Привет!

 Anihir, приветствую в своей "тиши".)

запись создана: 19.01.2013 в 22:55

@темы: Добро пожаловать!

---

"Тайная улыбка"

"Маленькие дети, ни за что на свете не ходите в Африку гулять..."

Этот фильм - про то, как не надо вести себя с социопатами.

1. Не надо стесняться. Если что-то не нравится, надо говорить сразу и следить за реакцией, тогда есть возможность встречаться с социопатом не десять дней, а хотя бы неделю.
2. Не надо его трогать. Особенно если суд решил, что не надо.
3. Не надо в полном одиночестве, никого не предупредив, являться к нему домой. Особенно, когда суд запретил являться.
4. Не надо входить в гостеприимно распахнутые для тебя двери, это жжжж может быть неспроста.

А вообще, если серьёзно, совет один - не надо тягаться с тем, кто тебе не по зубам. Потому что решение, которое придумали сценаристы - это категорически далеко от реальной жизни. Хотя бы потому, что следы от убийства и разбрызгивания крови - разные следы. А в реальной жизни - Брендан бы изнижтожил не только этих дурочек, но и всю семью сгоряча. Мог бы.

Это хорошая иллюстрация того, как можно встретиться с социопатом-преступником. Уточняю, потому что этот путь не все выбирают. Сразу вспоминает доктор Кендрик, который в себе её и осуждал, и пытался прятаться за маской милого семьянина. Не выходило, потому что это как с болью - если никогда не чувствовал, сложно притвориться, не знаешь, что играть. А тут так с эмоциями других людей. Да, он тоже пришёл к преступлению, и оно само по себе не очень его тяготило, но и радости не было, был план, который рухнул.

А Брендан наслаждается играми с людьми. Важный момент - он не маньяк. Поэтому страшных историй не будет. Его таким не делали. Он такой. И он наделал как раз много.

Я интересуюсь социопатией и психопатией в искусстве, и есть у меня уже своеобразная "палата", весёёёёлая. Вот сегодня там праздник - новенький с обиженными глазками.

Он получился очень. Ни разу не обаял. Совсем. Пугал, это да. Хозяйским взглядом. Хитрая, изворотливая и злобная сволочь. Как паразит, присасывающийся к людям и доводящий до грани.

Но при этом совершенно не жаль героинь. Нельзя быть такими тупыми. Нельзя. Ни на грош не поверила в мотивацию Миранды - помочь "утопающей" Наоми. Потому что чужой взрослой женщине с головой на плечах она не может не помочь, а брату может. Ну правда, как это могло быть? Как мог чужой человек без сердца запудрить голову парню? Только если на него остальные наплевали. Ну недостаточно просто наехать на него, высказать своё фи. Брендан плохо влияет? А ты влияй хорошо. Не нравится, что брат с Бренданом рыбачит, бегает, но всем плевать? Рыбачь с ними. Бегай, полюби внезапно ЗОЖ. Изворачивается этот гад, мол, другом тебе хочет стать, ах-ах, так задружись. Прямо до гроба. Чтобы никто из своих дорогих не оставался с ним наедине. Чтобы от крепких дружеских уз сбежать ему захотелось раньше, чем успел бы навредить.

Но нет. Мальчишку по-настоящему жаль, он и так, бедный, достучаться до довольно-таки разобщённой родни не мог, а с таким весёлым дружком обзавёлся личным адом в голове. Жаль его.

Подружку не жаль. Это же надо быть такой дурындой.

Семья там грустна. Объединяется только после опасности и горя. А до готовы верить странному товарищу, о котором не знают ровным счётом ничего. И не стремятся узнать, ну вот не интересно им увидеть его друзей-родителей, вот нисколько не смущает, что он тянет деньги из Кэрри. Всё прекрасно.

А в финале что сказать? С новосельем, товарищ Блок.

@темы: кино, размышлизмы, Дэвид Теннант, чердаки и подвалы, психи мои, психи

---

ЗБФ

Ну что, последний аккорд, спецквест.)

@темы: ФБ

---

ЗФБ

Визуальный рейтинг.)

@темы: ФБ

---

ЗФБ

Рейтинг, рейтинг подоспел.)

@темы: ФБ

---

Сериал "Deadwater Fell"

Уважаемые сценаристы, пожалуйста, если у вас припрятан вкусный тортик, не кормите людей дошираком. До тортика не все могут дождить.

Я долго искала возможности заиинтересоваться, три серии. Ну, справедливости ради, надо сказать, что тут как в анекдоте - "ну, ужас... но не ужас-ужас!" Просто серенько. Я пыталась смотреть как историю Джесс, но тоже серенько. Городишко вновь напомнил Вольтера (кубинца, не француза), но это не Бродчерч, вдохновения и размаха здесь нет. Не было.

Последняя серия, часть её, точнее, это, конечно, да. Бенефис. На самом деле, ведь это очень свежий взгляд на проблему социопатии. Сейчас её очень романтизируют, а бывает, что и прикрываются ей, а тут иное. Далеко не все социопаты - гарантированные преступники. Да, их преступление не ужаснёт, но и не порадует. Потому что люди многоразличны. А здесь ещё отягощённый нехилым таким психозом случай. Ну вот не верю я в "добрейшего" папашу, не дарят добрейшие психозов. Если бы он вызывал жалость враньём, врал бы до конца, обвинил бы мать во лжи, посеял смуту. Нет, он правду сказал. Он ведь живёт в аду: он боится за детей, он не умеет сделать так, как ему надо, ну нет у него эмпатии, какая там любовь, ему плохо, людям кругом плохо, он закрывается, фон из долгов тоже не радует. И он сам первый не знает, что с этим делать, отсюда и весёлый маникюр. Но первую скрипку играет страх. Не паранойя, не ревность, да тьфу на них, просто пар вырвался. Ведь и с Кейт он поступает так, как с девочками, как с собой. Он её не ненавидит. Он её тоже хочет спасти. Он ужасно за них боится. А когда понимает, что живой остался, там вообще в глазах жуть.

