Название: Приве-е-ет!
Размер: мини, 1485 слов
Пейринг/Персонажи: он, она
Категория: джен с элементами гета
Жанр: ориджинал, сонгфик, дарк
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: злодеи, как известно, очень любят поболтать
Примечание: сонгфик (This Way to the Egress "Saint")
Предупреждение: смерть персонажей, насилие. Все персонажи, вовлечённые в сцены сексуального характера, достигли возраста согласия и совершеннолетия
— Ну, приве-е-ет, малышка!
Удар.
— Ну вот, теперь, когда ты не кусаешься больше и не вопишь, как бешеная, послушай меня. Ты меня не вспомнила, малышка?
Нет? Нет? Чёрт, обидно. Не бойся, не бойся. Не помнишь? Совсем? Я тебе напомню, хорошо.
Это было в Нью-Йорке. Ты там живёшь, думаю, ты об этом знаешь.
А знаешь ли ты, сколько человек может не спать? Неделю. Потом — смерть. А я не спал месяц. По медицинским прогнозам я должен был спать вечным сном, ха. Но я не сплю, месяц, понимаешь? Месяц не сплю, ха!
Это было в баре отеля. Ты вошла, и я увидел твои кудряшки. Огненные.
Ой, стой, дай-ка! Да не верти башкой! Ну!
Вот, я их сохраню. Вообще я не думаю, что оставлять что-то от трупов у себя правильно. Я так никогда не делал. Но твою кудряшку, малышка, я оставлю. Понимаешь, я помню себя с трёх лет. Я всё помню с трёх, всё, абсолютно. И такие вот кудри над собой я, помню, что очень не любил. Тех кудрей нет уже. А тут вошла ты. Представляешь?
Я нахлестался в хлам, так страшно мне давно не было. К счастью, ты тоже. К счастью, ты села рядом. Я не удивился, страх уже потихоньку тонул и корёжился в стакане с виски. Я даже нашёл в себе силы пригласить тебя наверх. Мы еле взобрались по лестнице, помнишь, падали чуть не на каждой ступеньке? Боже, как хорошо, что там жили привычные люди!
Мы поднялись, я был почти в обмороке. Но ты стала снимать платье. Ты не хотела останавливаться. Я нравился тебе? Такое синее шёлковое платьице, оно со мной, да, я совсем свихнулся на тебе, малышка.
Ты сняла его. Ты была белая, как все рыжие, ты не хотела останавливаться и тогда, и я тоже. Я не был груб, я помню. Я только раз схватил тебя за волосы, ну, может, пару раз укусил.
Я говорил, что помню всё? Но вот убей меня, я не помню, что тебе наговорил. Я помню, меня не оставляла мысль, что пора покидать Большое Яблоко, говорить ему адью. Случается такой момент, когда надо. И мне не хотелось уводить тебя.
Да, как ты ушла без платья, малышка? Хе… Ладно, молчи. Оно пахнет тобой, теперь оно несколько грязно, я не мог удержаться, но оно до сих пор пахнет тобой. Малышка, я увидел тебя месяц назад, и с тех пор не спал. За что ты так со мной? Так никто не делал раньше.
Я не вполне ясно это понимал тогда. Оставил позади несколько городов. Пленительных. Но мне было не до них, я не понимал, что делаю, я был как машина. В каждом городе я жил в самом центре, в самом его сердечке. Меня считали джентльменом. Ребята, должно быть, до сих пор забавляются теми игрушками, что я для них вырезал. Я уезжал, не таясь, совершенно открыто, мне устраивали проводы, малышня бежала следом по дороге до самого вокзала.
Они смеялись, а меня блевать тянуло. Меня всего трясло, я не мог уснуть ночью, не мог уснуть днём, мог только слоняться без дела среди этой пошлости, плохо сколоченных декораций жизни. Мог только дивиться, что они находят мне место среди этого всего?
Что? Ты, наверное, сейчас удивляешься, как это я, сбрендивший псих, и так ладно и складно болтаю?
Я открою тебе секрет. Со мной один доктор поделился. Это был вправду хороший врач. Он сказал, что мне нужно наконец разрешить себе быть собой. Он думал, правда, что я — это тот слизняк ревущий, которого он достал из моей головы. Но я открыл ему глаза. Он был прав, пора было дать себе волю, если уж нагрянуло безумие, что ныть? Лучше сплясать с ним!
