- Я и правда шлюшка. Только персональная. - Мадемуазель резко поднялась на ноги, чуть пошатнувшись, но устояв. - Нам пора отсюда уходить. Игра в процесс затянулась. - Услышал он странно холодно академическое. Она так и не обернулась.
- Ты правда дурочка. - Прозвучало как-то очень средне между бешенством и болезненным смешком. - И нам пора, да.
Поднявшись, Солаль осмотрелся. Свет падал только с одной стороны, освещая некоторое пространство. Кругом была темь.
Она только стояла, по-кошачьи чуть пригнув голову и вытянув шейку, с которой едва уловимо еще покапывала кровь - и в этот момент как никогда напоминая ему до странности робкую, но чуткую до невероятия кошку.
- Из оскорбления можно ассумировать иск... Или поцелуй. - Только и проронила, уверенно и точно ступая куда-то в ей одной ведомом направлении кромешного мрака.
- Ты можешь ассумировать, что хочешь. Ты только скажи. Это вот, что сейчас ты... Это правда так? - Если бы она обернулась, она бы очень удивилась, верно и спросила б, откуда взялся этот мальчишка, застывший на месте.
- Она и в самом деле нетерпеливо обернулась, и, чуть приподняв в удивлении бровку, выдохнула чуть слышно:
- А тебе есть дело? - Он, верно, совсем не удивился этой глупой нахальной девчонке.
- Есть. Ответь. Для тебя это так?
Она чуть потупила взор, невольно поникнув плечиками.
- Пойдем. Мрак - не лучшее место для таких бесед.- Мадемуазель потащила его дальше и прочь - и вскоре впереди них забрезжил слабый серый светок.
Она только облегченно вздохнула, увидев впереди себя вход в преддверье карнавала, а позади - знакомые воротца. Билетер отсутствовал, и мадемуазель лишь слегка потому убыстрила темп, стараясь скорей вывести месье к спасительной двери.
Он же затормозил прямо перед воротами, не желая будто покидать эту проклятую карусель, именуемую обществом.
Она только удивленно на него уставилась.
- Что такое? тебе тут понравилось? - Ехидно и грустно.
- Я просто хочу услышать ответ. - Совсем до смеха серьёзно.
Она только совсем до боли потерянно ткнулась взглядом ему в воротник.
- Я... Честно говоря, мне уже все равно. Почти. - Мадемуазель прикусила губку и грустно улыбнулась. - Иди же. Я следом.
Он, прямо глядя перед собой, двинулся было к воротам. Замер.
- Но если сомнения ещё есть. Я тогда ведь для тебя как они? Мне место тут.
Она лишь котенково строго нахмурилась.
- Тебе место, если уж совсем по закону, в твоей семье. А я... - Мадемуазель чуть уловимо горько улыбнулась. - поговорим обо мне на свободе. - Заявила, просто выталкивая месье на свежий воздух и едва успев выскочить следом - до того, как проход вдруг просто превратился в сплошную кирпичную стену.
Там, на свободе, её встретил столь же упрямый взгляд.
- Ты - моя семья. И закон. Другого не надо.
- ...Раз в месяц. - Ее глаза уже темно-серебряно сверкнули. - Конечно, мне не пристало пенять и капризничать, но к семье не бегают ценой обмана и двойной жизни. - Мадемуазель грустно передернула плечиками и робко взяла его руку. - Пойдем в гостиницу. Послезавтра в Париж...
- Да. К семье сбегают. Ты прости.
- Мне не за что. - Она тихонько и чуть размыто то ли едва уловимой мжичкой, то ли горечью улыбнулась. - Пойдем. - И вдруг добавила: - Но семья не обязательно этого стоит. Да и потом... - Мадемуазель Мелин потупилась, точно испугавшись чуть было не сказанного.
- Что потом? И разговоры о стоимости оставим для супермаркета. – Тихо и упрямо поджимая губы, выдал Солаль.
- Ничего потом. - Она упрямо передернула плечиками. - Слушай, если уж тебе припала такая охота говорить, пойдем ко мне в номер - нужно хотя бы отдохнуть и прийти в себя после всего... - Неуверенно пробормотала мадемуазель, накрепко сжимая зачем-то его руку.
Он только уставился на неё, будто услышал нечто крайне по меньшей мере необычайное, но очень скоро взгляд его опустился ниже, блуждая по темнеющей прерывистой полосе крови на её шее, напоминающей горлышко водолазки.
Она, проследив его взгляд, только смешно нахмурилась и хмыкнула:
- Ты там меня и рассмотришь тоже, даю тебе слово. - Нежно почти, если бы не едва ощутимо погладив его растертые слегка, пусть и целые запястья. - Пойдем. - Мадемуазель решительно схватила своего месье за руку и потащила в сторону "Праги".
Понемногу избавляясь от сковывающих, ударами приходящих флэшбеков, Солаль плёлся за ней. На крыльце отеля будто что-то окончательно покинуло его, силы или страхи, он и сам был не в состоянии понять, только, подхватив Эви на руки, внёс в холл гостиницы, довольно шустро справился с портье и поставил её на пол только в тот момент, как за ними закрылась дверь номера.
Она только удивленно и тихо-котенково сверху вниз исподлобья уставилась на него, вдруг отчего-то с тихим и нежным вздохом целуя его правую руку, около запястья.
- Мерси... - Шепчет и нежно тащит к дивану. - Присаживайся. Чаю или кофе..? - Голос чуть дрожит, но гривка вспушена слишком грустно и гордо, что у мадемуазель обычно означает "не смейте меня жалеть"... Он сам не помнил, откуда это понимал.
- Чаю, да... или кофе... - бормотание слышалось то из ванной, то из другой какой-то комнатки, - или... - Он тяжело опустился рядом с ней на диван, рассыпав целую горсть склянок и ватных дисков, и деловито-нежно попросив тоном, не терпящим возражений: - Запрокинь голову.
Тут мадемуазель явила собой нечто уж вовсе странное и диковато-перепуганное.
- Со... может, не надо..? - Тихонько, светя казавшимися от впалости щечек и бессонных теней под ними вовсе огромными глазами и отодвигаясь, поинтересовалась она. - Это... Заживет и так.
-Вот уж не думал, что ты такая трусиха. - Мягкий шёпот сквозь мягкую улыбку призван был, верно, успокоить. Только кого из двоих? - Я очень осторожно.
Солаль аккуратно, хоть и решительно, начал обрабатывать ранку, дуя помгновенно, стараясь не причинить боли.
- А я не думала, что ты такой боязливый папаша... - Она едва заметно улыбнулась, только крепко и смешно зажмурилась с первым же его прикосновением, только иногда прикусывая губку чуть сильнее - рваные края ранки, которые временами зацепляла вата, вовсе не располагали к болевой дружественности. Впрочем, кровь из прокушенной губки мадемуазель умело скрыла, только прошелестев "спасибо", когда Солаль окончил операцию.
- О, ещё какой! Ещё какой... - он замер, с прежним беспокойством, так ему несвойственным, в глазах ожидая чего-то.
Она только робко откинула пару прядей растрепавшейся его гривы со лба месье Морана, очень спокойно и аккуратно, так, что нельзя было даже помыслить о чем-либо, - оставив только резко в тепле вдруг разбухше посолоневшую нежность между собой и им, робко коснулась своими губками его губ, на миг испуганно воспоминания о ранке замерев, но тут же впившись поцелуем только отчаянней.
Смешав в поцелуе жадность, робость, переменяющуюся испугом и надеждой, разбавленной привкусом крови и болезненного, заставляющего обо всём забыть, счастья, Солаль целовал её тем дольше, чем быстрее в памяти проносились картины недавних мучений и наслаждений, впрочем, прошлых. Пока, увлекшись, не схватил миниатюрнейшую из прокуроров за плечи, вызвав стон, заставивший спуститься с небес на землю.
Она только с первозданно нежным вздохом приоткрыла глаза, невольно стреляя их мраковым светом из-за ресничек, чуть тяжело дыша.
- Прости, не стоило... - Все же нежно перебирая его гриву на затылке. - Я просто... Знаешь, там... Даже на секунду испугалась. - Она виновато улыбнулась. - За тебя.
- А я за тебя, и сделал вот это. - С исстрадавшимся вздохом провёл по воздуху рядом с её горлом. Продолжил, с трудом пытаясь взять спокойный тон. - Так, давай продолжим, покажи мне руку.
- Какую руку? - Со столь несвойственной юристам невинной показной непонятливостью поинтересовалась она. - и... Ты ни при чем. - Нежно проведя снова пальчиками теперь по его запястьям. - Ты вообще ни при чем. Это все я. Не полезь тогда в гримерке... - Тут мадемуазель с особой старательностью спрятала в гривку взгляд, все же продолжая прохладно гладить его растертые руки.
Он только вздохнул, не без труда и сожаления отняв руки, сам аккуратно снял её пиджачишко. Затем что-то поколдовал среди склянок и, запнувшись на очередном успокоительном бормотании, приложил тампон к выжженому плечу.
- Может, хватит скидывать меня со счетов? Сама понимаешь, что глупости говоришь. - Куда-то ей в макушку.
- Нет уж. Каждый бы воспользовался шансом. А в первом уж точно виновата я. - Она только поморщилась от боли в плечике. - Чем бы они ни хотели меня заклеймить, ты зря отдернул железку. Хоть прочерк тоже хорош. - Она слабо хихикнула. - Прости, я до дикости зла... Но сам подумай - посмей они оставить... Карин и мальчишек без тебя, что бы было..? - Все так же не поднимая глаз и странно чуть сдавленно.
- Как они могут их оставить без меня? Это только мне под силу. И я не каждый. – Прозвучало слишком поспешно и рвано, почти бессмысленно. Совсем не как ласковые руки, гладящие гривастую головку, и последующее: - Прости.
- За что сейчас? - С до горечи нежной улыбкой. - Тебе пора. - С бесконечно виноватым взглядом на его руки, тут же снова спрятанным в гривку. - Спасибо... Только подожди... - Владелица гривастости вдруг сорвалась с места, и, покопавшись чуть в валявшемся на окошке своем дорожном рюкзачке, вынула оттуда до смешного ему и каждому французу вообще знакомой марки детский крем. - Сейчас... - Аккуратно и бережно опускаясь перед ним на колени и мажа тем поврежденные кандалами такой глупой и бесполезной любви запястья, бормотала она. - И пойдешь спать наконец. Обещай выспаться... - Так он ей говорил всегда при очередном расставании... Теперь она ему.
- Почему гонишь? Так невыносимо видеть?
Маэва только с робко недовольным хмыканьем ткнулась лобиком ему в колено.
- Нет... Просто... Тебе правда нужно бы хоть раз в неделю спать дольше, чем три часа в сутки.