Меня несколько напрягает концентрация социопатов в последнее время в фильмографии Дэвида. Ясно, зачем это, он сам говорил, что очень даже соблазнительно освободиться от вины, каким бы двигателем она не была, это такое "сам себе психотерапевт". Меня концентрация пугает. Потому что перед глазами примеры, когда подобные товарищи дорого давались. Макдауэлл, к примеру, который после Сашеньки ДеЛаржа полгода синий лежал и смотрел в стенку. Или Сбаралья, который в зеркалах начал их лица видеть, а не своё.

Остаётся только порадоваться, что Фогг на горизонте, да и тяжёлую эту концетрацию он сам осознаёт и не рад ей. Буду ждать доброго, хорошего буду ждать.

@темы: кино, размышлизм, Дэвид Теннант

---

Продолжаю перечитывать поттериану. "Гарри Поттер и Дары Смерти"

Ну что ж, вот и закончила я чтение поттерианы.

Теперь совершенно точно могу сказать, что для меня эта история - не о любви и добре, нет. Она о тех, кто ровнее.

Посмотрите на волшебное сообщество. Им необходимо кого-то ненавидеть и притеснять. Эльфов, великанов, гоблинов, кентавров, полукровок, маглов, бедных, богатых, слизеринцев, да хоть малышей! Хвалёные гриффиндорцы одиннадцатилетних Гарри с друзьями за потерянные очки, которые всем факультетом могли за пару дней наверстать и умножить, весьма чудно байкотировали. Но они молодцы, да.

Да, я вновь возвращаюсь к мысли первого размышлизма про факультеты. Потому что это несправедливо. Нет сказочной традиции противостояния добра и зла, а есть факультет-отстойник. И здесь это дошло до каких-то жутких высот.

Да, можно сказать, что автор показывает нам, что и там, и там есть разные люди, мол, внешность обманчива и всё такое. Но показывает ли?

Битва за Хогвартс. Принято весьма разумное решение эвакуировать учеников. При этом всем объявлено, что совершеннолетние по желанию могут школу защищать. И мы видим милую градацию: Когтевран и Пуффендуй остались в малом количестве, Гриффиндор в значительно большем, даже несовершеннолетние, а Слизерин? Был, и весь вышел. А до этого автор прямо подчёркивает, что в убежище деток, несогласных с режимом, висело три флага, и там не было, на этом автор внимание заостряет, не было флага Слизерина. То есть абсолютно все студенты, от мала до велика, радостно пытали однокашников и, пища, изучали Тёмные искусства? И ни одного полукровки? И никому школа не нужна, все в дружном порядке (учитывая, что декан за Поттера, а староста где-то носится с дружками) её покинули, без паники, шума и пыли? Маккгонагал только у Слизнорта интересуется, на чьей стороне факультет, в заложники только их предлагают взять. Это при том, что половина Гриффиндора долго абсолютно искренне считала Дамблдора сумасшедшим стариканом, а Поттера - "звездой в шоке", только потому, что газет начитались, и, возвращаемся к началу, им надо кого-то ненавидеть? И вот они все разом "за тебя-за тебя", а слизеринцы - юные октябрята, все за Володимера Марволовича. Ладно хоть автор не додумалась их на сторону пожирателей поставить, просто "исчезла".

В самом финале очень христианская традиция звучит. Лорд-торт - очень красивый, очень талантливый, сам захотел царствовать и всем владети, уже не похож даже на психопата, он уже просто Люцифер Сатанович Адский. Дамблдор - типичный святой, получившийся из раскаявшегося грешника. Притом он раскаивается избирательно и весьма голословно. Ну и Поттер - полуагнец, потому что до Иисуса он не дотягивает, а сознательности всё же больше, чем у агнца. Вот как получилось, что постоянно все книги говорят "любовь, любовь, самопожертвование, самая сильная магия, любовь, любовь, любовь", а любви-то так катастрофически мало в этой истории? Она так редко чувствуется.

Кстати, подумалось, что традиции христианские очень интересно перемешались в Снейпе. Как будто автор не определилась. Наверное, поэтому огромное количество людей Снейпа не видят. Да что там Снейпа, в битве на второй план, а то и на двадцать второй, уходят практически все, становясь такими средствами для доведения Гарри до нужной кондиции.

А ещё вспомнилось вдруг, как Дамблдор заметил, что распределение у них рано бывает. Мол, не на Слизерине должен был быть Снейп. Не в отстойнике. Милый старичок.

Мрачность автора остаётся при ней. Поэтому не удивляют ни эльфы с ножами, хотя владеют магией, ни костёр на голове у Невила, ни милые способы проверить, мёртвый ли Поттер. К мрачности прибавляется очень запутанная попытка объяснения отношений между Гарри и лордом-тортом. Настолько запутанная, что непонятно, кто на ком стоял. Но это, конечно, и из-за перевода, потому что он весел.

Вот пара перлов:
"Лестница была крутая и узкая, Гарри посетило искушение подпереть руками мощный зад Батильды, нависавший у него над головой, чтобы она ненароком не рухнула на него".

"— Ну хорошо, — медленно выговорил Рон, — допустим, мы пойдем на дело завтра…"

"Иногда им удавалось спереть из чьегонибудь кейса номер «Ежедневного пророка»."

И чудное ругательство Гермионы "Мерлиновы кальсоны!"

А ещё они сказали, что стало с Барти. И лучше бы не говорили.

Почему-то у меня складывается такое чувство, что не очень много хорошего в этом "всё хорошо" в конце. Это такое Сплиновское "всё хорошо, и эти двое уснули давно". Это я про Люпина и Тонкс. И про Снейпа и Лили. И ещё про кого-то.

@темы: ГП, размышлизмы, чердаки и подвалы

---

ЗБФ

А вот и челлендж подоспел.)

@темы: ФБ

---

ЗФБ

А вот и визуал.)

@темы: ФБ

---

ЗФБ

А вот и визуал.)