Я размозжил ему башку какой-то фигурной дрянью с его стола. Кровищи было… Ну, что поделать. Мы были так похожи, грех было не воспользоваться шансом. Я и шёл-то к нему за этим, увидел на остановке дилижанса. Думаю, умер он сразу и не чувствовал, как я уничтожал его лицо.
Ну, не дрожи так, твоё лицо никто не тронет, мы же ни капли не похожи.
Я бы не сказал, что очень уж грустил без тебя, малышка. Да, отсутствие сна и эта тошнотная карусель вокруг — это вышибает. Но я не потерял чувства юмора. Всё ещё приятно было зацепить какого-нибудь простака в баре и потешить его парочкой историй из моей развеселой жизни. О да, я – мастак рассказывать.
Знаешь, кого я действительно не переношу? Бродяг. Мерзких, вонючих, грязных бродяг. Один шериф сказал мне как-то: «Что ты делаешь здесь, бродяга?» Вот скажи, я похож на старое вонючее отрепье в лохмотьях? Похож? Скажи, чего ты мычишь!
Я едва терплю их. Но терплю, я джентльмен. Только не надо лезть ко мне! «О сэ-э-р, нет ли у вас цента?» Нет! Нет и не будет! И что он вообще делал на той аллее? Испоганил мне ночь. Я оттолкнул его, и лучше бы он действительно провалился сквозь землю! Нет, нет, он продолжал что-то канючить, как все они!
Но я смеялся последним. Ещё как смеялся-то! Там, в подвале, я неделю прикармливал крыс. Я знаю, я опытный путешественник, малышка, я знаю, что никуда не деться от этих сволочей. Поэтому в каждом городе я выбираю заброшенное здание с крепким подвалом. Он должен быть крепким, малышка, потому что крыски — животные умные и не любят обвалов. И там я их кормлю. А потом, когда они привыкнут, это происходит быстро, потому что крыски — твари умные, но жадные, тогда не кормлю. А потом устраиваю пир.
Они орут, знаешь, как они орут? И крыски, и эти сволочи. А я смеюсь. А простаки, когда слушают это, делают такие же глазищи, как у тебя сейчас, и до некоторых даже начинает доходить, что подобный рассказ можно услышать только раз в жизни. Конечно, тут-то и приходит пора распрощаться с очередным городом.
Думаешь, я спятил? Я спятил, да, малышка, да. Потому что после тебя я уже не мог издеваться над ними и играть. И спать. И согреться. И дышать. И эта слезливая мразь во мне всё не затыкалась, ковала по рукам и ногам.
Слушай, а у тебя нет куклы? Я понял! Где она? Где твоя кукла?
Удары. Удары. Удары.
Да, малышка, теперь я верю, её у тебя нет. Но, чёрт! Как похоже! Я знал в Новом Орлеане одну колдунью, Карлу. У неё этих куколок был вагон, вся её лачуга была в них. Мне не было дела, что я, девчонка? Мне хотелось саму Карлу. А она попросила мою перчатку, потом, мерзко улыбаясь, натянула её на какую-то из своих уродин, в котелке. Мне было плевать, по чести, я устал ждать и бросился на неё, а она воткнула иглу в ногу куклы. Я давно не испытывал такой боли, малышка, давно.
Но я же всё помню. Она смеялась, крутила иглой, я катался волчком, и уродцы по стенам сливались в какой-то хор синих, красных и чёрных пуговиц вместо глаз, лайкры, мешковины и сукна, волос. Пока я не вспомнил. И не схватил. Кукла из крашеного в чёрный дерева, с пучком чёрного войлока на макушке, в чёрном платье и алом шарфике. Эта сука была кокетлива. И умна, куклу даже не поцарапать — прочное дерево, может, самшит.
Малышка, я помню всё. И ниточку на шарфике я запомнил. И дёрнул изо всех сил. И тянул, тянул, и теперь она билась и хрипела на полу. У тебя нет моей куклы? Ну-ну.
Я устал, малышка. Ты тоже, должно быть? Потерпи, конец близок.