- А если я не хочу? Если я хочу всю ночь смотреть, как ты спишь?
- ...Т-то ты недобитый романтик. - Констатировала мадемуазель, отчаянно кусая и без того уж израненные свои губки и зачем-то накрепко зажмуриваясь. - Но... А если я не хочу провожать тебя к другой по утрам?
- Значит, не будешь.
Она на секунду замерла, затем едва уловимо, и все же тяжко вздохнув.
- Со... Ты и правда устал.
- Не веришь?
- Я однажды после трех репетиций и спектакля весь вечер звала Мике Вольфи, а тебя папой, помнишь? - Она отчаянно почти хихикнула. - Такому верить смешно... Да и боюсь, я разучилась верить в целом.
- Не смешно. Значит, будем учиться заново. И начнём с утра. А теперь спать.
- Смешно... - слабое, но упрямое фырканье. - И не хочу я спать... - Прошептала почти бесслышно, вовсе уткнувшись ему в колено.
- Совсем нет. И ты не спи, не хочешь, не спи, ты лежи... вот так... - Потихоньку поднимая свою родную и перенося в кровать, укладывая с такой нежностью и заботливой тихостью, что со стороны, верно, напоминать мог нечто юношественное.
- Нечестно... - С отчаянной, детской любовью и восхищением светя на него глазами, сообщила мадемуазель, сжимая намертво с каким-то страхом его пальцы. - Ляг только рядом... - Дергая за шнурок бра и гася единственный источник света в комнате.
- Чш-ш-ш, я тут… - Тихо укладываясь рядом, бережно устраивая на кровати её руки, головку, гриву, поглаживая по спине.
- П-пока... - ее плечики теперь чуть тряслись, а гривка смешно уткнулась ему шею. - Послушай... - Мадемуазель едва уловимо всхлипнула... Или ему это показалось. - Я не стою... Того, о чем ты сказал. Мне правда куда подходящей тебя провожать. Ведь... Ведь...
- Всегда. Слышишь? Я больше никуда не уйду. - Оставшиеся слова застряли где-то в горле, спугнутые её слезами.
- С ч-чего такая смена тактики защи... Прости. - Грустный и сорваный нервичный почти хихик. - Просто.... А как же Карин? И твои дети... ты ведь их любишь... - Потерянно нежно и непонимающе.
- С того… Детей я люблю, это правда. А Карин… Карин никак. Я не смогу объяснить, но могу сказать одно – тебя я не оставлю больше.
- Но все же с чего? - Детски упрямо и наивно. - До этого момента тебя устраивала тактика старая. Да и... - Невольно снова всхлипнув. - Я просто не смогу так, п-пойми... Вырвать тебя из твоей же жизни ради... Меня, пустого места, хуже даже...
- Люблю просто. Вот первый раз люблю. И первый раз боюсь сразу тысячи вещей. Но не теперь. Теперь мне плевать, кто и что скажет. И ты не вырываешь, ты входишь в эту треклятую жизнь, наконец-то наполняя её смыслом. Понимаешь? А единственное, в чём тебя можно обвинить – это в том, что всё ещё не спишь.
- Первый..? - Немного неверяще и грустно. - Понимаю. И.. Я не хочу спать. Я хочу с тобой набыться... - Она тихо и нежно водила тонкими и воздушными, казалось, пальчиками по его скулам, лбу, бровям, точно стараясь запомнить и запечатлеть навеки. И... Но ведь... тебе придется сделать столько всего... А я... Меня просто не стоит любить... Правда. - Отчаянно котенково тычась в него, заявила мадемуазель.
- Не похоже, да? Даже смешно, скоро седой весь стану, а вот какая неожиданность… - До улыбки горькая насмешка над своей неудачливостью искривила его губы и тут же исчезла. – И ты успеешь набыться. Мы успеем, я обещаю. И забудь, пожалуйста, слово «стоит», оно не стоит такого внимания.
- Нет, дело не в том... Меня просто до сих пор упрекают, что скоро 35, а на мужчин не гляжу даже... - Хихикая снова, - даже пытались приписать романчик с Клэр. Это дурналисты... - Устало нежно зарываясь носиком ему в рубашку. - И не смей жалеть ни о чем. Может, будь ты помоложе, я сама бы тебя не заметила. - С тихой улыбкой целуя Солаля куда-то у шеи, проронила Эви. – Спи... Я следом. Только слово это забыть не обещаю. - Хитро и упрямо до влюбленности.
- Ты их не слушай, они дураки, – серьёзно до смеха, и не прекращая вить на пальцах колечки из её волос. – И спи, спи.
- А ты опять всю ночь без сна? - изобразив на котенковой совершенно блаженности своем личике недовольство, скорее утвердила она. - Не позволю.
- Я на тебя посмотрю. - Не сдержав улыбки выражению её лица, со всей возможной аккуратностью обнимая, устроился рядом, ворча, - ну ладно, ладно. В тишине, нарушаемой только усталым дыханием, звучащим совсем как одно, потянулась едва различимая мелодия наивной детской песенки.
Маэва только замерла с до странности удивленной миной, невольно зевая и с нежным мурлыканьем устраиваясь уютным клубком у его плеча.
- Но если не заснешь... Я... Мур-р-р... - Бессвязно чуть слышно пробормотав, и вовсе замерла, все с тем же удивлением слушая.
Мелодия прервалась почти бессвязным, интуитивно угаданным шёпотом.
- Ш-ш... - Пробормотала она в ответ, сонно чмокая его куда-то в подбородок и тихо мурлыча. - Я и не подозревала, что колыбельные так звучат в темноте.
- Как? - большая тяжёлая рука на редкость легко легла ей на спину.
Она чуть вздрогнула, но податливо и нежно прижалась к нему в ответ. Так... Тепло. - Грустно улыбнулась. - Раньше не думала, что они вообще имеют значение.
- Имеет значение всё, что помогает тебя не потерять. - В темноте не видно взгляда, но чуется.
Она робко улыбково-виновато только шепнула:
- Прости... Мне никогда не пели раньше колыбельных.
- Буду первым.
- Как и всегда... - Мадемуазель совсем уж нежно смешно обвила его шею ручками. - Раньше всем просто вечно было не до меня.
- Теперь с тобой есть я.
- Ты есть, это правда... - Мадемуазель Мелин как-то странно съежилась и совсем накрепко прижалась к Солалю, прикусив язычок.
- Что такое? - Он кожей почувствовал что-то до дикости напоминающее то ли сырые улицы Праги, то ли оставленность недавней темноты. От желания защитить и спрятать свело скулы и пришлось сделать усилие над собой, чтобы не сгрести это хрупкое изломанное тельце, а лишь неуловимо-крепко обнять…
- Н-ничего особенного. - Мадемуазель лишь вздрогнула, смешно утыкаясь ему в плечо и фыркая. Всего лишь капля ненужных мыслей.
- Не бывает ненужных мыслей. А твои совсем драгоценны. Что? – замирающим, хоть и вполне твёрдым шёпотом.
Она чуть насупила носик.
- Не стоит так меня превозносить. И просто... Мне вспомнилось, как однажды после твоего ухода поклялась себе, что в следующий визит даже дверь не открою... И как потом летела на звонок в ту через две недельки всего, вспомнив о гордости снова только, когда ты снова в эту дверь вышел. Смешно... Знаешь, меня даже в университете не могли заставить оформлять рефераты не так, как хочу я. И не имели права ставить низкие отметки, была слишком упряма, а тут... Ты прости за исповедь. - Мамзель виновато и вовсе уж замерзше съежилась.
- Никакого превозношения, ты же знаешь, что я не умею. Ты прости, правда в том, что я трус ко всему прочему. И слишком следовал правилам оформления рефератов. Непростительно долго. Просто не представляю, как ты выдержала это всё.
Она тихо и грустно хихикнула.
- На самом деле, это было вполне неплохо. Никто даже не удивлялся тому, что я жива, как это делала Музыка, и оттого было чуть легче. - Ее пальчики нежно зарылись в его гриву. - И вовсе не долго. Теперь не долго.
- Нет. Долго. И я за тебя никогда себя не прощу.
- Какая я непростительная, оказывается... - Она чуть горько, но нежно улыбнулась, тыкаясь носиком ему в шею. - Ты не трусливый, но тебе, как и всем мужчинам, мешает логика. Иначе давно бы понял...
- Ты замечательная. А я понял. - Чуть ероша её макушку.
- Тем лучше... - Мадемуазель совсем уж слабо улыбнулась, тихонько и согрето на это мурча, как и всякий приюченный впервые за долгое время котенок. - Но все же... Мне жалко Карин.
- Мне тоже. Но, думаю, то, что она пыталась разыгрывать в последнее время, как она пыталась поддержать мой спектакль ежедневный… Это больше достойно жалости, чем свобода.
Маэва только прикусила губку.
- Согласна. Но знаешь... Просто... - Мадемуазель запнулась. - Скажи... Ты правда хочешь... Всего этого? Что будет с твоими детьми..?
- С ними не будет ничего дурного. Я всё равно их отец, буду, что бы ни происходило со мной или с ними. Знаешь, мы их с детства учили не спешить с ненавистью. Они знают, к тому ж.
- Знают? - Мадемуазель чуть испуганно даже вскинула бровки. - И... Как же смотрят на такое?
- Я не скажу, что они счастливы, нет. Им тяжело, они боятся. Но знают, что никогда я их не брошу. А ты им понравишься, я уверен. И вместе мы справимся.
На этом месте мадемуазель напомнила перепуганного совенка, совершенно ошарашенно и едва скрывая глупую счастливую улыбку, выдохнув:
- Я... понравлюсь?
-Конечно, я ведь не собираюсь тебя прятать. - Совершенно удивлённо ответил он, но, заметив её улыбку, сам улыбнулся, тепло и до горечи нежно.
- Но я все равно не могу понравиться детям. - Лукаво и только счастливей улыбнулась она, уже не таясь, нежно целуя его в нос. - Я всегда полагала, что для меня общаться с ними - плохая идея.
- Это отчего ж так? - В темноте не видно, но брови ужасно смешно поползли вверх.
- Ну я не знаю.. - Все же уловившая его удивление мадемуазель совершенно смутилась. - Опыта никакого, да и я всегда боялась тех, кто слабее меня. Просто училась драться против тех, кто сильнее... И все. А умея только драться, с детьми не поладишь.
- Это точно. Но опыта ты наберёшься, а с ними и не заметишь, как. Хорошая моя, - улыбка, греющая, пожалуй, не хуже объятья.
- Мадемуазель только совсем смущенно до счастья и нежно хихикнула на последние слова, тыкаясь губками ему в уже почти ставшую усами щетину на верхней губе и шепча:
- Милый мой...
Он хотел сказать, ох, и очень много всего, но этот шёпот был настолько ненарушимо-прекрасным, что слова куда-то пропали. Было странно и тепло.
Тишина была такой же - но только до тех пор, пока Эви не нахмурилась и не шепнула чуть тревожно:
- Интересно, что стало с другими твоими цыплятами... Там.
- Да. - Серьёзный до звона голос повис в тишине.