@темы: ФБ

---

ЗФБ

А вот и тексты.)

@темы: ФБ

---

ЗФБ

Я категорически не могу угнаться за зимней битвой. Но вот и визитки, лучше поздно, чем никогда.

@темы: ФБ

---

Продолжаю перечитывать поттериану. "Гарри Поттер и Принц-полукровка"

Ну что ж, очень тёмная книга. Я рада, что не дочитала в детстве, совсем ведь расстроилась бы. Сразу перейду к вопросам и замечаниям.

Не совсем понятно, зачем демонстрировать связь с маглами так, как это сделано вначале? Зачем связаны политики? Пустая передача информации, которая не может быть использована. Очень странно.

Не менее странен нелогичный допрос Снейпа Беллатрисой. Это же была шикарная интрига - этот Непреложный обет, нет, надо уподобиться Толстому и ответить на все вопросы, зарубив интерес на корню. А то вот до этого вечера Белла сидела ниже воды тише травы и вязала шарфики, и только тут прорвало её. И Снейп хорош, мастер логики, сначала смеётся над Беллой, мол, невелика заслуга - посидеть в Азкабане. А сразу после - "что я - рыжий, в Азкабан идти?"

Слизнорт - толстый морж-павук. В фильме он представлен гораздо более симпатичным человеком, со слабостями, но без холодности. В книге он холодный. И глуповатый.

На таких персонажей книга богата. Флер - невеста Билла. Градус ненависти повышается. Из красивой свадьбы сделали черт что вроде семейной мелодрамы. К чему? Не совсем ясно. На этом фоне неудачная поначалу любовь Римуса и Нимфадоры прямо играет новыми красками.

О, любовь. Эта книга - книга первой любви. В голове не укладывается, как умницы-сценаристы умудрились сделать из отношений Рона и Гермионы милую любовную историю. Честную, простую, иногда грустную, иногда трогательную, весёлую местами. Тут же какой-то ужас. Ни один из влюблённых даже не рассматривает вариант ухаживания. В любой форме. Сделать что-то для любимого или любимой, поддержать, помочь, порадовать. Нет. Все кипят от злости, ёрничают, растят в себе чудовищ ревнивых (чудовище - авторский образ, да). Особенно неприятно меня поразила сцена с "Опуньо". Рон некстати находит место для поцелуев и Гермиона отправляет наколдованных птичек в его сторону, они врезаются в стену и рассыпаются жёлтыми перышками. Это в фильме. А в книге она это "опуньо" яростно вопит, и канарейки нападают на Рона, расцарапывая ему лицо. Нежная, трепетная первая любовь.

Совершенно неожиданно поймала себя на мысли. А кто их учит писать? Читать ладно, начальные, видимо, школы, хотя упоминается только обычная школа Гарри. А у волшебников? Где магический детсад? Кто их считать учит, писать?

Ладно вернёмся. Гарри похож на лорда-торта. Очень, правда. Только тот не держал это в себе и кинул платок, так уж кинул. А Гарри тиранит в мыслях. Все ему должны, и он ужасно недоволен, когда ведут себя окружающие не так, как ему надо. Своё глубочайшее желание рассекретить Малфоя он ставит гораздо выше не только здравого смысла, но и просьбы так любимого Дамбдора. Но он куда лорда глупее. Это ж надо - испытывать незнакомые заклинания на друзьях.

Биография лорда удивила такой милой манией школы.

Дамблдор приоткрывает личико холодного и расчётливого старичка, который не так уж благодушен к ребёнку.

Разделение на "нашинских" и "вражин" в школе никуда не делась. Ну, и не денется, то ясно. Тема домовиков и великанов подзаглохла.

Полумна - солнышко.

Сценаристы были чудесными. Вписали сцены, которые так и просятся на страницы, но их там не найдёшь. Магия рыбки в аквариуме, палочки вверх, стирающие метку. Красота же. И ничего этого нет. А некоторые сцены, наоборот, неоправданно затянуты. Спойлер с Дамблдором и Снейпом в конце прописан ну слишком подробно. Разговор с Малфоем - прямо светская беседа. Опять возникло ощущение, что автору на душу ложатся именно тёмные моменты. И что до требуемого издателем объёма отчаянно не хватало страниц, некоторые главы хоть выжимай.

Пока могу сказать, что по сравнению с фильмом эта часть проигрывает больше всех. А я двигаюсь к финалу.

@темы: ГП, книги, размышлизм, чердаки и подвалы

---

Мини-сериал "There She Goes"