Я понял, что снова познать радость смогу только с тобой. И нашёл тебя. Ты недалеко сбежала. Но я не смог тебя убить сразу. Ну сколько бы мы проиграли? Ночь? И потом мне пришлось бы бежать. Знаешь, я не из тех уродов, кто играется с мёртвыми, трупы меня не прельщают, нет.
И я для начала на тебя насмотрелся. А потом всё о тебе узнал. Ты тут провела детство. Вы с сестрой играли тут на реке, у вас была тарзанка к дереву привязана.
Теперь там нет тарзанки. Я сорвал её. Но не переживай, когда тело твоей сестры снимут оттуда, тарзанку снова можно будет повесить. Мне было весело, пусть и детишки повеселятся теперь. Можно прыгать в речку, держась и за твою сестру — доска доской. Не то, что ты, иди-ка сюда…
Ммм, малышка, какие же у тебя губы! Я так давно их ждал!
У тех, других, и губы были другие, не твои, не твои, малышка. Я их отрезал даже, чтобы рассмотреть, убедиться, но нет, ничего похожего. И все эти женщины, они и в подмётки не годятся тебе! Их место — там, в тех безвестных углах городов, в лужах крови. Хотя надо признаться, многие доводили меня до исступления, но все — там.
А мы здесь. Теперь я тебя уже не упущу. Поверить не могу…
Тишина.
Поверить не могу, малышка... Ты ли это?! Кто это сделал с тобой? Постой… это — я??? Я? Нет, нетнетнетнетнетнетнетнет! Нет! Я… я сейчас… Вот так, так, беги, беги, что я сделал, что, что… Что… Что…
Что делает вас такими тупыми? Ну я же говорил, я не дышу без тебя, не живу, не сплю. Без тебя. И без убийства. И пора, наконец, почувствовать себя живым.
О, заорала, значит, уже у двери…
Быстро бегает…
Стой! Ну, приве-е-ет, малышка…
Его так и нашли — мирно спящим. В одной руке он сжимал залитый кровью нож, другой прижимал её к себе за свалявшиеся рыжие кудри.
Размер: мини, 1485 слов
Пейринг/Персонажи: он, она
Категория: джен с элементами гета
Жанр: ориджинал, сонгфик, дарк
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: злодеи, как известно, очень любят поболтать
Примечание: сонгфик (This Way to the Egress "Saint")
Предупреждение: смерть персонажей, насилие. Все персонажи, вовлечённые в сцены сексуального характера, достигли возраста согласия и совершеннолетия
— Ну, приве-е-ет, малышка!
Удар.
— Ну вот, теперь, когда ты не кусаешься больше и не вопишь, как бешеная, послушай меня. Ты меня не вспомнила, малышка?
Нет? Нет? Чёрт, обидно. Не бойся, не бойся. Не помнишь? Совсем? Я тебе напомню, хорошо.
Это было в Нью-Йорке. Ты там живёшь, думаю, ты об этом знаешь.
А знаешь ли ты, сколько человек может не спать? Неделю. Потом — смерть. А я не спал месяц. По медицинским прогнозам я должен был спать вечным сном, ха. Но я не сплю, месяц, понимаешь? Месяц не сплю, ха!
Это было в баре отеля. Ты вошла, и я увидел твои кудряшки. Огненные.
Ой, стой, дай-ка! Да не верти башкой! Ну!
Вот, я их сохраню. Вообще я не думаю, что оставлять что-то от трупов у себя правильно. Я так никогда не делал. Но твою кудряшку, малышка, я оставлю. Понимаешь, я помню себя с трёх лет. Я всё помню с трёх, всё, абсолютно. И такие вот кудри над собой я, помню, что очень не любил. Тех кудрей нет уже. А тут вошла ты. Представляешь?
Я нахлестался в хлам, так страшно мне давно не было. К счастью, ты тоже. К счастью, ты села рядом. Я не удивился, страх уже потихоньку тонул и корёжился в стакане с виски. Я даже нашёл в себе силы пригласить тебя наверх. Мы еле взобрались по лестнице, помнишь, падали чуть не на каждой ступеньке? Боже, как хорошо, что там жили привычные люди!