C'est pareil

C'est pareil
Клэр грубо вышибло на мягкую кровать ее личного номера в "Праге". Мадемуазель Пэро на это только тихонько зашипела, срываясь на ноги, но тут же в нерешительности замирая. Слишком много сомнений охватили ее головку и душу, а тревожить месье Локонте без повода не хотелось.
Взгляд скользнул по зеркалу. Клэр тут же схватилась за голову, проверяя очевидное - мышиные уши пропали без следа, хвала небесам. Так что, сон? Кошмар? Но таких ярких снов не бывает. Клэр застыла перед зеркалом, нервно ероша волосы на затылке.
...Месье Локонте уже полминуты - непозволительно долго для сцены - валялся на полу, потирая ушибленный затылок - он вылетел из зеркала не столь мягко. Впрочем, как только рой сверкающих звездочек перед его глазами сменили контуры комнатного интерьера, месье вдруг обеспокоился чем-то настолько сильно, что буквально вылетел, еще пошатываясь, в коридор - прямо к комнате Клэр.
Однако, дойдя до двери её номера, он остановился, за время этого короткого путешествия потеряв значительную долю решимости. Что сказать? Всего десяток минут, какая-то мелочь, даже не пылинка времени - а всё, что произошло, казалось настолько невероятным. Сказать или нет? А если ничего не было? Совсем не хотелось в её глазах видеть снисходительность к очередной выдумке эксцентричного партнёра по сцене.
Она только с тем же невольным вопросом в мыслях уткнулась к тому моменту в подушку, обняв ее и стараясь согреться - мадемуазель было отчего-то невыносимо холодно - даже ткань наволочки казалась горячей. Впрочем, вскоре Клэр сорвалась с постели и помчалась прямо к двери - видимо, с целью, похожей на цель упомянутого партнера.
Совсем уже почти решившись открыть дверь, Микеле потянулся к ручке. И с расширившимися по-кошачьи глазами отпрыгнул от неё, внезапно распахнувшейся прямо перед носом. Какое-то время две пары абсолютно идентично застылых в страхе глаз чутко вглядывались друг в дружку, молчаливо засыпая тысячью одних и тех же вопросов.
Затем Клэр все же решилась нарушить молчание, робко отступая на шаг и давая тем ему возможность зайти в номер.
- Ты.. ко мне? Проходи.... - Насупилась. - Колу будешь или виски?
- А ты ко мне? - нервность сменила прежний испуг, смахивая вечную прядку, Мике полувлетел в комнату. - Виски. Ты поговорить хотела? - Немного помолчав, всё ж не выдержал. - Не о снах случайно?
Клэр чуть уловимо вздрогнула, едва успев со всей грацией вечного Кабаре перехватить уроненную бутылку и поспешно разливая виски по стаканам.
- О снах... А что такое? - Чуть враждебно чему-то только ей видимому насупившись и подсаживаясь к столику у окна. - Садись. - Мамзель указала на второй стул.
Проигнорировав стул, хоть и внимательно глотая каждое её слово, он принялся бродить кругами по комнате.
- Мне приснилось сегодня... Я думал, что приснилось... У тебя не бывает такого, чтобы это всё как наяву, даже самое безумное? - Ещё один цепкий взгляд откуда-то из глубины комнаты.
- У меня? Отчего же, бы... То есть, не так, чтобы сильно.. - Клэр, вздрогнув зачем-то от взгляда, протянула ему стакан с виски, залпом осушая свой.
Ответ был получен. Оставалось только деревянно подойти, принять стакан и выпить.
- Значит, правда.
- Правда... - Она тихо сидела, спрятав взгляд себе в гривку. - Все же присядь. Вид у тебя неважный...
- А... А ты не знаешь, зачем была вся эта чехарда? Хотя нет, конечно. - В карих глазищах, казалось, можно было посмотреть кино, целиком из осколков, тепла и чего-то ещё, чего поймать никак не удавалось.
Мадемуазель едва не успела перенестись в последнее, спасшись только усаживанием владельца глазищ на стул рядом с собой.
- Хотя конечно..?
- Но я не понимаю, тебя-то зачем? - Мрачнейший фильм воспоминаний выключился, сменившись какой-то устало-оставленной нежностью, которую, впрочем, можно было принять просто за внимательность.
Мамзель замерла, нервично сглатывая.
- Меня... За зеркальность. Долго объяснять... - Поникла, насупившись. - Да и неважно. Ты лучше скажи... Ты же.. В порядке?
- Разве было иначе когда? - Улыбка не очень получилась, слетела с лица, как спугнутая. - Что за зеркальность? Это важно, это ж ты.
- Иначе всегда. - Совсем смешно нахмурилась. - А зеркальность... - С горькой улыбкой. - Просто... Я так хотела всегда быть частью этого общества, что для него состою лишь из осколков отражений приличий. Точнее, моя маска, а я сама... Кому я нужна? Ладно, проехали. - Клэр выхлебнула - тоже залпом - второй стакан, даже не пробуя усмехаться.
- Зачем они тебе, вся эта мишура? Зачем тебе знать, как они тебя видят? Меня вот всегда считали... считают идиотом. Это же не так. - Странный, слишком тихий для тишины этой голос, в котором за извечной солнечной теплотой скользнуло что-то до дикости вымерзшее, рвущееся наружу. - И дай-ка. Не надо. Нужна. - Бутылка и стакан отправляются под столик, а руки мадемуазель оказываются надёжно заключены в ладонях.
Она только испуганно таращится в ответ.
- Н-нужна? Ну ты даешь. - Все еще не оправившись от изумления. - И не идиот ты вовсе, - зачем их слушать, сам только что спросил. Ты просто.... Ты. - Мадемуазель снова спрятала взгляд в гривке, но неуловимая нежность шелком скользила и по звукам голоса - чуть подхрипшего от виски, но от этого не менее звонкого.
- Получается, что они затащили тебя туда за то, что ты хотела быть с ними? Это же уму непостижимо... - Внимательные глазищи снова нежно-требовательно уставились на неё.
- Зато постижимо нормам. Я решила подделать социальную единицу, при этом не просто ею не будучи, а являясь чем-то вовсе творческим. Это недопустимо. - Хмыкнула с горькой усмешкой. - Верни виски. Пожалуйста.
- Недопустимо, значит. Да это чёрт знает что такое, а не "недопустимо"! Не надо так больше. И виски не надо. - Однако при этом месье вытащил бутылку из-под стола, недвусмысленно смерив взглядом. - Тебе хватит уже.
Мадемуазель только насупилась.
- Поставь. Прошу... - фыркнула жалко, точно обиженная маленькая девочка. - Мике... - Тихо беря его руку. - Послушай... Спасибо. И... Не надо. Это вредно.
Ну нет, одну я тебя не оставлю. - Насупленный и окончательно уставший от какого-то внутреннего спора с кем-то, видимо, месье почти автоматически наполнил два стакана. - За что будем пить?
Она только отчаянно покосилась на стаканы.
- Плевать. Все равно не поможет... - Зачем-то подсаживаясь чуть поближе и проводя рукой по его волосам. - Ты со мной поаккуратнее... - хихикнула нервно, грустно и лишь самую малость нетрезво.
- А то что? - Лёгкая, но теперь совсем южно-знакомая, прежняя, улыбка пропала, едва появившись. Первая порция виски с невнятным напутствием самому себе на родном и мягкий, хоть и сверлящий всё внутри запрятанной вглубь тоской, взгляд на гривастую мадемуазель.
- А то... Всякое быть может. - Она грустно отставляет бутылку и стаканы и ведет его к диванчику. - Тебе надо бы просто расслабиться. А лучше - поспать.

- Как интересно, я думал - это тебе необходимо.
Только рассмеялась.
- Я певичка. Мне не необходимо, никогда. - Мадемуазель молча свалилась на диван рядом с ним, небрежно обнимая месье за шею.
Месье только накрепко прижал её к себе, впрочем, скорее не из пылких чувств, а по привычке обнимать исключительно либо мимолётно, либо накрепко.
- Необходимо. Особенно теперь.
- Нисколько.. Не спорь со мной. - Она грозно, как могло показаться только ей же, погрозила ему пальчиком. - А то...
Он только порывисто вздохнул, стараясь изо всех сил выполнить её просьбу, нервно и от этого сильнее прижимая к себе. Но не выдержал в конце концов:
- Нет, правильно, что они тебя выкинули. Сюда, то есть. Когда то зеркало разбилось, я не знал, куда ты делась. Это было страшно.
Клэр только вскинула бровки.
- Страшно? Тебе и за меня? Ах да... неприятно жить без отражения... - Понимающе и туманно, но совершенно пусто.
- Не говори так, пожалуйста. Страшно. Мне. За тебя. - Тихий шёпот в потолок. - Я понимаю, что это странно, чтобы мне и был кто-то дорог, но это так. Можешь не верить.
- Не могу, т-то есть... - тихо ему в плечо. - Понимаешь... Мике... Это сложно, но... Ты... Словом, тебе одному я могу верить просто так. Ты же не оттуда.
- Тогда и верь. Я больше тебя им не дам, нет.
- Не дашь? - со слабой улыбкой. - Наивный.. - Тихо и нежно ему в самые губы, чуть целуя в их уголок.
- Есть такой грех, каюсь. - Не отрываясь от её глаз удивлённо месье проследил её движение, казалось, только ожидая окончания поцелуя, чтобы по-детски вытаращившись, видимо, для наибольшей убедительности, проговорить. - Никому и никогда.
- Мы разъедемся через три дня. - Она горько ласково взъерошила его гриву. - Вот и вся забота.
- Да. Если ты хочешь. - Опрокинутости его лица и слабости голоса можно было изумиться - будто бы для него эта новость стала действительно новостью. - Что я говорю, конечно, у тебя семья, ждут свою маму.
- Ждут..? - Так. будто не вспомнила бы о том никогда и по приезде, не скажи он сейчас, даже вздрагивая чуть. - Конечно.... да. - Мадемуазель тут прикусила губку. - Но... а ты разве не хотел бы разбежаться? Не устал еще от меня?
- Ждут. Единственные, у кого не хочу тебя отнять. И хочешь секрет? От тебя устать невозможно.
- Как дотошный бакалавр по литературе, могу сообщить, что ты невозможен. - Она грустно улыбнулась. - Но в чем проблема? Приезжай к нам, когда только захочешь.
- Обязательно. Если только захочешь ты. Что вряд ли. Я не гожусь в друзья семьи.
Она странно кошачьи сверкнула на него глазами.
- Но не обязательно же быть ее другом.
- Не обязательно. Тем более, от меня и нечего ждать другого. Но тебе проблем я не хочу. Как и отдавать тебя кому бы то ни было. - Кажется, он просто не мог насмотреться, спешил оставить как можно больше тепла её кожи на своих ладонях, наполнить глаза её светом.
- Ты слишком часто это повторяешь. - Она лишь нежно - или казалось? - и шоколадно светила глазами его филиненковому прищуру. - А ведь знаешь мою репутацию извращенки... - Это уже тихо и аккуратно зарываясь пальчиками ему в волосы и невольно нежно-блаженно вздыхая.
- Не бывает слишком. Не наговорюсь никак. И плевать мне на их репутации.
- Все очень серьезно. - Наигранно серьезным тоном, аккуратно проводя пальчиком по его щеке. - Микеле... А ты не обидишься... если я тебя сейчас поцелую? - Глаза мамзель тут заметались, а сама она стала похожа на грустного взъерошенного воробьенка.
- Не поду... - перехватывая её пальцы и даже, наверное, слишком сильно сжимая.
Мамзель только молча кивнула, поняв оборванное лучше, чем сказанное, и тут же нежно и жадно, точно к источнику жизни, приникнув к его губам.
Поцелуй отзывался внутри болью, болью, словно что-то важное вынимали навсегда, болью, вызывающей хрип, но вместе него получилась лишь лёгкая грустная улыбка.
- Три дня пройдут, и та звёздочка за окном будет твоя. - И сам прикусил губу от привычного осознания и смутного предчувствия недоверия, насмешки. Но, странное дело, не беспокоясь о том, что его не поймут. - Всё, что могу тебе оставить. Смешно? Такому ангелу нужен кто-то получше, я знаю. А нам улетать через три дня. И звёздочка станет твоя. А пока ты моя. - Нахмурившись своей путанности, тут же обнял её покрепче. - И не бойся.
- С чего решил, что боюсь? - тут же смешно боево насупилась, немедленно сникнув. - Просто... если мне придется через три дня насовсем оставить себе вместо тебя звездочку... Можно мы не будем улетать никогда?
- Я тебя всё равно им не отдам. - Притянув голову Клэр к плечу, он долго молчал. - Если бы можно было не отнимать у них тебя.
- У кого именно? - Чуть горько улыбнулась. - И зачем отнимать? Разве я не твоя без того?
- У твоей семьи. Понимаешь, я не смогу обустроиться в твоём шкафу. - Он криво ухмыльнулся, тут же смутившись, сжав её пальцы в своих. - Прости, я не то хотел... Видишь, я не привык, я раню... Не хочу тебя мучить, не тебя. Ты моя.
- Твоя. Для мук и страсти. - Шепчет почти набожно. И... В шкафу? - Улыбается лукаво и хитро. - Отчего ж именно в шкафу, а не в коробке например?
Для дышать и этих вот рассветных бликов на твоей коже. Какая же ты чудная. - Раздельно произнося слова совсем диктующим шёпотом, если б не улыбка, вновь широко и без тревоги.
- Но ты не ответил. Отчего шкаф и отчего не устроишься? - Слишком смешно для привычной себя на сцене и перед чужими насупилась.
А куда обычно убирают до поры до времени ненужное? Хотя и коробка подойдёт. - Смахнув раздражённо вечную прядку. - Нет уж, делить тебя ни с кем не хочу.
Она вытаращилась на него своими огромными в полусумерках вдвойне глазами то ли с изумлением, то ли с обидой.
- Ненужное? Ну ты и тип. - Лично смахнула прядку и аккуратно поцеловала месье Локонте в высвободившийся из-под той висок. - Глупый. И знаешь... ты можешь уехать в Париж, и я могу. И мы даже уедем... Но я от тебя не отстану.
- И как ты себе это представляешь? Что ты со мной будешь делать там, когда муж встретит тебя в аэропорту? - Жёсткость упавшего голоса никак не желала вязаться с мольбой в глазах.
- А с чего ты взял, что он меня встретит? - Ароматная, как виски, циничность, не хотела гармонировать с полуфантомной и незначительной болью, присыпавшей с теми словами ее взгляд, точно пепел.
- Так значит то, что я от тебя ни разу о нём не слышал, это не скромность.
- Вовсе нет... - Она даже потупила взгляд. Просто... Тебе разве Маэви не рассказала еще?
- О чём?
- Ну... - Мадемуазель вовсе смутилась. - Мы разошлись. Точнее, он разошелся, а я не пожелала отправляться в его коробку.. .Ну, или шкаф.
-Вот как. Ты не жалеешь? Что разошлись? - Вопрос дался явно с трудом.
- Я скорее чувствую облегчение. Вокруг стало меньше пыли... - Она прикусила губу. - И больше воздуха, который можно промечтать.
- Как же вы теперь, вдвоём? Давно? Прости, что спрашиваю, это, конечно не моё дело.
- Нормально. - Она спрятала зачем-то глаза. - Сын даже рад, что он ушел. А мне просто легче. Денег хватает - последнее добавила поспешно, точно распоследнюю забытость, и с явной гордецкостью.
- А почему ты тогда молчала? - Наверно, он очень похож был на ребёнка сейчас, ребёнка, у которого вышибли почву из-под ног. Торопился, глотая слова. - Я знаю, я не слишком похож на примерного отца семейства. Но я тут пытался найти в себе силы отпустить тебя к нему, а просто отпустить, оказывается, приходится. - И вдруг, обернувшись, просто спросил: - Ты полетишь в Париж со мной?
Она невольно поперхнулась нервно-испуганным хихиканьем, тут же поглубже вздохнув - все, что ее спасало от волнения:
- Я полечу. И с тобой, и с Со, и с Мелли, и с Маэви... А вообще, знаешь... - От последних слов только, сказанных до невозмозжности медленно, особенно по сравнению с предшествовавшей перечислительной скороговоркой, на малооктавном почти пределе ее диапазона, пахнуло горькой до отчаяния искренностью. - Вообще-то... Да.
Он почти и не слышал той скороговорки, лишь услышав это "да", так глубоко вздохнул, словно выплыл наконец из тёмной холодной глубины к солнцу.
Она только ласково улыбнулась, снова его целуя.