Если бы эту историю снимали американцы, то это была бы история лакированная. Про супер-людей. Возможно, даже про супер-общество. Но так не вышло, порадовали авторы живой историей.
Живой в прямом смысле слова, основанной на реальных событиях, сценарист - этот тот самый отец-молодец и есть.
Многим очень тяжело было смотреть этот сериал. Он сложный. Как жизнь. Но, как и в жизни, есть там и лучики солнца. Было тяжело, очень, но была и улыбка. Было и возмущение, и протест. И вот тут меня подстерёг один вопрос.
Как относиться к Саймону? Странно, но все его эскапады не вызвали во мне удивления, протестного удивления. Чудесная, прямо саймоновская первая сцена, когда он, весь такой молодец, пытается отвести Роузи погулять, а Эмили, негодяйка такая, играет в Марио (тут прямо шик, так начать сценарий). Так вот, тут у меня был протест именно против Эм: "Что ж ты, женщина, делаешь? Какой Марио! У тебя ребёнок на земле валяется!" А вот на все выкидоны Саймона я смотрела иначе. Он возмущал, отвращал, у меня была стойкая тревога, когда он оставался с Роузи один на один. Но не было удивления и протеста. Будто бы он иначе и не может, будто бы от него иного и ждать нельзя.
Я думала, почему так? А потом поняла. Я его считаю инфантилом. Не инфантильным, а инфантилом, человеком, который не станет взрослым.
Потому и протеста нет - не его это уровень ответственности, он не способен делать то, что делает Эм. Потому и тревога, когда он с дочерью один. Так и хотелось спросить: "Мальчик, а из взрослых есть кто? Ты бы позвал".
Да, у Эмили три ребёнка. И один из них - ооооочень крепкий орешек. И это не Роузи.
И, я думаю, она и это поняла и приняла.
Ну, посмотреть хотя бы на их общение. Да, иногда Эмили упрекает мужа в том, что он не муж, так скажем. Но это такие упрёки, они уже ничего общего не имеют с их разговорами десятилетней давности. Они стёрлись, сточились. Ни в жизнь не поверю, что она купилась на его уловку про Пита. Поняла и подыграла, потому что чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало.
Она извиняется за него перед врачом. Она вся в той ситуации, её не уязвляет шутка про Роузи, она не возмущается, но она извиняется. Спокойно, как извиняются за ребёнка, сморозившего не то. Обычный воспитательный момент. Саймон, кстати, и реагирует как ребёнок, смущается и ворчит: "Не надо за меня извиняться".
Он сам извиняется по-ребячьи. Муж бы купил посудомоечную машину, а ребёнок покупает футболку с милой надписью.
После рождения Роузи инфантилизм Саймона от стресса зашкаливает. Сперва он проблемы не видит, потом от нее бежит.
И пьёт. И доходит до последней низости. Встаёт вопрос о разводе. Кризис семьи, серьёзное дело. Как проходит этот разговор? Эми говорит примерно следующее: "Я уйду! Это уже в моём списке! Не первая строка (не плачь, маленький), но там есть такой пункт". Это разговор с ребёнком, мол, продолжишь в том же духе - в угол поставлю, фигурально выражаясь. И, конечно, угла он не боится, потому что как же это? Эми же добрая, она его любит.
И от низостей переходит к мерзостям. И нарывается уже не на фигуральный "угол", а получает неплохого такого фигурального "ремня". Добрая жена высказывает ему всё, на крик она не имеет сил, но высказывает всё: и о нём, и о ситуации, и о себе, о том, что с ней стало. Реагирует он как обиженный ребёнок: "Ты плохая, ты меня не любишь, а меня надо любить", и демонстративно отправляется накачиваться на кухню. Хорошо, нашёлся отчим со второй серией воспитательной беседы про страшное слово "ответственность" и дикую привлекательность пьянчужек-мужей.
Общение с детьми тоже выдаёт в нём с головой ребёнка. Для Бена он, скорее, брат, лет эдак 14-15. Они прекрасно проводят время, играют в футбол, целую историю придумывают про худшую на свете команду, шутят, причём папа именно по-подростковому. Но опоры для Бена в нём нет. Бен взрослее уже в свои одиннадцать.
С Роузи, как я и сказала, оставлять его страшно. Он не тот ребёнок, который в состоянии воспитывать других детей. Да, он её любит, охотно верю. Но ответственности не хватает, все силы на остроты уходят, видно.
И Дэвид это несчастье сыграл чудесно. Выпал один раз, на безобразной сцене с бегемотиком. Слишком резко от опытного своего спокойствия перешёл на БУМ, взорвался, а, взорвавшись, боялся жутко, там в глазах читается: "Не бойся, ребёнок, не бойся ,аааа, я дитё напугаю". Но это хорошо даже, что он так вывалился именно там.
Вот Эми совершенно поразительна. Эту перемену ведь заметил тот самый муж. Она своё естество изменила. Не сломала себя. А взяла границы своего мира и расширила, будто окно открыла на свободу. И там появилось место для Роузи. И она сама из вьючного мула на цепи смогла превратиться в маму. И так это не нарочито показано, так естественно. Как это сложно, как больно, но волшебно, как всякое чудо, которое мы сами сотворяем.
Бен - совершенно чудесный мальчишка. Мудрый. Ему тяжело, конечно, но какой он умничка. Весь сериал я вздыхала, что у него с Роузи нет вообще никакой связи. Она появилась. Он собой не ограничивается, он взял и подарил ей праздник, и получил вместо "пока-пока, Бен" улыбку и разрешение на обнимашки. И не бахвалится тем, как папа. Он молодец.
И бабушки с дедушками получились совершенно замечательными. Особенно Гендальф. Его я ждала, ждала чуда, а это просто до смерти напуганный человек, творящий свою "магию" просто от страха. Но "магия"-то в другом. Он мог не появляться в жизни Роузи. Но он много лет - её Гендальф.
Все ниточки сплетаются к финалу. И выходит, что эта история о любви. Так получается.

@темы: кино, размышлизмы, Дэвид Теннант, чрдки и подвалы

---

Продолжаю перечитывать поттериану. "Гарри Поттер и Орден Феникса"

Кажется, я начинаю понимать почему в детстве оставила серию на середине шестой книги. Видимо, темноты был уже перебор. Не смакует автор эти темы, и про перевод я всё понимаю, но складывается ощущение, что моменты светлые, радостные автора не так и заботят, зато тёмные, мучительные, неприятные описаны подробно, обстоятельно. Эта книга шла рывками, иногда страшно тяжело, иногда быстро.

Но по порядку. Здесь мы видим очень хорошо взрослых. И можем составить представление, что с ними сделала первая война с лордом-тортом.

Молли, которая из странноватой домохозяйки в момент превращается в чудом держащуюся на ногах в вечном страхе за жизни родных женщину. Одна из самых страшных сцен - её реакция на боггарта.

Перси Уизли, выросший уже без тени лорда, но в семье волшебника, занимающегося внешними делами, не внутренними. Потому получился глупенький карьерист.

Сириус, который так ненавидит свой дом, что в упор не видит опасности, всерьёз досадует, что Гарри не может быть с ним против мира, и не способный ждать.

Пожиратели, которые все свои силы отдают лорду.

Министерство - классика лицемерия.

Страшненький мирок там у них.

