Название: Дерево на холме Размер: драббл, 513 слов Пейринг/Персонажи: пастор, иноземец Категория: джен Жанр: ориджинал, сонгфик, драма Рейтинг: PG-13 Краткое содержание: всего несколько лет назад он держал её в объятьях, а теперь... Примечание: сонгфик (Aurelio Voltaire "The Churchyard") Предупреждения: смерть персонажей
Пастор почти бежал, спускаясь с холма. Он сам всегда повторял, что самонужнейшая в беде вещь — рука доброго друга, доброе слово… Повторял. Да и действительно так думал. Но теперь, скользя по грязи размытого ливнем склона, он бы скорее согласился сломать себе шею, чем подняться туда, на вершину, к кладбищу. К нему.
Смятение владело пастором. Зачем возвращаться? Он хотел быть один. И это не вина, не вина, в его положении… Это всё ужасно, ужасно, конечно… Он был вправе. Он сам выволакивал гробы, неслышно огрызаясь побелевшими губами. Кончено, так бесноваться в храме совершенно невозможно. Пастор, как обычно, смутился, назвав свою сельскую церквушку храмом.
— Нужно уважать его… — пастор чуть не полетел со склона, — его желание.
Дождь сварливо гнал его вниз, вниз, словно пытаясь смыть с холма вместе с вырванными оползнем опавшими листьями и травой. Ноги поехали, наконец, пастор едва успел ухватиться за куст, да так и забрался чуть не в него. Даже сейчас ему гораздо страшнее было обернуться и хотя бы взглянуть наверх, хоть кроме вымокшей листвы старого вяза там ничего нельзя было разглядеть.
Почему-то дождь липкий ужас с рук не смывал. Пастор попытался хотя бы грязь отмыть с них. К ладони прилип лепесток дикой розы. Яростный дождь рыдал над ним отчего-то очень нежно. Лепесток свежо алел на ладони. Пастор застыл.
Он помнил день их свадьбы. Прошло пять лет, но те дикие розы в своей церкви он запомнил навсегда. Они обожгли его сперва своей яркостью, это был настоящий ковёр из алеющей нежности, не то, что парочка оборванных маргариток, как обычно. Мэри сама боялась ступить на них. Она ужасно волновалась, тряслась как лист и успокоилась только в руках своего иноземца. Кажется, испанец. Католик, должно быть, вздыхал пастор. Он держал её в объятьях и обещал, что защитит от всего видимого и невидимого. А пастор так переживал, что не выдержал и укорил, мол, всё это слишком для его храма, и тут же засмущался.
Потом он крестил их сына, у малыша были иноземные чёрные глаза и рыжие волосы, как у мамы.
А неделю назад он отправил иноземца в город в безнадёжной попытке достать лекарство. Сегодня он вернулся, его почерневшее от пыли лицо было маской гордого горя, а в глазах горело только одно желание — застать их в живых. Но пастор два часа назад закрыл им глаза.
Где-то наверху крикнул ворон. Он словно разбудил пастора ото сна. Липкий ужас словно осветила молния — что там с иноземцем?
Когда пастор влез на вершину холма, цепляясь за кусты и хлюпавшую под руками землю, он увидел под вязом, вымокшим, словно нищий на улице, две могилы. Две сочащиеся гноем раны на земле. Едва разогнувшись, пастор подошёл ближе.
Старые, бог весть кем забытые в церкви деревянные кресты кинжалами торчали из них. На перекладинах было яростно, хоть и дрожащей рукой, вырезано что-то. «Любовь» — над большой могилой, и «Жизнь» — над маленькой.
Иноземец не слышал его. Дождь смыл с него всю пыль и грязь. Теперь было видно, как он был молод и бел. Чёрные воспалившиеся глаза остановились на ранах. Пастор коснулся ледяной руки. Иноземец не ответил.
— Сын мой…
Иноземец не ответил. Губы его с трудом разомкнулись и зашевелились, всё быстрее и быстрее.