@темы: Моцарты, струнки, фанфы

---

Наконец решилась сюда принести

El derecho oscuro

Авторы:  Blowing...Wind, Анжелика-Анна.

Попасть на Адский Карнавал... А вдруг он уже вокруг?

Le prologue

Le prologue
***
Череда узких и как-то по-особенному пугающе-тёмных из-за обилия выхолодившегося на местных октябрьских ветрах камня улочек Праги разительно отличалась от приглушённо-светлых, глубоких и обманчиво спокойных и домашних номеров… «Праги» же.
Это противоречие даже слегка пугало. Маэва застыла на пороге, борясь и одновременно не желая противиться детскому ощущению, что сию минуту из-за дивана или того вот кресла в глубине номера выскочит что-то. Что должно населять этот вполне радушный приют каждого обеспеченного бездомного, доброе оно или злое? Додумать ей не дал бесконечно усталый голос, буквально каждый звук которого говорил, что сегодняшний день далеко не окончен:
– А что это у тебя тут?
Быстрее, чем она увидела на журнальном столике у входа какую-то коробочку (кажется, под ней ещё лежало что-то вроде письма), тепло рук сменилось прежним чувством брошенности перед чем-то страшным. Но тепло моментально вернулось, неся с собой ледяное прикосновение металла к коже.
Солаль придирчиво оглядел довольно странное ожерелье, впрочем, судя по виду, антиквариат – нечто вроде двух широких цепочек, скреплённых в центре небольшой металлической табличкой с гравировкой «Adversa fortuna». Вещица явно парная к тому браслету, что он нашёл у себя в номере с таким же в точности письмом. Сомнение и тянущее тоскливое беспокойство сменилось откровенным раздражением – с чего бы Жаку, которого он не видел лет сто, такие подарки делать, тем более им с Эви? Ладно, узнал о приезде старого школьного друга, захотел похвастаться своим клубом, прислал приглашение… Как-то пронюхал об их отношениях с Маэвой… Но зачем посылать эти побрякушки? Да ещё подписывать её приглашение этим набившем оскомину «Papa Poulet».
Она же, почти равнодушно пробежав пальцами по ожерелью, скорее смущенно, чем раздраженно, как хотелось, пробормотала:
– Amantes sunt amentes.


Безумно хотелось спать, но от местного холода все старые травмы словно с цепи сорвались. Теперь не уснуть даже. Сил тянуться к выключателю не было, и Мерван вполне ожидаемо налетел на стандартный журнальный столик при входе в комнату. Со столика свалилось с глухим стуком что-то. Чертыхнувшись, Мерван зажёг свет. На полу валялся какой-то камень и конверт. В конверте обнаружилось яркое до аляповатости приглашение в клуб «Данте», и, кроме того, письмо от Кристофа, прочтя которое, Мерван схватил валявшийся на полу камень, который оказался не более чем снятым с его кисти когда-то гипсом. Кривыми буквами на нём было старательно выведено «Тень». «По крайней мере повеселишься, не всё же быть тенью»…
Жар, поднявшийся изнутри, словно разом выжег всю боль. Мерван отбросил кусок гипса и почти выбежал в коридор, где тут же столкнулся с Клэр. Та моментально состроила мину а-ля Шерлок Холмс:
– «Данте»? Подожди меня, пойдём вместе. Дов такой странный – вместе с приглашением прислал мне это. – На ладони Клэр вертела странное зеркальце – круглое, отделанное камнями наподобие игл. – Жуть, да? Ну, заботится как умеет.
Сил хватило только на то, чтобы кивнуть.


Микеле ждал Дали. Именно такое и создавалось ощущение – этот альбом ждал его. Забыв обо всём, полностью погрузившись в чертовски сдержанный и яркий сюр, с робостью раз за разом проводя пальцами по подписи самого мастера, Микеле не сразу услышал стук в дверь. Конверт же он заметил только после того, как Мелиссе всё же удалось прервать поток его благодарностей неизвестному дарителю, не выдержав и расхохотавшись такому небрежению – конверт, содержащий в себе, несомненно, и имя дарителя, и причины, побудившие его к такому сказочному подарку, Микеле крайне неуважительно попирал ногами, попросту став на него.
Кончилось всё тем, что имя загадочного дарителя так и осталось неизвестным, как и конверт, позабытый на полу номера.


Мелисса же, отправив счастливого ребёнка, сиречь Микеланджело, дожидаться внизу, сама зашла к Флорану. Удивляясь самой себе, точнее, своему нахальству, зашла. Совсем ничего необычного, правда? Что с того, что наедине они оставались… Да пожалуй что и никогда. И? Просто узнать, что он думает насчёт такого безумия – нашла у себя в номере приглашение на Карнавал по случаю Хэллоуина, вот, просто лежало на столике.
– Приглашение? От кого?
Мелисса запнулась, как будто её уличили в каком-то вранье, слишком торопливо показала приглашение:
– Вот. Меня, что, думаешь, некому пригласить?
Совершенно некстати вспомнилось, что приглашение не подписано, и потому Марс поскорее спрятала его.
Фло наконец отложил новенький планшет, смерив её долгим внимательным взглядом.
– Но ты очень хочешь пойти туда со мной?
– В смысле?
Следуя усталому кивку, Мелисса заметила наконец рядом с собой на выступе стены конверт. Приглашение, аккуратно выписанное хоть слишком аккуратным, почти каллиграфическим, но её почерком. Подписи не стояло.
– Ну, так что?
– Я…
– Идём?
– Да.

Los reglamos reflejos

Los reglamos reflejos
В меру шумная и в меру дружная компания недолго блуждала во мраке улочек, будто ещё больше сузившихся, почти съёжившихся от неведомой тревоги. Или пытавшихся раздавить всякого неосмотрительно выбредшего в их сегодняшнюю темень? А, может, напугать и предостеречь? Старые города видели намного больше нас. Стоит иногда прислушиваться к их предостережениям.
После нескольких пугливых и спонтанных на первый взгляд звонков (Дов, что-то заспанно пробурчав, отключил телефон, номера Жака не было, Кристоф изумлённо начал импровизированную лекцию) и нескольких в высшей мере удивлённых и почти только потому долгих взглядов, решено было вернуться в отель.
Разудалая, совсем не похожая на современную, но режущая глухим сипом и простуженной какой-то фальшью музыка потащила за собой дудочкой Гамельнского Крысолова. Сразу за углом, в маленьком переулочке, который, между тем, был пройден не единожды, неприветливо зажатая слепо-чёрными окнами и камнями стен, так напоминающими кирпичи, сверкала вывеска клуба «Данте». Под стандартной неоновой вывеской причудливо переливалась мозаичная надпись, по-видимому, девиз заведения: «Нам нет дела до вашего Рая, пока у нас есть наш ад».
Солаль удивлённо приподнял брови, про себя ещё и присвистнул, пропустив мимо ушей очередную остроту Мерва, на сей раз, правда, слегка растерянно прозвучавшую, впрочем, и не менее растерянный вопрос Маэвы тоже. Флоран что-то, судя по иронично-удовлетворённой улыбке, крайне занимательное пытался выяснить у вконец смешавшейся Мелиссы. Клэр же ловила свою тревогу в южных глазах Мике. Но войти никто не решался, верно, боясь расстаться с надеждой.
Настойчивый музыкальный скрип же не отступал, настырно затягивая внутрь.
За дверью, которой, впрочем, никто не заметил, оказалось нечто вроде грота или пещеры, неожиданно просторной и напоминающей склад старинного варьете. Музыка стихла, лишь будто издали доносились буханья обычных клубных ритмов. Здесь же царили скрипы, всхлипы и шорох. В темноте то тут, то там в проблесках неверного света, пробивавшегося из клуба, появлялись то силуэты каких-то картонок, слегка, как казалось, живых, то груды тряпок и каких-то вещей, плохо скрывающих свою ненужность, хотя вполне приличных с виду. Казалось бы, уж не им, привыкшим к атмосфере кулис, пугаться застенок театра, но руки леденели сами собой, и желание уйти отсюда крепло с каждой секундой.
– Добрый день! А вот и наши специальные гости!
Непонятно, откуда, перед компанией не испуганных, но порядком притихших уже гостей, появилась старомодная будка билетёра, а в ней, должно быть, администратор заведения – с полным правом называющийся респектабельным молодой человек в изящной, несмотря на некую потрёпанность, полумаске. Словом, потрёпана была не только она, костюм тоже был словно из старого сундука, хоть и красив, но не только не нов, а даже и с надорванным лацканом.


– Однако, как вы задержались. Если бы не всесилие нашего Господина, я уж и не знаю… Пропустить полночь, даже не представляю, кому из гостей могло бы прийти в голову так нарушить протокол. Впрочем… – Приклеенная улыбка как по щелчку появилась на лице маски. – Позвольте ваши билеты?
Перебирая пёстрые кусочки бумаги в руках и что-то приговаривая, он не забывал с невероятным тщанием, хоть и вполне небрежно, заносить данные о посетителях в какие-то листы, с ловкостью им выуживаемые из груды бумаг, неведомым образом появившейся на краю небольшой конторки. Голос велеречивого проводника беспрестанно ломался, как плохая запись, а блики, изредка падающие на щёки, создавали ощущение, что на нём невероятный слой старого, понемногу отваливающегося уже грима.
– Постойте. А ваше приглашение, Микеле Локонте? – Прорези маски уставились на Микеле. Тот секунду, как пригвождённый к месту, стоял, пытаясь понять, зачем кусок картона, если его и так знают. После непродолжительного поиска по карманам удалось выяснить, что приглашение так и осталось забытым на полу номера отеля. Это растерянное замечание вызвало просто бурю возмущённого и вместе с тем отчаянного негодования у маски.
Гости в непонимании и уже слегка раздражённо поглядывали на болтуна, который, совсем не замечая того, заливался о каких-то протоколах.
– По-моему, это того не стоит. Мы пришли, не так ли? И…
Мерван не успел закончить, прерванный резким скрипом, который даже и человеческий голос уже напоминал с трудом:
– Нарушение протокола недопустимо, как и правил.
– Каких правил?
– Вы в приличном обществе, здесь принято соблюдать правила. Вот, извольте, – на лицо администратора вскочило прежнее учтивое выражение, даже приправленное слегка благоговением. В руках его появился некий свиток, который был развёрнут перед гостями с нескрываемой гордостью. Это оказался список, не без изящества выписанный, довольно, правда, выцветшими уже чернилами. – Наши «Правила». Их обязан соблюдать каждый участник Карнавала, в том числе и вы, особенно вы. Как вы уже могли заметить, верно, их тут шестьсот шестьдесят шесть. Ровно. Некоторые даже проиллюстрированы, видите? – Палец в грязной перчатке ткнулся в строку, напротив которой имелось перечёркнутое изображение двух человеческих лиц без масок, и где значилось:
«21 – Запрещено быть искренним с кем бы то ни было. Пресечение и ущемление искренности во всех ее проявлениях приветствуется».
– Нарушение правил недопустимо, и я собираюсь карать за каждое ещё до того, как вы узнаете о содержании нарушенного правила…
– Но это же абсурд… – не сдержалась несостоявшийся прокурор. В ответ гостям только небрежно ткнули в ещё одну статью свода местных законов, где немногим удалось разобрать полустёртое:
«49 – Запрещено быть осведомленным о полном содержании правил и своем наказании за их нарушение – кроме того, что наказание строго в особенности за нарушение тех, которых не знал».
И, невзирая, на полное их несогласие, под громогласное «Добро пожаловать!», гостей одного за другим втолкнули в невесть как появившиеся железные воротца, за которыми, собственно и крылся клуб «Данте», а вместе с ним и Карнавал.
В полном смятении гости застыли на казавшейся крохотной площадке над бездной. Клуб представлял собой стилизацию под Ад, настолько пошлую, насколько это было возможно – круговые площадки по стенам образовывали несколько связанных друг с другом множеством лестниц колец, в центре совершенно не к месту торчал огромный купольный фонтан. Стены были разрисованы грубыми всполохами пламени, красноватая подсветка дополняла картину. Это было скорее смешно, чем страшно.
Так настойчиво приглашённые гости оказались на самом верху. Постояв немного и решив, что хозяин заведения просто перебрал с эффектами, они всё же двинулись по кругу.
Карнавал начался. Безлюдное и вроде небольшое пространство моментально наполнилось безудержно веселящейся толпой масок. Костюмы, полумаски, какие-то просто тени двигались крайне целеустремлённо, но только на первый взгляд. Не было ничего, что бы притягивало их к себе, проходя мимо, маски словно растворялись за спиной. Карнавал втянул, всё дальше друг от друга отгоняя своих жертв, незаметно разбил живой волной, завлекая читавшимся буквально во всём сдержанным обещанием, которому не было сил противиться. Обещанием встречи с чем-то невероятным.