Герои опять застопорились. Периодически мне приходилось себе напоминать, что им по пятнадцать лет. Хотя здесь многие отмечают, что у Гарри во всей красе подростковый возраст прорезался. По мне, это не он. Сперва он какие-то глупые истерики закатывал, чередуя их с приступами смолюбования, потом они резко уступили место обычной его расхлябанности, потом снова "я Дартаньян, а вы нет!" Казалось бы, похоже очень на пятнадцать лет. Но как-то смахивает это на большую такую неоновую вывеску "ЛОПАТА", намекающую на спойлер в голове Гарри. Не люблю я такую нарочитость. Грубо. Так же груба его тоска по Сириусу. Какая есть, я понимаю, но вот не могу заглушиить голос внутреннего Станиславского.

Есть и моменты, поцарапавшие.

Шовинизм. В этом году Шляпа пела чудную песню о том, как важно соединяться. И герои вроде говорят, что единение важно. Но опять - вместе три факультета, а Слизерин - сосредоточие зла. Ну вот что стоило сломать эту традицию, пусть явился бы кто-то в Отряд Дамблдора. Не поверю, что весь факультет - юные ульяновцы, все за лорда-торта. Не все же Гриффиндорцы за Дамболдора, далеко, и тут не может быть однозначность такая. Нет, они же все за Амбридж. Видим опять горстку, но судим обо всех.

Гермиона всё ещё пытается освободить эльфов. Теперь насильно, класс.

Появляются великаны, которые, конечно, тупицы. И кентавры, которые, конечно, тоже тупицы, только умные.

Отец Гарри появляется. Вот знаете, ужасно не люблю оправдания возрастом. Мол, они были дети, все в этом возрасте и т.д. Нет, не все. Не все поступают мерзко, в пять, пятнадцать или восемьдесят пять. Не все. И мародёры вызывают отвращение. Ещё и оправданиями и милыми вспоминаниями о детстве.

Неприятно поразили близнецы Уизли испытаниями на первокурсниках. Они же не тупицы, что за мерзости такие?

Пожиратели и битва получились двоякими - и пугающими, и забавными. Я тут больше верю фильму, там всё как-то логичнее, побегали дети малость и остались дожидаться взрослых в объятиях пожирателей. В книге неподготовленные детки - прямо коммандос, а пожиратели мило балансируют между беспомощностью и странной изобретательностью.

Барти Крауч. Да, его тут нет. В этом и проблема. В начале несколько раз нужно было к нему обратиться. Но он либо "вырезан" (Гарри вспоминает, что зал, где его судили - тот же, где судили Беллатрису и её родственников, и только), либо называется иначе. Как? Лже-Грюм, самозванец (тут надо голосом Ивана Васильевича: "От самозванца слышу, так-то!"), сумасшедший. Прямо Тот-Кого-Нельзя-Называть. Неудивительно, после того, как автор с ним обошлась. А я скучаю, я скучаю по юмору, что делать, когда тырил у школьного знакомца, а потом встретил его ночью в ночнушке, а с ним Филча в халате, да ещё и Поттер в мантии шастает? Предложить пижамную вечеринку. А что? Приятное с полезным. Словом, я скучала.


Но закончу на положительной ноте. Миневра Макгонагалл. Героиня этой книги. Достойная, сильная, смелая дама, с такой выдержкой, с такой чудесной педагогической методой - сердито кормить печеньем, с такой юностью. Вот как раз тот случай, когда из книги хочется тащить в фильм, и наоборот.

Ну, улыбнулись, а теперь к сгущающимся тучкам.

@темы: ГП, книги, чердаки и подвалы

---

Everybody's got a little kink

А с этой истории всё началось.


Название: Не жалей меня! Будь жесток!
Канон: Kuroshitsuji (аниме "Тёмный дворецкий")
Размер: мини
Пейринг/Персонажи: Уильям Т.Спирс/Грель Сатклифф
Категория: слэш
Жанр: драма, дарк, сонгфик
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: писалось по песням "Телефонный разговор" Дианы Арбениной и "Жертва" Флер.
"Не жалей меня! Будь жесток!
Моя кровь - томатный сок.
Моя кровь - клюквенный морс.
Мне не холодно. Я не боюсь".

Предупреждение: насилие, пытки, телесные наказания.

1. Телефонный разговор

***

Уже подходя к кабинету, Уильям услышал надрывающийся телефон. И кому это не терпится с утра пораньше? Мысленно Спирс прогнал в голове все значимые и не очень события и происшествия отдела примерно за месяц. Да нет, ничего такого, к чему можно было бы прицепиться начальству…

Телефон, казалось, подпрыгивал от нетерпения, настойчиво и требовательно трезвоня. Почему-то внутри всё сжалось от смутного предчувствия чего-то нехорошего. Вот ведь… Нервы стали ни к чёрту! Разозлившись на самого себя за эту нерешительность, Уильям рывком снял трубку. Ему нечего бояться, в конце концов! Нечего?..
— Слушаю, да…
— Алло.
Невозможно!
— Что за шутки с утра? — Спирс сжал кулак. Это точно кто-то из новичков, остальные знают: Сатклифф — табу.

— Уилли, это я, — родной и ненавистный голос, приглушённый — звонит издалека — дрогнул, не выдержав напускной бравады. — Уилли! Это ты вообще? Удивлён?
— Я… Почему удивлён? — слишком быстро. Спирс, не отрываясь, смотрит на кипу отчётов, приготовленных на сегодня. Буквы скачут. — Я даже очень рад… — Сердце, наверное, слышно даже там, за невесть сколько километров отсюда. Рука сама потянулась к ящику, нащупывая пачку. — А я даже закурю… — С удовольствием втянул в себя едкий дым, усаживаясь в кресло и вцепившись в трубку, глупо надеясь схватить, удержать того, кто однажды уже… Ни черта она не успокаивает, эта отрава, нет!

— Здравствуй… — удивление вперемешку с готовностью бросить трубку прямо сейчас. Говори, Уильям, говори!