Мы поднялись, я был почти в обмороке. Но ты стала снимать платье. Ты не хотела останавливаться. Я нравился тебе? Такое синее шёлковое платьице, оно со мной, да, я совсем свихнулся на тебе, малышка.
Ты сняла его. Ты была белая, как все рыжие, ты не хотела останавливаться и тогда, и я тоже. Я не был груб, я помню. Я только раз схватил тебя за волосы, ну, может, пару раз укусил.
Я говорил, что помню всё? Но вот убей меня, я не помню, что тебе наговорил. Я помню, меня не оставляла мысль, что пора покидать Большое Яблоко, говорить ему адью. Случается такой момент, когда надо. И мне не хотелось уводить тебя.
Да, как ты ушла без платья, малышка? Хе… Ладно, молчи. Оно пахнет тобой, теперь оно несколько грязно, я не мог удержаться, но оно до сих пор пахнет тобой. Малышка, я увидел тебя месяц назад, и с тех пор не спал. За что ты так со мной? Так никто не делал раньше.
Я не вполне ясно это понимал тогда. Оставил позади несколько городов. Пленительных. Но мне было не до них, я не понимал, что делаю, я был как машина. В каждом городе я жил в самом центре, в самом его сердечке. Меня считали джентльменом. Ребята, должно быть, до сих пор забавляются теми игрушками, что я для них вырезал. Я уезжал, не таясь, совершенно открыто, мне устраивали проводы, малышня бежала следом по дороге до самого вокзала.
Они смеялись, а меня блевать тянуло. Меня всего трясло, я не мог уснуть ночью, не мог уснуть днём, мог только слоняться без дела среди этой пошлости, плохо сколоченных декораций жизни. Мог только дивиться, что они находят мне место среди этого всего?
Что? Ты, наверное, сейчас удивляешься, как это я, сбрендивший псих, и так ладно и складно болтаю?
Я открою тебе секрет. Со мной один доктор поделился. Это был вправду хороший врач. Он сказал, что мне нужно наконец разрешить себе быть собой. Он думал, правда, что я — это тот слизняк ревущий, которого он достал из моей головы. Но я открыл ему глаза. Он был прав, пора было дать себе волю, если уж нагрянуло безумие, что ныть? Лучше сплясать с ним!
Я размозжил ему башку какой-то фигурной дрянью с его стола. Кровищи было… Ну, что поделать. Мы были так похожи, грех было не воспользоваться шансом. Я и шёл-то к нему за этим, увидел на остановке дилижанса. Думаю, умер он сразу и не чувствовал, как я уничтожал его лицо.
Ну, не дрожи так, твоё лицо никто не тронет, мы же ни капли не похожи.
Я бы не сказал, что очень уж грустил без тебя, малышка. Да, отсутствие сна и эта тошнотная карусель вокруг — это вышибает. Но я не потерял чувства юмора. Всё ещё приятно было зацепить какого-нибудь простака в баре и потешить его парочкой историй из моей развеселой жизни. О да, я – мастак рассказывать.
Знаешь, кого я действительно не переношу? Бродяг. Мерзких, вонючих, грязных бродяг. Один шериф сказал мне как-то: «Что ты делаешь здесь, бродяга?» Вот скажи, я похож на старое вонючее отрепье в лохмотьях? Похож? Скажи, чего ты мычишь!
Я едва терплю их. Но терплю, я джентльмен. Только не надо лезть ко мне! «О сэ-э-р, нет ли у вас цента?» Нет! Нет и не будет! И что он вообще делал на той аллее? Испоганил мне ночь. Я оттолкнул его, и лучше бы он действительно провалился сквозь землю! Нет, нет, он продолжал что-то канючить, как все они!
Но я смеялся последним. Ещё как смеялся-то! Там, в подвале, я неделю прикармливал крыс. Я знаю, я опытный путешественник, малышка, я знаю, что никуда не деться от этих сволочей. Поэтому в каждом городе я выбираю заброшенное здание с крепким подвалом. Он должен быть крепким, малышка, потому что крыски — животные умные и не любят обвалов. И там я их кормлю. А потом, когда они привыкнут, это происходит быстро, потому что крыски — твари умные, но жадные, тогда не кормлю. А потом устраиваю пир.