В стенах обнаруживались ещё двери, ведущие в отдельные комнаты. Там, то в потоках яркого света, то в полутьме, открывались странные картины.
В одной из таких комнат Клэр застыла перед толпой девушек со вполне натурально выглядящими мышиными ушками, чутко реагирующими на каждый звук, расположившихся перед статным седовласым человеком, развалившемся в кресле, в живой очереди, пожирая его глазами, и абсолютно не замечая двух своих подружек, валяющихся чуть поодаль, милые ушки которых были ажурно изъедены совсем настоящими жирными крысами.
Закричать Клэр смогла только обожжённая приглашающим взглядом старика и ненавистью в глазах юных мышек.


Микеле, на секунду отвернувшийся, обнаружил свою Констанс в абсолютном порядке, правда, с совершенно шальными пьяными глазами и раздобывшую где-то милые мягкие ушки.
– Ты кричала? – вопрос звучал гораздо неуверенней пляски чёртиков в её глазах.
– Нет. Посмотри, у них для нас что-то есть. Особенное. Пойдём? – На изящном пальчике «Клэр» покручивала ключик с приделанным к нему в виде брелока осколком зеркальца.


Солаль, не выпускавший руку Маэвы, обеспокоено оглядывался, пытаясь найти хоть что-то, могущее напоминать кабинет директора. Он всерьёз решил разобраться с Жаком, слишком заигрался, хватит. Не слушая возражений старательно пытающейся скрыть испуг Эви, упрямо тащил её по коридорам, проходам и лестницам. Однако кабинета или чего-нибудь похожего не было видно, одни приват-комнаты. Как назло, двери их были широко, прямо-таки приглашающее, распахнуты, а посетителей это ничуть не смущало.
– Надеюсь, ты просто не знал, что пригласил меня в бордель… – Резко налетев на спину Морана, Маэва уже ждала чего угодно, но только не услышать голос их столь неприятного провожатого в мир Карнавала:
– А вот и они, наши специальные гости! Дамы и господа, попрошу приветствовать Маэву Мелин и Лорана Морана!
Гром аплодисментов сменился вспышками софитов. С изумлением Маэва почувствовала себя сидящей в изящном кресле. Рядом за столиком сидел ошеломлённый Солаль. На них были направлены два мощных снопа света, а перед ними сверкала огоньками рампы миниатюрная сцена.


Мервана отрезало от своих как-то сразу. Блуждая без особой цели в толчее, он безуспешно пытался найти барную стойку или, на худой конец, какой-нибудь столик с обслуживанием, и напиться за неимением другого развлечения на сегодня. Некстати вспомнился присланный гипс, кисть тут же свело фантомной болью. Планы, кажется, терпели крах – все вокруг сновали с бокалами, столики, все занятые, буквально ломились от еды, но откуда это всё взялось, было непонятно. На его вопросы никто не отвечал. Тихо сатанеющий Клоун в конце концов изящно поймал за талию проплывающую мимо маску в полутраурном платье, не менее изящно принял у неё бокал шампанского (хоть что-то), мягко заметив:
– Должны же вы хоть чем-то помочь бедному гостю…
Дама, остервенело вырвав из рук гостя свой нежданный дар, прорычала, толкая его прямо в руки секьюрити:
– Здесь никто никому ничего не должен!


Флоран тщательно исследовал комнаты, просто приоткрывая двери каждой, одну за другой. Сразу повернув назад, выхода он не нашёл, Мел бросать не хотелось. А потому планы вырисовывались чёткие. Если в комнатах кто-то был, они с Мелиссой молча проходили мимо, даже не думая интересоваться, что там такое. Их цель – спокойное место, где можно оставить Мел в безопасности и не торопясь спокойно найти выход. Так будет лучше.
Наконец, свободная комната была найдена. Тихое местечко, что-то вроде комнаты релаксации. Совершенно непонятно, к чему она была в ночном клубе, ну да ладно. Оставив Мел, с головой снова погрузившуюся в твиттер, в этой комнатке, Фло вышел.

The Show

The Show
…Мадемуазель Мелин никогда не была смелее, чем брошенный кошкой наедине с миром уличный котенок, - и, тем не менее, сидя рядом с месье Мораном в своем помянуто изящно и жестковато давящем, казалось, самой спинкой своей ей на плечики кресле, она была даже вдвойне способна унять едва уловимую и без того дрожь в коленках – ведь слабость в ее странной и грустной душе чудесным образом уживалась с отменно прокурорскими выдержкой и сдержанностью.
Сам же Солаль бормотал себе под нос нечто ужасно сердитое и злое – и потому она, конечно же, не смогла бы удержаться от того, чтобы нежно коснуться его плеч…
- Шо-о-о-о-оу… НАЧИНАЕТСЯ!!. – Громогласный, и, как ни странно, изданный все тем же их провожатым сообщенческий вопль, усиленный тремя микрофонами, заставляет ее почти со скоростью взрослой кошки метнуться, потянувшись было к Лорану, обратно на свое место, - в тиски изящества; все огни, кроме мимолетно почти мерцающей где-то посередине сцены свечки гаснут, а каждый из биллионов атомов тьмы немедленно взрывается самым разномастным и до крайности непристойным в своем страстном жаре шепотом, перемешанном с знакомыми обоим до тихо ласковой оскомины гитарными взгромами первой арии Сальери, умиравшими где-то за сценой в толще тишинной пыли…
…Странные тени, сшитые из клоков их воспоминаний и мрака переулков туманной Праги охватывают разумы и тела обоих одновременно. Медленно и под глухо гулкий ропот зала выводят на едва ли возвышенную и почти крохотную по соотношению сцену, и на миг оставляют замершими в истоме на противоположных оппозитивно ее краях.
Воцаряется тишина, и аккуратность клавишной арпеджионности, на миг пересыпав его мысли, сменяется сладостным и совершенно смущенно перепуганным трепетом ее губок под его пылающими устами, а руки его точно снова смыкаются на бесстыдно стыдливо обнаженных сценическим платьем плечиках… Тихо рычит, пытаясь удержать непроизвольно скользящие книзу по брюкам свои руки… Полутени-зрители довольно хихикают.
…Она тихо и обморочно стонет, снова чувствуя, - как это произошло когда-то давно в гримерной из-за ее несдержанного поцелуя, - его яростно страстные полуукусы, адресованные ее наглости, но терзающие отчего-то ее ж ротик, а затем огненно и до кровоподтеков терзающе стискивающие ее талийку длинные стальные почти по крепости пальцы. Тихо стонет, выгнувшись в муке блаженства назад, и только искусывая в кровь свои истерзанные уже и без того, видимо, где-нибудь при их случайной встрече им же губки, судорожно и рвано дыша и смыкая пальчики у себя чуть пониже грудки и лишь извиваясь под натиском фантомной страсти дальше… Тени-зрительницы недовольно и смятенно даже едва уловимо хмыкают и гомонят нечто об остатках невинности и отсутствии у нее совести…
…Его выбрасывает из этой странной пытки уже в совершенно приличном виде – так, будто бы он не терзался пару секунд обратно призрачной ночью в гримерке, - в левом со стороны зала отсеке сцены, за небольшой и занявшей его весь кафедрой, ее же – растрепанную, раскрасневшуюся и едва опомнившуюся, еще запыхавшись от сладости всех тогдашних пыток, - ровно посередине подмостков, на низенькой лавочке перед до смешного пафосно и неуклюже огромной пародией на судейскую кафедру – мадемуазель не могла ошибиться с классификацией первого попавшегося ей на глаза после того, как последнюю негу заставляет испуганно улететь щелчок замка, язычком которого оказывается металлическая бляшка ее ожерелья.
К слову, справа на сцене невесть откуда, хоть впрочем, по простой лишь магии кулис, возникает тот самый рванолацканный проводник, а за пародией на кафедру уже перебирает какие-то полуобуглившиеся бумаги человек с пугающе пустой чернотою вместо лица. Полутени и тени в зале затихли, и в совершенной и абсолютной даже не звенящей глухой тишине гулом тихого огня пожара, охватившего, как могло показаться по звуку, весь мир, разносится судейское, безличное и хрипловатое:
- Мадемуазель Маэва Мелин… Вы сидите слишком прямо. Такие манеры не к лицу шлюхам. – (Солаль гневно дернулся, едва не опрокинув свою кафедру, но вовремя ее придержав и все же уговорив себя не спешить, - только опасно сверкая глазами на источник этого фарса) - Не жалаете ли поклониться суду?
На это его милая Эви, как Лоран, впрочем, и ожидал, только гневно сверкнула на пародийное безличие вмиг почерневшими и загоревшимися тканным из мрака пламенем глазами, - так, что сама кафедральная пародия пошатнулась в изумлении… Впрочем, это могло и показаться, и произнесла громко и отчетливо – тоном обвинителя, но не обвиняемого:
- Прошение отклоняется ввиду бессмысленности его сути и некорректной формулировки, ваша… Безликость. – И чуть насмешливее: - Я вижу тут свидетеля, - она кивнула на Солаля, - и присяжного, - едва махнула изящной ручкой в сторону провожатого. – Но я не вижу ни прокурора, ни адвоката.
- Позвольте мне ответить на эту неслыханнейшую дерзость, Ваша Безличность, - тут же залебезил и затарахтел правда присяжный проводник, – вот, прошу-с:
28 – Запрещено произносить любые речи защитного или обвинительного характера.
(Значилось в правилах на том месте, куда тыкала грязная перчатка.)
Мадемуазель на это понимающе тряхнула гривкой, а с пародии донеслось уже менее пугающее:
- Вы удовлетворены?
- Да, мне теперь в полной мере ясна вся некомпетентность и пародийность вашего фарса. – Радостно и звонко, точно пионерка, отрапортовала она. – В чем же меня изволит обвинять кучка столь нелепых фантазеров? – (последнее было сказано почти ласково и до унизительности снисходительно, и даже тени в зале потому слегка шевельнулись).
Безличность, тем не менее, осталась безразличной.
- Вы, мадемуазель, обвиняетесь в том, что, во-первых, нарушаете фактом уже своего существования правило 3 этого карнавала. Правило три, - снисходительно пояснил он, - гласит, что здесь принято не любить юристов, в особенности прокуроров, и в особенности пренебрегших своей профессией в пользу личностных глупостей. Во-вторых же, - это куда важнее, - обвиняетесь в том, что сейчас видели все!.. – Тут голос возрос до высшей своей точки, и немногие даже тени смогли не зажать уши и не шарахнуться от него. Мадемуазель, однако, была бестрепетна. – Свидетель Моран! – Солаль выпрямился еще горделивей. – Подтверждаете ли вы, что эта… - пустой рукав судейской мантии ткнулся в скамью подсудимых – склонила вас к ночи с нею 30 ноября 2009 года у вас же в гримерной? Не отпирайтесь, все видели доказательную модель этого разврата пару минут назад.
- Да, верно. - прошипел сквозь зубы Моран. – Я это подтверждаю. – Он попытался было поймать взгляд Маэвы, - но та, казалось, сочла ныне смыслом своей жизни буравить веселым мраковым пламенем своих глаз пустоту в мантии.
- …И это ваша главная вина, мамзель. – Голос и мантия вместе с пародийностью гордо замерли, возвышаясь над скамьей. – Имеете ли вы что-нибудь сказать в свое оправдание?
- Нет, ваша безличность. – (все, даже сама судейскость, кажется, выдохнули с облегчением) - …Я намерена выступать по обвинению ВАС. Вы, несчастные фарсы, господа фантомы и тени, - кто дал вам право обвинять? Вы противны сами себе – признаю, хоть мы к вам относимся и по-разному, - но отчего Я должна слушать ваш лай? Вы, обвиняя меня в любви, точно в преступлении, - кем вы при этом являетесь сами..? Эхом порванности струн обыденности – и только.
…Мадемуазель говорила еще минут двадцать, пустотность же, присяжный и зал наблюдали за ней с нескрываемыми злорадством и презрением. Тем не менее, она бы точно довела до припадка кого-либо из них всех, не почувствуй вдруг у себя в ротике грубый кляп, а на обеих своих запястьях, ныне заведенных за спину, грязную перчатку. Пустота в мантии за пародией на кафедру прокашлялась задумчивым громом разрыва парочки бомб где-нибудь за соседним зданием:
- Итак, эта скверная женщина приговаривается по вышевынесенным обвинениям, а также по обвинению в нарушении правил 3 и 28 этого действа к полноформальному наказанию отдельно по каждому пункту.
Зал взорвался щелестящей и жуткой овацией.
Пустая мантия упала на пол у пародии.
К плечику заставленной цепями чуть откинуться назад мадемуазель Мелин по воздуху само по себе медленно подплывало устало шипящее и раскаленное клеймо... Она не проронила ни звука и даже не пыталась вырваться, и через несколько секунд каленая сталь с шипением впилась в живую плоть…
Проводник тихо засмеялся.
Месье Солаль отбросил в сторону дымящуюся железку.
- Правило 35… - Тихо и жутко прошипел рванолацканный. Никакой выручки. Ну что ж, накажем обоих... Пожалуй, все же без смягчений. Он щелкнул пальцами, и тени вместе с ним почти мгновенно пропали в едва брезжившем той самой свечкою зеве выхода. Тьму освятили за миг сверканье их глаз и лязг цепей…
Какую-то секундную вечность можно было слушать родное дыхание, царапая ледяными влажными пальцами дерево и железо.
Огни зажглись как-то сразу, во множестве и многообразии слетевших с оси красок, колыхающихся от бешеного требования расцвеченной публики.
Животный, яростный, выворачивающий внутренности страх заставил Солаля рвануть цепко схваченные железками руки, слишком поздно, чтобы заметить ту цепь, что соединяла табличку на его браслете с табличкой на ожерелье Эви. Боль в глазах напротив внезапно угасла. Из-под врезавшейся в шею цепи лилась кровь.
Под оглушительные овации темнота сжирала толпу.