— Прошло сто лет… Сто лет прошло, говорю… Я не спешу… нет…
— Что у вас за дела?
— Да как-то все разбрелись. — Уильям жадно ухватился за эту попытку прервать тяжёлое молчание. — У Нокса дом, семья… Эрик с Алланом разошлись… А я оставил отдел, с Кэтрин съездил в Париж… — Чёрт! Твою ж!.. — Да так, в суматохе дел… Ну, а ты?.. Что молчишь?..

Грель упёрся в этот маленький клочок рекламного объявления на стене телефонной будки, раз за разом перечитывая: «Продаётся тан…» Дальше оторвано. Танк? Танкер?.. Зачем он позвонил? «Продаётся тан…» Не дышать, совсем, тогда он не услышит… Молчит… Я знаю, о чём ты думаешь… «Прода…», буквы расплываются, расползаются неясными кляксами…

***

На него тогда словно что-то нашло. Знал же, что эмоциям нельзя давать волю — это всегда кончается плохо, всегда! Знал… Спирс думал — с этим демоном покончено. И тут как гром среди ясного неба — с маленькой фотографии на него довольно осклабился Себастьян, в обнимку с Грелем. С его Грелем! А Сатклифф? С какой наглой ухмылкой он сунул ему в руки эту мерзость, да ещё «в качестве оправдания»!.. Уильям едва нашёл силы спокойно вызвать его в свой кабинет.

Только-только Грель закрыл за собой дверь, в лицо ему полетела маленькая скомканная фотография.

— Что это такое?

— А что, Уилли? — жнец поднял с пола и аккуратно развернул фото. Лукавые огоньки запрыгали в глазах, — ты ревнуешь? Нет, он просто не понимает, что единственный, кому может принадлежать, стоит сейчас перед ним! Для него это игра! И, словно маленький капризный ребёнок, он не думает о том, что игрушка может разбиться. Только вот Уильям Т. Спирс не привык быть игрушкой.

Холодная маска мгновенно вернулась на лицо Уильяма. Он опустился в кресло, достал какой-то бланк и принялся неторопливо его заполнять, не слушая сбивчивых объяснений Греля. Закончив, молча двумя пальцами подвинул бланк по столу к диспетчеру. Тот взял, и глаза его забегали по строчкам, а потом медленно начали округляться. На бланке значилось:

ПРЕДПИСАНИЕ

Настоящим предписывается диспетчеру третьего Департамента шинигами Грелю Сатклиффу 15 числа сего месяца в 18:10 явиться в экзекуционный зал для принятия взыскания, наложенного на него за многочисленные нарушения Устава шинигами. Уильям Т. Спирс

И подпись. Грель облегчённо вздохнул — не по форме. Наш тиран решил поиграть в Средневековье? Неужто фантазия проснулась?

— Экзекутором будете вы, сэр, я надеюсь? Ты не боишься меня сломать? — ласково проворковал жнец.
Но Спирс жёстко прервал:
— Вот в чём ваша проблема, Сатклифф, — вы отвратительно безалаберны! Я и не думаю играть. Вы поняли, когда и куда вам нужно явиться? Имейте в виду — это не мой каприз. Пункт несколько устарел, согласен, но из Устава не вычеркнут. Можете удостовериться сами.

В руки Сатклиффу полетел старинный потрёпанный экземпляр Устава шинигами.

Зелёные глаза зло сузились:

— Будешь ждать напрасно.
— Что ж, — вздохнул Спирс, — я хотел оставить это между нами. Но учтите, в том случае, если вы не явитесь сегодня, завтра я вручу вам предписание на глазах всего отдела. А то и экзекуцию можно провести публично. Всё, я вас более не задерживаю.

***

Он пришёл. Удивлённо окинул взглядом мрачноватый зал, слабо освещённый в беспорядке расставленными массивными свечами, действительно напоминающий застенки Средневековья, задержался на деревянном кресте в форме буквы Х, предназначавшимся для него. Вернулся к Уильяму, затянутому в вечный чёрный костюм.

— Ты удивительно вписываешься в интерьер, Уилли!
Спирс только кивнул в сторону неприметной серой ширмы:
— Раздеться можете там, — и добавил с плохо скрытой насмешкой, — к сожалению, придётся полностью. Ваши брюки слишком узкие, я не могу рисковать здоровьем столь ценного сотрудника. Да и вам, боюсь, будет неудобно.

Грель продемонстрировал Спирсу маленький красный свёрток:
— Я подготовился, Уилли, — и заговорщицки шепнул, — мне не впервой. И отправился за ширму.

Уильям был слегка сбит с толку такой беспечностью. Возможно, всё будет совсем не так просто, как он предполагал.

Без вечных каблуков и объёмного плаща на плечах Грель был таким хрупким и изящным. Неверные блики света играли на белоснежной коже и алых волосах. Из-под шёлковых, тон в тон к волосам, пижамных брюк, едва державшихся на юношески стройных бёдрах, выглядывали босые ступни. Настороженно уставился на длинный хлыст в руках Уильяма — хорошо сделанный, но весьма опасный инструмент. Однако, тут же с вызовом глянул в глаза Спирсу:

— Ты-то что можешь с ним сделать?
— Обижаешь, — это неожиданное «ты», заставившее вздрогнуть Греля, далось ему так легко, — должен тебе признаться — я тоже не новичок.

Следуя приглашающему жесту начальника, Грель подошёл к кресту. Пока Уильям прикручивал его руки к верхним перекладинам, он слегка дрожал, от холода ли?

— Осторожнее, милый, я такой хрупкий.
— Сейчас мы это проверим. И ещё: вы невнимательно читали Устав, диспетчер. Во время экзекуции вам следует называть меня «сэр», никак иначе. Думаю, будет достаточно пятидесяти ударов. Ваша задача — считать. Если вы этого делать не будете или собьётесь, мы начнём сначала. Если всё ясно, приступим.