Они орут, знаешь, как они орут? И крыски, и эти сволочи. А я смеюсь. А простаки, когда слушают это, делают такие же глазищи, как у тебя сейчас, и до некоторых даже начинает доходить, что подобный рассказ можно услышать только раз в жизни. Конечно, тут-то и приходит пора распрощаться с очередным городом.
Думаешь, я спятил? Я спятил, да, малышка, да. Потому что после тебя я уже не мог издеваться над ними и играть. И спать. И согреться. И дышать. И эта слезливая мразь во мне всё не затыкалась, ковала по рукам и ногам.
Слушай, а у тебя нет куклы? Я понял! Где она? Где твоя кукла?
Удары. Удары. Удары.
Да, малышка, теперь я верю, её у тебя нет. Но, чёрт! Как похоже! Я знал в Новом Орлеане одну колдунью, Карлу. У неё этих куколок был вагон, вся её лачуга была в них. Мне не было дела, что я, девчонка? Мне хотелось саму Карлу. А она попросила мою перчатку, потом, мерзко улыбаясь, натянула её на какую-то из своих уродин, в котелке. Мне было плевать, по чести, я устал ждать и бросился на неё, а она воткнула иглу в ногу куклы. Я давно не испытывал такой боли, малышка, давно.
Но я же всё помню. Она смеялась, крутила иглой, я катался волчком, и уродцы по стенам сливались в какой-то хор синих, красных и чёрных пуговиц вместо глаз, лайкры, мешковины и сукна, волос. Пока я не вспомнил. И не схватил. Кукла из крашеного в чёрный дерева, с пучком чёрного войлока на макушке, в чёрном платье и алом шарфике. Эта сука была кокетлива. И умна, куклу даже не поцарапать — прочное дерево, может, самшит.
Малышка, я помню всё. И ниточку на шарфике я запомнил. И дёрнул изо всех сил. И тянул, тянул, и теперь она билась и хрипела на полу. У тебя нет моей куклы? Ну-ну.
Я устал, малышка. Ты тоже, должно быть? Потерпи, конец близок.
Я понял, что снова познать радость смогу только с тобой. И нашёл тебя. Ты недалеко сбежала. Но я не смог тебя убить сразу. Ну сколько бы мы проиграли? Ночь? И потом мне пришлось бы бежать. Знаешь, я не из тех уродов, кто играется с мёртвыми, трупы меня не прельщают, нет.
И я для начала на тебя насмотрелся. А потом всё о тебе узнал. Ты тут провела детство. Вы с сестрой играли тут на реке, у вас была тарзанка к дереву привязана.
Теперь там нет тарзанки. Я сорвал её. Но не переживай, когда тело твоей сестры снимут оттуда, тарзанку снова можно будет повесить. Мне было весело, пусть и детишки повеселятся теперь. Можно прыгать в речку, держась и за твою сестру — доска доской. Не то, что ты, иди-ка сюда…
Ммм, малышка, какие же у тебя губы! Я так давно их ждал!
У тех, других, и губы были другие, не твои, не твои, малышка. Я их отрезал даже, чтобы рассмотреть, убедиться, но нет, ничего похожего. И все эти женщины, они и в подмётки не годятся тебе! Их место — там, в тех безвестных углах городов, в лужах крови. Хотя надо признаться, многие доводили меня до исступления, но все — там.
А мы здесь. Теперь я тебя уже не упущу. Поверить не могу…
Тишина.
Поверить не могу, малышка... Ты ли это?! Кто это сделал с тобой? Постой… это — я??? Я? Нет, нетнетнетнетнетнетнетнет! Нет! Я… я сейчас… Вот так, так, беги, беги, что я сделал, что, что… Что… Что…
Что делает вас такими тупыми? Ну я же говорил, я не дышу без тебя, не живу, не сплю. Без тебя. И без убийства. И пора, наконец, почувствовать себя живым.
О, заорала, значит, уже у двери…
Быстро бегает…
Стой! Ну, приве-е-ет, малышка…
Его так и нашли — мирно спящим. В одной руке он сжимал залитый кровью нож, другой прижимал её к себе за свалявшиеся рыжие кудри.