Mejor de los favores

Mejor de los favores
Игривая и чрезвычайно незнакомая этой излишней, показной и причудливой игривостью Клэр, задорно смеясь, то и дело заигрывая с мимо проплывающими прочими гостями Карнавала, которых Микеле, надо сказать, никак не мог потом вспомнить, провела его сквозь толпу и, почти не задержавшись, скрылась в холодной сталью сверкающих струях фонтана, казалось совсем монолитно падающих вниз.
- Стой! – На миг Микеле показалось, что водная гладь сверкнула лезвием гильотины, в котором, словно в зеркале, можно было увидеть своё собственное отражение.
… Отражение, коварно улыбнувшееся и отвесившее своему изумлённому оригиналу истинно моцартовский поклон. Чему, впрочем, Микеле не успел даже испугаться, потому что нежная и безжалостная рука уже тащила его сквозь режущие струи.
За ними оказалась вполне просторная ниша. Не успев заметить, каким образом, абсолютно сухой Микеле оказался совершенно один перед обычной тёмной дверью, в замочной скважине которой торчал ключик с посвёркивающим брелоком. «Она там!»
За дверью открылась комната, достойная самого захудалого парка развлечений – в ряд по извилистому коридору выстроились зеркала, в неверном, меняющимся ежесекундно свете казалось, что они переливаются и посвёркивают водной гладью. Где-то далеко-далеко вскрикивала зовуще скрипка. Или нет?
Пара шагов. Ещё несколько. Обернувшись, двери Микеле за спиной не обнаружил. Подумалось, что в конце коридора всенепременно должен быть ещё выход.
Ещё пара шагов.
– Эй!
Отражение в очередном зеркале, заметно устав всего лишь копировать, забавно и нарочито неловко махнуло рукой. Тёмные глаза секунду с насмешкой наблюдали изумление напротив, потом отражение с театральным в высшей степени притворством вдруг перескочило в соседнее зеркало. Оттуда с ухватками истинного мима – дальше по коридору, увлекая за собой Микеле, который сам не понимал, отчего ещё способен двигаться.
Нагнать странную иллюзию, отчего-то это казалось очень, крайне важно. Когда отражение не нашлось ни в одном из окружающих зеркал, вот тогда стало страшно по-настоящему. Пожалуй, даже больше, чем почувствовать, как это отражение легонько стукает тебя по плечу сзади.
А двойнику, видимо, надоело играть. Он уставился на Мике, в попытке что-то спросить немо шевелящего губами, с выражением презрительно-сочувствующей фальши. И начал меняться. Волосы потемнели и заметно удлинились, пиджак бес снял и опустил рядом с собой на пол (тот тут же пропал). Микеле невольно опустил глаза вниз, естественно, ничего не увидев. Зато, когда поднял глаза, вместо рубашки на отражении оказался потрёпанный трикотажный джемпер, а на брюки наплывали кляксы потёртой джинсы.
«Микеле, ты уверен?.. Я так волнуюсь за тебя... Не обижайся, но… Мне кажется, что у тебя не всё хорошо... Может быть, тебе что-то нужно?..»
Голоса родных и друзей, совершенно искренне обеспокоенные, летали рядом, точно так же раня и трогая чуть не до слёз, как тогда.
Вдруг отражение выплюнуло:
– Когда же вы заткнётесь-то?
Мотыльки родных голосов, кружащие возле, испуганно прянули и исчезли где-то в темноте зеркального блеска.
– Так лучше. Страшно утомительно слушать тех, на кого плевать, так ведь? А когда они ещё чего-то от тебя хотят…
Ледяные иголки страха, прошивающие насквозь, незаметно таяли. Таяли от закипающего внутри гневного желания разбить это фальшивое, перевирающее самое драгоценное и сокровенное втаптывающее в грязь, болтливое, так похожее на многих, многих других…
– Ненавижу…
– Кого? Себя? – мерзковато вдруг усмехнулось отражение.
– Я – не ты. Это не я! Не я! – отвращение к визуализированному ничтожеству заставило не просто ударить с такой силой, что лицо хохочущего беса размножилось, изуродованное тысячью трещин, но колотить по зеркалу до тех пор, пока в раме не осталось ни одного осколка… Чтобы последующие долгие мгновения наблюдать, как окровавленные осколки юркими серебряно-багровыми ящерками лезут обратно, постепенно составляя того же вновь фотографически точного беса. Только улыбки на лице больше не было, а было что-то вроде страха вперемешку с злобой.
Внезапно он прорвал хрупкую ткань зеркала, схватив Микеле, и, осыпая его миллионом мельчайших злых зеркально сверкающих жал, переливаясь, не в силах до конца расстаться со своей сущностью, швырнув в груду коварного стекла, прошипев:
– Нет, Микеле, я – это не ты. Я – Микеланджело. Но единственная разница между нами в том, что я не боюсь.
Почти уже чувствуя, как хищные пасти зеркал сзади впиваются в спину, Микеле крайне удивился, когда вместо них его приняли руки. Человеческие. Он даже услышал странно знакомый полувздох-полувсхлип, за секунду до того, как обернуться и увидеть в оскале битого зеркала Клэр.
Та лишь тихо и нежно-израненно, ждуще удара уставилась на его враждебно-встревоженно перепуганный, хоть при том отчего-то едва уловимо очарованный этой теперь столь заметной прежнестью в ней взгляд, и, молча впившись белоснежными зубками в свою, впрочем, без того уже прокушенную в паре мест губку, нежно, аккуратно и непременно повела бы Мике к выходу, не оттолкни он ее с испуганным всхлипом.
Мадемуазель Перо пришлось, видимо, слишком много снести от вечера этих глупостей, - так как она едва устояла на ногах, и то только благодаря тому, что мертвой и испуганной за него хваткой вцепилась в плечи глупого Мозара. Последний же, впрочем, только и смог, что повергнуть в удивительное удивление уцелевшие зеркала, а ее саму в еще большее растерянное почти до паники беспокойство, - всего лишь, при всей серьезности эффекта, тихо и отчаянно, точно пятилетний мальчишка, разревевшись, так и не повернувшись к Клэрри. Она, впрочем, только сжимала его плечи, - почти буквально тисками,- и от этого месье лишь утвердился в диктанте страха.
- От-тойди от мен-ня… - Тихо и жалко трясясь, прохнюпал он предназначенную для проявления грозности очень оригинальную отчаянность, на что она только тихо и замерше прищурилась… И молча упрямо покачала взъерошенной головкой. Брови Мике подскочили едва ли не до корней мозарственной гривы.
- Н-не отойдешь? – Месье был враждебен и раздражен, к тому же монолог его прерывался непроизвольными рыданиями. – Ты вообщ-ще… Даже в ж-жизни… Вечно лезешь… И вечно с г-глупостями. И не отлепишься же… П-противно…
Голос глупого Моцарта двадцать первого века трясся все тише и к концу фразы вовсе сошел по диминуэндо на пианиссимо. Клэрри, впрочем, только и гладившая его во время речи по голове, не отпуская теперь уже руки своей невольной жертвы, в ответ даже не помыслила, как он рассчитывал, сказать что-нибудь резкое в ответ или отцепиться, подобно мотылькам,– но зато вдруг хмыкнула – так уверенно-нахально и по-настоящему беззащитно, что он почти перестал сомневаться… В чем-то.
- Послушай… Ты, конечно, большой придурок и временами совершенно чертов эгоист… Но ты же не нарочно… Т-то есть, я же тебе нужна, чтобы отсюда выйти. К тому же… – Тут мадемуазель едва заметно и только на миг смешалась и растерянно почти вздернула для скрытия такого позора носик. – Я тут – твое отражение.
- Что..? – Мике даже сам сжал от такого ее ручку и соизволил взглянуть в отчего-то влажно и совершенно уж предательски затем блестящие глаза мадемуазель.
- Все об этом потом. Сейчас нам стоит отсюда убираться.
Резонность довода и требовательность маленькой, но цепкой и сильной ручки, почти насильно и немедленно повлекшей его по коридору, весьма убедительно убедили Мике, что ему во-первых стоит, а во-вторых придется подчиниться ее желанию. Следует признать, что итальянский Мозар впервые в жизни принимал чьи-то о себе заботу, мнение и помощь не только вообще и безропотно, но без малейшего страха.
…Выход нашелся неожиданно и скоро – ей оказалось довольно юркнуть с ним за второе из минованных ими зеркал (старейшее, но удивительно ясное свечадо, края которого терялись во тьме, и в существовании которых он был не до конца уверен – так холоден и стеклянно вязок стал воздух на секунду до того, как парочка нашлась в длинно потемковом коридоре, освещенном едва и только лишь чуть уловимым и свечно нежно трепетливым светом, отчеркивавшим на полу контур двери где-то справа.
Она уверенно и быстро пробежала пальчиками по ручке, и почти тут же после этого оказалась вместе с ним внутри - и так быстро захлопнула тут же защелкнувшуюся на замок дверку, что месье Локонте чуть не сбил, поторопленный той, Клэрри с ног.
Кстати, сделай он это, она бы вряд ли ушиблась – пол мягко и тепло освещенной камином с витиевато разрисованной пурпурной шторкой и двумя-тремя десятками свеч комнатки был укрыт мягчайшим персидским ковром.
- Вот теперь все. – Она, тихо и тяжко дыша, прижалась спинкой к стене у двери и едва немедля не утопила его в колодезной темноте своих широко распахнутых глаз. Она, к слову, это бы с полным успехом совершила, если бы не дикая боль от осколков, впившихся ему во все тело, и не полное непонимающее недоверие его взгляда.
- Что мы тут делаем? И с чем это и что – «все»? – В его глазах тихо угасали пеплово уже почти догорающие испуганно-непривыкшая злость и боль. Впрочем, она на это лишь скептически оглядела его израненные руки, грудь, спину и лицо, и окровавленную рубашку.
- Ну что ж… К их же автору правила. – Задорно вдруг прошептала себе в кулачок и тихо хлопнула в ладоши, одновременно толкая месье Локонте в чудом уцелевший отрезок предплечья на мягкий диван у стены, кстати, единственной из всех в небольшой комнатке не занятой книжным шкафом в потолок, - зато украшенной гобеленом и совершенно хамски плюхаясь рядом с ним. На столе у дивана, к слову, совершенно спокойно, точно это не она пару секунд назад тут отсутствовала, исходила преароматнейшим паром тарелка с пастой по-римски. Он на это все, впрочем, только с недоверием покосился на столь недвузначно себя спозционировавшую безумную мадемуазель:
- Почему я должен тебе доверять?
Она только устало и невероятно чарующе-роково тряхнула гривкой и уставилась на него в ответ – странно терпко-шоколадно и домашне тепло:
- А тебе обязательно мне доверять, чтобы не ходить зеркальным ежом?
Не дождавшись ответа, она странно рвано и резко, точно рвя невидимую нить кукловода, но при этом невероятно аккуратно и почти неощутимо вдруг дернула за ближайший к ней и засевший у него в плече осколок. Тот исчез, едва оказавшись зажатым у нее в пальчиках, а сама безумная тихо и со знающим видом дунула на от него рану – от чего та исчезла значительно быстрее.
Микеле вытаращился на бедняжку так, будто пред ним неожиданно оказалась злая колдунья, - она же только тихо и облегченно-нежно хихикнула:
- Ты лучше ешь. Поверь, какой бы я ни была ведьмой, хуже тебе от леченья не будет.
Мике на это тихо и иронично фыркнул, но и в самом деле позволил себе голодно наброситься на еду, одновременно подставляя врачевальным операциям спину. Камин потрескивал в наблюдении этой спасательной операции, впрочем, всего около пяти минут, - по прошествии которых Мике тихо и горчаще-нежно улыбнулся, отставляя пустую тарелку, естественно:
- Так что ты там говорила… Про отражения?
Ее, казалось, насмешил вопрос – во всяком случае, им у Клэрри была вызвана ласковая почти, не будь так терпкой, улыбка.
- Ну, это не так сложно. Отражение есть у каждого – и у каждого отражения все с оригиналом противоположно. Вот, например: ты боишься этого всего и оно тебе чуждо, а я тут понимаю все, и даже своя…
Он тихо замер от догадки, она же потупила взор.
- Ну что ж… - Странно спокойно и уверенно огненно шепнул он куда-то ей в скулу, поворачивая одновременно личико мадемуазель за подбородок к себе. – Танец в этом случае будет жесток…
- …Но слишком дорог исполнителям. – Шепнула она ему в пальцы, медленно и тихо зарываясь собственными пальчиками в его гриву на затылке и мучительно медленно наклоняя голову месье набок, робко потянувшись к нему…
- Я УСТАЛ СЧИТАТЬ!.. – Вдруг раздалось полуистерическое от камина. Двое шарахнулись друг от друга, а очевидный в нем рванолацканный проводник ткнул в них свернутыми трубкой правилами. – Я уже не считаю! Но правила 6, 7, 8, 10, 13, 15, 21, 22, 25, 24 и 32* вы нарушили полностью, снесли под корень! А шоколад?!. И… И…
- …И вы забыли о первом правиле. – Вдруг донеслось откуда-то от окна совсем не громкое и даже тихое, но заглушившее все прочие звуки шелковисто тембровое высказывание.
На последнее все обернулись – Микеле – издерганно, но твердо и с готовностью драться до конца, Клэрри – дерзко и гордо, а рванолацканный – немедленно приняв вид самого благовоспитанного почтения и изумленно, с льстивой готовностью произнеся:
- Мессир, как вы могли подумать! Просто я не ожидал вас… Тут.
Автор же высказывания и мессир в одном лице, оказавшийся самым что ни на есть обычным, но с до странности живым блеском изумительно глубоких синих глаз отчего-то, тем не менее, с черными бровями и ресницами и ужасающе вороньегнездовой, золотой, как пшеница Прованса гривой, за одну которую в эпоху инквизиции подлежал бы немедленному сожжению по обвинению в ведьмачестве и облаченный в черные галстук, рубашку и бальные брюки с фраком, на это только устало и невероятно ловко завертел в музыкально длинных и нервных своих пальцах длинную трость черного дерева и с черным же стальным набалдашником в виде головы пуделя, еще тише, но куда отчетливее ответствуя:
- Я мог подумать это так же, как и что-либо другое. Что же касается лично вас, я весьма безрезультатно могу часами думать о том, каким образом победить вашу привычку к лести.
- А что именно гласит первое правило? – Истомленно и слабо, но совершенно беспардонно твердо поинтересовался вдруг для себя самого Мике.
Проводник на это возвел очи горе, видимо в ожидании покарания наглеца, Клэр гордо и чуть удивленно улыбнулась спросившему, а адресат вопроса удовлетворенно и с живейшим интересом вскинул в его сторону бровь, странно уставившись и невольно состроив умильно почти пытливую мину:
- Первое правило, месье, гласит, что здесь происходит действо, которое подчинено только своему организатору, имеющему право на все, включая даже помощь гостям. И, пользуясь случаем и кусочком моей вечной нехватки времени, позвольте поблагодарить вас. – Мессир гордо тряхнул в адрес Мике головой, что, видимо, означало у него поклон – впрочем, могущий быть легко перепутанным с нежеланием лишиться поля обозрения из-за своей же гривы. – За факт вашего проживания в этой бессмыслице, собственно. – Тут мессир позволил себе махнуть левой рукой в сторону распахнутого в море лунного света окна с бьющейся на ветру занавеской.
- Я рад, что оно не в корне напрасно. – Микеле все же сорвался на ноги, и, отвешивая молниевый мозарственный поклон, заявил: - Но если вы и правда мне благодарны, мессир… Или как вас там? – Тут грустный Мозар двадцать первого века тихим и горьким смешком хмыкнул себе в кулак. – Так если вы и правда думаете, что я чего-то стою…
- …А вы не пожалеете? – Мессир сощурился на него таким беспечно ясным образом, что месье невольно осекся, осознав, что его желания поняты здесь много раньше, чем выдуманы им самим.
- Нет. – С твердостью того же осознания, хоть и так же слабо, заявил потому он прищуру. – Никогда.
- Что ж, хорошо. В мессирском взгляде теперь сквозило явное уважение. – Тогда…
…Мике не уловил случившегося – только ощутил, что позади него куда-то пропало тепло и то нечто странное и неуловимое, что всегда ореолом осеняло Клэр. Хоть впрочем, оглянувшись, он рвано, но едва ль не успокоено выдохнул – напротив него стояло зеркало, за стеклом которого, в почти идентичной этой – с точностью только до наоборот в каждом элементе комнате стояла она – в такой же точно позе, как и он.
- Вы просили ясности и права свободы и выбора. Теперь я вас прошу. Вся квинтэссенция их в вас и перед вами. Вопрос… - Мессир на этом криво и почти ранено усмехнулся. – Нужно ли вам только ваше отражение? – В шелковом голосе чувствовалась ирония, а в руке у себя Мике неожиданно ощутил стальной молоток. – Ведь истинная свобода в том, чтобы ни в ком не нуждаться и ни от кого не зависеть… Хоть, может быть, в чем-то ином. Но так или иначе… Отражение удобно и понятно, - его можно даже носить с собой в кармане. – (Мессир задумчиво повертел у себя в руке черт знает откуда там взявшийся осколок зеркальца). – Но стоит его освободить… – Он тихо и солнечно лунно улыбнулся, отходя вглубь комнаты и удобно плюхаясь в кресло у камина, лишь ткнув перед тем длинным пальцем на отчего-то итальянскую надпись «Uscita»(«Выход») наверху зеркальной рамы. – Чаю?
Мике лишь тихо, задорно и как никогда блестяще и живо улыбнулся.
- Только вопрос. Зачем вам мне помогать?
Чудесно хипповатый же мессир лишь хмыкнул с приглашающим жестом:
- Всегда желавшей зла…
- …Творившей лишь благое. – Улыбнулся музыкантистый малевальщик, и, резко ударив молотком по стеклу, с полубезумным и все так же мозарственно счастливым почти смешком растворился в водовороте осколков.
- Хоть одно правило не нарушили. Но… Но что их ждет дальше..? – Рванолацканный казался потерянным и совершенно хмуро лишенным опоры несчастным бюрократом.
- А мне почем знать? – Мессир закинул ногу на ногу и снова ловко крутнул в пальцах чернопуделевую трость. Тихо, до музыки счастливо рассмеялся. – Никто на свете этого теперь не знает… Кроме них.
Осколки света свеч кружились в смешливо нежном вальсе. Рванолацканный, пораженно разинув рот, разглядывал место, где еще полминуты обратно стоял Мике Локонте, в неподдельном восторге и удивлении.
- Кстати, - вкрадчиво хмыкнул мессир уже от окна, - я даже правил не нарушил. А вы – за полторы секунды два…