Спокойствие сохранять всё труднее. Дыхание перехватывало, и перед глазами поминутно темнело, а ноги подкашивались. Мерные шаги Спирса стихли где-то сзади. Грель слегка переступил босыми ногами в ожидании удара. Слишком знакомый свист, от которого голова непроизвольно втягивается в плечи, и…

— Нет, так не пойдёт!
Вместо удара снова шаги, теперь торопливые.
— Совсем вылетело из головы…

Голос у Уильяма хриплый, в глазах диковатый блеск. Он нетерпеливо перекидывает хлыст прямо через плечо Греля. Собирает рассыпанные по плечам длинные волосы Сатклиффа и, не без странной нежности, заплетает в две широкие косы. Перекидывает их на грудь.

— И это мы тоже снимем, — аккуратно дрожащими пальцами снимает изящные маленькие очки в красной оправе, превращаясь в глазах Сатклиффа в неясный пугающий силуэт.
— Уилли… — Грель пытается поймать ускользающую руку в чёрной перчатке щекой.
— Прекрати! — легкая, но обидная пощёчина.

Он пропустил момент, первый удар пришёлся совершенно неожиданно. А Уильям, правда, не новичок… Этот звук, что — отзвук его крика?..

— Я жду! Тогда начнём сначала.

Ещё один удар обжигает. Молчать.

— Я. Жду. Ты. Должен. Считать, — не помня себя, бьёт слишком сильно, с оттягом, по спине, бёдрам, ногам. Уильям почти бежит к Грелю.

Мерзавец с перекошенным от боли лицом ухмыляется.

— Оставь эти глупости, Уилли. Считать не буду — мерзость.
Плетёная рукоять упирается в горло.
— Я не собираюсь терять тут с тобой время. Или ты выполняешь то, что положено, или завтра я с удовольствием присоединюсь к зрителям.

Чёрные руки деловито и решительно принялись за верёвки, стягивающие тонкие запястья, оставляющие на них багровые следы.

— Нет! Нет, не надо, — Грель споткнулся, — сэр, не надо!
— Хорошо, — верёвки снова затянуты. — Продолжим. …

Когда в его голосе послышались слёзы — на тридцатом ударе, сороковом? Уилл уже не помнил. Зато он помнил, что даже плакал этот негодяй невероятно соблазнительно. Уилл наблюдал, убрав с лица Греля потемневшие от пота и слёз, слипшиеся пряди. Слёзы наворачивались медленно, пару мгновений дрожали на ресницах и скатывались двумя чистыми ручейками по щекам, так и хотелось их слизнуть. Хотя куда больше хотелось слизывать с его спины кровь, сочащуюся тоненькими ручейками. Спирс по-звериному жадно вылизывал эти тонкие узоры, вырывая у Греля сорванные стоны. Тот всякий раз, когда жаркий сухой язык дотрагивался до красной вспухшей кожи, вздрагивал, замирал, стараясь не шевелиться.

— Ты что, уже ничего не чувствуешь? Может, я зря стараюсь?

Чёрные перчатки полетели на пол. Упершись одной рукой в плечо Греля и не отрывая губ от ссадин, Спирс другой рукой прихватил слегка за шею, провёл по горлу требовательно, спустился ниже, не забыл и ту тонкую ссадинку на груди (не удержался), ещё ниже, скользнул под мокрую насквозь, липнущую к телу ткань… Довольно ощерился.

— Брось, тебе нравится, — тихо-тихо, на ухо. — Ты — мой, принадлежишь только мне. Я могу тебя уничтожить… Я хочу тебя уничтожить… Мой…

Это не Уильям. Кто-то чужой, опасный зверь, хищник, играющий с едой. Но не это пугало Греля. Он с ужасом осознавал, что сам безумно жаждал одного — раствориться в этой сладкой боли до конца. … Он оставил Сатклиффа полностью опустошённым и растерзанным, отошёл назад:

— Продолжим? Ты считаешь.

Снова боль. Как это глупо было — думать, что больнее быть уже не может… В невнятных выкриках с трудом можно было что-то различить. Но это уже не волновало Спирса. Гораздо труднее было думать о том, что скоро всё должно прекратиться, его нужно будет отпустить. Хотелось растерзать это тело, поглотить его, своего, полностью. На миг Спирсу показалось, что в невидящем взгляде Греля мелькнуло схожее желание…

— Всё! Всё!.. Отпусти! — только страх и боль в голосе.

На негнущихся ногах Спирс подошёл к кресту, отвязал Сатклиффа. Тот рухнул на каменный пол. Уилл помог ему подняться, крупная дрожь колотила тело. Спирс достал из кармана очки Греля, надел.
— Хватит. Пошёл вон.

Пьяно шатаясь, Сатклифф вышел.

***

Тогда он пропал. Просто исчез. И Спирс подозревал, что дело не обошлось без вмешательства Легендарного. И, судя по слухам, Грель вовсе не скучал без него. Глухое раздражение Уилл попытался скрыть за напускной иронией.

— Слушай, а правда — что говорят? Мм… А кто он, если не секрет? Военный или моряк?
— Просто жгучий брюнет, — прозвучало неожиданно зло.
— И сын есть? Как назвал, а?
— Уильям.
— Спасибо… не ожидал…

Он мечтал о ребёнке. Постоянно доставал Уильяма своими жалобами на мать-природу, не давшую ему возможности иметь детей. И теперь кто-то другой дал ему то, о чём он мечтал. Кто-то другой, не он…
— Значит, жизнь удалась?
— Всё прошло, Уилл…

2. Темнота… Тишина…

Через неделю после этого разговора Уильям Т. Спирс уже стоял у дверей старинного особняка, комкая в руке отвратительно пошлую, надушенную записку с адресом. Такая же записка ждала его и за незапертой дверью, на столике для визиток.

«Дверь направо. Спускайся. Я жду»

В звенящей тишине шаги, мерные и неторопливые, отдавались гулким эхом. Спустившись по длинной узкой лестнице, Уильям оказался в просторном подвале. Потрескивает камин, повсюду пляшут огоньки свечей.