*
6 – Здесь не приветствуется никаких необходимостей и желаний, - кроме, конечно, служащих к пользе формальной аппаратной функциональности.
7 – Здесь запрещено кого-либо понимать.
8 – Здесь запрещено кого-либо утешать.
10 – Здесь любые физические контакты на расстоянии менее, чем один метр, разрешены только из соображений похоти или ненависти.
13 – Запрещены любые неоднозначные фразы и/или действия, подлежашщие двоякому толкованию и несущие любое сложное и требующе мышления значение.
15 – Запрещено пробуждать в ком-либо участие, дружеские или любые другие чувства к своей особе. В случае нарушения данного правила карается только пробудивший(виновник чувств).
21 – Запрещено быть искренним с кем бы то ни было. Пресечение и ущемление искренности во всех ее провлениях приветствуется.
22 – Запрещено повиноваться чему-либо кроме бюрократических справок и этих правил.
24 – Запрещено возражать любым действиям над собою или прочими, производимым в рамках действа – независимо от их результатов относительно объекта.
25 – Строго запрещено плакать. В случае успешного скрытия данного акта от окружающих наказание за нарушение смягчается в допустимой степени.
32 – Запрещено врачевать зубы, души и раны всех сортов, в особенности полученные вследствие наказаний.

Los reflejos de la Muerte

Los reflejos de la Muerte
Мервана язык не повернулся бы назвать слабаком, но он даже опомниться не успел, как точнёхонько из стальной хватки невидимого охранника влетел в кабинет. Перед глазами мелькнуло на редкость светлое, если учесть место и время, и звеняще-свежее, как бывает только в просторных, современных, как говорится, с претензией, новейшей постройки зданиях.
Впрочем, это был лишь миг, Мерван тут же оказался впечатанным лицом в гладкий, производящий впечатление стеклянного, стол. Прошептал смех, прошуршало платье, и перед ним встала, с явным неудовольствием прервавшая веселье обиженная маска. Скинув задрапированный чёрным кружевом кусочек картона с миловидного, хоть и неживого, даже кое-где поразложившегося уже лица, она секундно впилась изучающими болотисто-безмозглыми глазами в своего визави, после чего, удовлетворённая результатом разглядывания, звонко щёлкнула обтянутой перчаткой костяшкой пальца по его серьге:
– Не переживай ты так, не так уж ты и похож на алжирца.
Готовящееся возражение маска словно и не думала замечать, от чего оно тут же потухло, горько продымив где-то внутри.
– Вообще, тут скучно, – скривилась маска, сверкнув вдруг черепным оскалом. – Особенно, знаешь, эти все правила.
Здесь существует одна и только одна, разумеется, тайная формула успеха, не включающая в себя лизание пяток, здесь допустимы любые ошибки в области всего остального, кстати, не являющиеся ошибками…
Соблюдать надо, иначе… А хуже воровства ничего нет.
– Я не вор…
– Конечно, нет! – Муть глаз почти улыбчиво заплескалась, грозясь вот-вот вылиться из глазниц. – Для этого нужно что-то из себя представлять. Был бы ты вором, с тобой бы говорили по-другому. А так… Тратить время на тень никто не хочет, но мне же надо получить сатисфакцию. Придётся самой. Не то чтобы я хотела, просто положено. Хотя…
Комната двинулась вокруг, плавно переливая свои очертания, пока гладкая поверхность стола не стала вдруг стеной, на которой, совсем как пришпиленный жук, распластанным оказался неучтивый и в высшей степени неудачливый гость.
В отражении стены можно было с точностью увидеть себя, оставшегося без рубашки и отчего-то босым, увидеть и ту, что, мягко стащив длинные перчатки с полуистлевших рук, скручивала их, похрустывая костями, пока не развернула длинную верёвку. Или то, что таковой казалось.
Дальше время сплеталось из проклятий и ругательств на нескольких языках, тёмно-розово полосующих темноту отражений, и отвратительно ошеломляющей реальности и абсурдности боли. Да, ещё был смех. Смех, привычный и до сих пор режущий. Равнодушный, разве что малость удивлённый смех над странной тенью, посмевшей помыслить себя равной человеку, позабывшей отведённое ей место.
Закончилось всё так же вдруг, как вдруг перестаёт дождь. Тишина, и пальцы больше не царапают бессильно стекло, а вцепились в шершавость старой стены. Очень знакомой старой стены.
– Ты руки-то опусти.
Голос. Этот голос выбивает почву из-под ног, пожалуй, лучше, чем пропавшая тленная барышня. Он уже отвык от этого голоса, а поди ж ты. Сразу узнал.
Руки опустились сами собой, чуть ли не быстрее, чем удалось обернуться, что в данный момент было равносильно сложной задачей. И всё же боль на пару секунд отступила, гонимая стойким ощущением нереальности происходящего – Мерван стоял посреди своей квартиры. Не той, в которой сейчас Беранжер укладывала спать сына, а в своей, родной. Он был дома.
А в кресле у окна сидел отец. Живой. Сидел, потягивая чубук старомодного кальяна, читал газету. Смотрел внимательно и родно. Так, что хотелось кинуться на шею и…
…И что? С гадким чувством осознания своей неправоты, своего неправа даже, Мерван остановился. И сразу почуял, кожей, верно, – больше не сделать и шагу, поздно. И тот, напротив, – не стал чужим, нет, но гораздо больнее, чем от вновь приобретённой полосатости, стало от того, что тот родной явился для обвинения же.
Но в голосе не было обвинения. Была только горечь и усталость:
– Значит, тебе обидно за меня, Мурад? Тебе? И ты решил, что смог больше? Полез не в своё дело, только-то. Знаешь, я думал, что оставил семью на мужчину. Но ты просто зарвавшийся мальчишка, не больше.
Отец не желает даже отвести глаз, когда снова появляется маска, и неодолимая сила тянет Мервана на стол, впрочем, это уже стена, та самая, шершавая и тёплая. И смех совсем не трогает, потому что тихие слова взрезают вспухшие полосы ножами.


И снова тишь. Бьющая по ушам. Он находит себя на полу, плохо соображающий взгляд утыкается в черноту каблука.
– Вы долго собираетесь тут валяться?
Голос, да, знакомый. Прохрипев пересохшим горлом что-то про помощь и её нужность, протянуть Фло руку и увидеть слегка опешившие даже от такой наглости глаза Сальери.
– Вы забываете свои обязанности. Тень не имеет права лежать в присутствии оригинала.
Резкий рывок, замеченный затравленный взгляд на массивное бюро, острый смешок, умело скрытый, тихий шёпот в лицо:
– И, поскольку я сегодня не узнаю себя, последняя милость – я помогу вам никогда не нарушить более своего предназначения.
Множество маленьких цепей звякающими змеями обвивают две фигуры в неверно разрывающим мрак кабинета блеске свечей, взводят свои медно-жальные головки и, ободряемые обречённым в той же степени, что и обрекающим, впились, прорывая, навеки связывая две фигуры и унося во тьму.

Pull Over

Pull Over
В мягком, уютном кресле под совсем домашним абажуром, радостно, но нежно освещавшим небольшую комнатку, было бы даже хорошо, если б Мелисса хоть сколько-нибудь заметила, где сидит. Увлечённая дальнейшим запутыванием в соцпаутине, похожая на некую, беспечную от своих, самой себе кажущихся такими внушительными, размеров, бабочку-махаоншу, она просто-напросто не замечала комнаты, в которой находилась. И, если б попросили вот так сразу, немедленно, описать хоть то же самое кресло, в котором она так удобно расположилась, пожалуй, что и не смогла б.
Надо сказать, что окружающих теней, периодически всплывающих в комнате, Мел также не замечала. Они колыхались рядом, постепенно их становилось всё больше и больше, они заполняли комнату наподобие темноватого тумана. Который, однако, абсолютно игнорируемый мисс, не мешал ей ни дышать, ни существовать в данную минуту. Туман подступал, всё стараясь проникнуть в худенькое свернувшееся калачиком тельце, злился и негодовал, нашёптывая гадости, но был бессилен. Маленькая мерзкая коробка, дававшая видимость нужности и значимости, коварно и без боя побеждала реальность Карнавала. Сгустившись от злобы до состояния почти чёрного какого-то роя, тени, собравшись с последними остатками отчаянного желания победить, перед тем как пропасть безвозвратно, растворившись от собственного осознанного вдруг несуществования, кинулись в приступе последнего доступного им ощущения – ярости, на обманщика, превзошедшего их искусство.
Экранчик погас. Тени пропали.
Пару минут Мел досадливо пыталась оживить вырубившийся телефон, но, убедившись, что трясти и тыкать в кнопки бесполезно, отбросила его куда-то в сторону. Посидев немного, по-детски поболтав ногами и осматривая милую, располагающую обстановку – молочные стены, нежно-салатовую мебель, лёгкий стеклянный журнальный столик, стеллажи с книгами, Мел поднялась. С трудом отыскала телефон и, ещё минут десять поколдовав над ним, слегка нервно дрожа губами, чуть не разобрав на составные части, но так ничего и не добившись, отправила обратно. Обиженно надулась, побродила по комнате, разрываясь между желанием уйти и странной боязнью того, что кто-то войдёт и застанет её, так глупо слоняющуюся, маясь бездельем. Это же комната отдыха, здесь положено отрешаться от забот, читать книжки, дремать под спокойную Музыку. А не рыться в телефоне. И вообще.
Подойдя к стеллажам, Мел взяла одну книжку. «Справочник этикета». Усмехнувшись презрительно, вернула испорченную бумагу на полку, пробежала глазами по корешкам книг: «Мадам как предпринимательница: управление карьерой в публичном доме», «Последний шанс на любовь – предсмертная романтика», «Корпоративная служба убийств»*. Поморщилась.
Досадуя на самоё себя, не проявившая интереса к чтению мисс буквально бросилась на диванчик, заставив себя закрыть глаза и усердно стараясь расслабиться. Но слишком давила тишина. Обволакивающая, вкрадчивая тишина, выбивающая всё из головы, заполняющая её какой-то ватой. А после как-то незаметно заменяя эту вату цепенящими воспоминаниями. Вот она одна, так же лежит, только в своей кровати, и вдруг ей на голову опускается тяжёлая властная рука: «Вставай, золотце. Папочка дома». Вздрогнув, и даже от себя постаравшись скрыть чуть было испуганно не слетевшее с губ «Фло!», Мел вскочила как ошпаренная. До жути знакомый голос словно застыл в ушах, а прикосновение было настолько ощутимым, что теперь желание было одно, и вполне определённое, – сбежать куда угодно отсюда, только бы не оставаться одной.
Да, куда-нибудь, где не будет глупых диванов, дурацких книжек и тишины. Где будут люди, разговоры, смех, жизнь. Надо найти Фло всё же. Если он ещё не ушёл, бросив её тут.
Всё это сбито пронеслось в голове за те полминуты, которые потребовались, чтобы нащупать трясущимися руками телефон. Впрочем, по лицу мисс можно было судить разве что о крайней степени раздражения, да и то по невозможно усталому вдруг взгляду.
С бесконечным желанием свободы Мел толкнула дверь. Безуспешно. Попробовала потянуть на себя. Подёргала с остервенением в разные стороны, проклиная всё и всех. Ручка жалобно клацала, но дверь показалась вдруг совершенно ненастоящей, словно бы это и не дверь вовсе, а так, обманка, нарисованная на стене. Холодком по спине проскользнула дикая мысль о том, что она так и останется забытой здесь, просидит всю ночь, а, может, и больше, абсолютно одна, и никто так о ней и не вспомнит. Это же просто глупая случайность! Фло, уходя, случайно захлопнул дверь… Попытки стучать и кричать также ни к чему не привели.
– Ладно…
Почти со слезами улыбаясь, как от злой шутки, неудачливая мисс отошла от двери, признавая своё поражение.
Но стоило ей отвернуться, как взгляд моментально упёрся в спасительный выход. Поспешив к нему, Мел схватилась за ручку… Нет, только за старый потрёпанный холст декорации, грубо при ближайшем осмотре нарисованной. С почти звериной яростью декорация была сорвана и сброшена на пол. Осатаневшие вмиг, совсем даже ослепшие от боли глаза уже искали следующий предмет для бессильной мести, но гнев схлынул так же быстро, как и вспыхнул.
И причина этому была проста. На журнальном столике обнаружился старинного вида телефон, а рядом с ним карта необходимых номеров, совсем как в отеле. Быстро набрав номер «дежурного» и услышав спокойное женское «Слушаю Вас, мисс Марс», даже не удивившись, откуда известно её имя (мало ли, может тут везде камеры), Мел выпалила:
– Я в комнате отдыха, или… не знаю, как это называется… Но я не могу выйти, дверь захлопнулась…
Голос в трубке был услужлив и спокоен:
– Я поняла, мисс Марс. Не волнуйтесь. Сейчас мы пришлём рабочего, вам помогут.
– Спасибо! – совершенно ребячьи, стараясь не расплакаться, прошептала попавшая в очередную смешную беду мисс.
Следующие полчаса (ходики, никак не вязавшиеся с общей обстановкой в комнате и так пугающе напоминающие те, что висели в детской, были, как и те, предельно точны) прошли в тишине, прерываемой редкими подавленными всхлипами сидящей на полу у телефона Мел.
Если бы мы заглянули в комнату ещё через полчаса, мы бы увидели её там же, разве что в истерике. Столик был опрокинут, а телефон валялся рядом, из трубки насмешливо неслось записанное «Я поняла, мисс Марс. Не волнуйтесь. Сейчас мы пришлём рабочего, вам помогут».
«Да прекратите же! Мэл!»
До мурашек отчаянный и затерявшийся голос Фло заставил полусумасшедшую мисс подняться и ткнуться со всей возможной решимостью в дверь, раз, наверное, в сотый, уже не отдавая себе отчёта в том, что творит, и не надеясь совершенно на свою способность помочь.
И выйти. Промозглый воздух, как из подземелья, облепил мокрые щёки. Моментально забыв и о комнате, и о цепком страхе, в плену которого оказаться было во много раз ужасней, недавняя пленница побежала по тёмным коридорам, путаясь в поворотах и желая найти только одного. Или хотя бы того, кто сможет к нему вывести.
Увидев в конце коридора две фигуры, Мел несказанно обрадовалась. Правда, парочка никак не отреагировала на странную, так бестактно налетевшую на них со спины, мисс. Как и следующий встретившийся Мел человек, который только поправил недоумевающую маску, когда после сотни вопросов и просьб, Мелисса умоляюще схватила его за руку.
За каждым поворотом Мел встречала всё больше теней. Когда пришло осознание того, что все эти призраки её попросту не видят? Сложно сказать. Да и неважно. Они не отмахивались, они только совсем не замечали её, её слов, слёз, а от прикосновений разве что незряче оборачивались вокруг и спешили уйти, словно на секунду смутившись чем-то, почувствовав необъяснимое неудовольствие.
Потом и рыдания ушли, оставив по себе только неровное охрипшее дыхание. Вконец потерявшаяся мисс как сомнамбула шла сквозь плотную толпу, привидением скользя сквозь густой туман тел, глотая этот туман. Никому уже не надо было насмешливо объяснять мисс тщетность её усилий, равно как и существования. Аксиомы в доказательствах не нуждаются, как известно. И давно пора была ей остановиться и пасть, окончательно дав этому сероватому туману унести себя. Куда-то к чёрту.
Но шла. Шла, упрямо, хоть и после нескольких первых сотен механически несколько дёргая все дверные ручки, попадавшиеся на пути. Где-то на грани сознания мелькала мысль о том, что Ад, кажется, у каждого свой.
Одна из ручек неожиданно поддалась, и Мел оказалась на краю пустоты. Но пустоты, совсем не похожей на ту вязкую серость, что окружала её до того.
Эта пустота была чистой. Белоснежность, простершаяся так далеко, как только было возможно увидеть. Казалось, что и воздуха здесь нет. Даже ступать в эту бесконечную пустоту было бы страшно, ведь некуда, вдруг попросту упадёшь?
Мел не успела об этом подумать. Сопровождаемая только лязгающим щелчком захлопнувшийся двери, она подбежала к Фло, застывшему где-то в этой пустоте, и, зарывшись в рубашку, обняв найденного так крепко, будто готового вот-вот разбиться или исчезнуть, дала волю слезам.


* Книги под такими заголовками действительно существуют

@темы: Моцарты, струнки, фанфы