Навстречу с широкой кровати встал Грель. Нет, что он делает — на плечах лежат широкие небрежно заплетённые косы, и на нём ничего, кроме тех самых брюк! Сердце пропустило удар, подпрыгнув куда-то к горлу, а затем понеслось бешеным галопом.

— Хочешь связать? — Грель протягивает длинные плетёные ремни.
— Хочу убить.

Сатклиффа, казалось, такая перспектива уже не смущала. Подошёл вплотную со своей фирменной акульей улыбкой, такой же, как и тогда, мальчишка с глазами безумца:
— Я, может быть, даже не буду кричать.

Ремни туго стягивают запястья, так, что пальцы мгновенно немеют. Молчит, не пытается даже отвести взгляд. Рука в чёрной перчатке властно впивается в горло, выдавливая по капле воздух. В глазах пляшут разноцветные точки. Сердце бухает через раз, оно готово разорваться. Так быстро, Уилл? И так просто? Стон готов сорваться с посиневших губ. Тише!.. Молчать!..

А Спирс играет: чёрные пальцы то чуть разжимаются, давая глоток воздуха, но тут же сжимаются тисками. А в глазах — лёд. Ему это быстро наскучит, уже наскучило. Уилл резко сжимает горло Греля, и тот медленно оседает на пол. Он приходит в себя и заходится мучительным кашлем. Кажется, сейчас он выплюнет лёгкие. Грель тянется к горлу.

Стоп! Руки не связаны? Нет, он свободен, лежит на постели покрытый дорогим покрывалом. Паника охватывает ледяным жаром внезапно, словно проваливаешься в полынью. Где Уилл? Он здесь. Сидит напротив и смотрит. Что ты смотришь?! Глаза Греля жадно искали секатор. Он чувствовал, как эта железка проникает ему под рёбра, ему это снилось столько раз. А эти руки в чёрных перчатках?.. Они должны были рвать его в клочья, а не покоиться так спокойно на коленях!..

— Почему ты молчишь?! Почему ничего не делаешь?!
— Как ты посмел от меня сбежать? Ты принадлежишь мне, — словно заученный урок, нет, тот огонь он спрятал слишком глубоко, не достать. И добавил с презрением. — Тебе холодно?
Грель опустил глаза — побелевшие руки тряслись.
— Я не боюсь! Ты прав. Я сбежал. — Грель поднялся. Подошёл к камину. — И знаешь, что? Гореть мне за это! Белоснежную кожу охватило пламя.

Больно? Не больней, чем резаться о лёд этого хмурого взгляда. Словно что-то вырвали из груди Спирса. Всякую жалость, всякие чувства, кроме непреодолимого желания завладеть, поглотить, уничтожить, если надо унесло куда-то к чертям…

— Я не позволял этого делать! — знакомый дикий блеск глаз заставляет на миг забыть о боли.

Вырванная из огня рука хрустит в стальной хватке. Уилл хватает Сатклиффа за шею, бьёт с силой о косяк двери. Рот наполняется тёплой, солоноватой, как томатный сок, кровью. Грубо? С Леди так не поступают? Плевать! Грель слишком долго ждал, чтобы быть привередой. Тяжёлый поцелуй Уилла как печать, нерушимая последняя клятва. Он сплёвывает кровь и крошево зубов Сатклиффа и толкает его на дорогое расшитое покрывало… Они скользят в крови, слившись, став одним. Откуда столько крови? Греля пьянит её кислый ржавый запах… Неужели из этих маленьких надрезов? Или из тавра на спине, вырезанного Уиллом?.. Потухшие свечи и капли воска на коже… Уилл груб и властен…

— Не жалей меня!.. Будь жесток!.. — Бредом срывается с губ, хрипло и еле слышно. Ловить горячие прикосновения рук… Сколько прошло времени?… Почему так больно?.. Хочется больше… Сознание ускользает вместе с ускользающим светом…

…Он лежит на полу, с минуту уже наблюдая сквозь полуоткрытые веки, как Уилл зверем в клетке мечется по погрузившейся во мрак комнате. Нет, милый, ещё не конец, но уже скоро… От его мельтешения кружится голова…
— Не майся!.. Он моментально оказывается рядом, крепко прижимая к себе. — Когда его… захотели… отделить от… скелета, который он… обнимал, он рассыпался… прахом… — с трудом выговаривая слова, хрипло шепчет жнец.

Темнота… Тишина…

@темы: ТД, кинк, чержаки и подвалы, фанфы

---

Everybody's got a little kink

Есть у близняшки такая чудная песня про кинки. С главной мыслью о том, что свой есть у каждого, потому стесняться не следует.

Пришло время поделиться своим. Только одну работу с этим кинком я публиковала здесь, в тиши, зато сразу на ФБ. Есть ещё несколько, и, пожалуй, по ним всё будет ясно. Пришло время их поместить и здесь. Некоторые были совсем давно написаны. Специально не правила, пусть останутся такими, как есть.

Начнём с коротеньких чисто кинковых вещиц.

Название: Фокус со смертью не удался
Фандом: Тор
Персонажи: Тор, Локи
Рейтинг: R
Размер: мини
Описание: Как явствует из названия...
Предупреждения: ООС, телесные наказания, ангст, психология

Фокус со смертью не удался. Нет, «умер»-то он вполне правдоподобно, только при изначальном отсутствии доверия это оказалось неважно. Он слышал – Тор уже встал, чтобы уйти. Тут отчего-то вскрикнула смертная, и в следующую секунду запястья лизнуло железо, а рука, по всей видимости, брата, мощно ткнула в место страшного ранения. Только, само собой, не в вывороченную рану, а в разодранную ткань, под которой уже зарубцовывался небольшой шрам, и такой же точно зарубцовывался на спине. Тор неожиданно оказался неплохим обманщиком.

Один был равнодушен. Ни самодовольства, ни гнева. Ничего. Чтя память жены, он решил, что смерти или заключению Локи не предаст, но «жало у змеи вырвет», просто ради безопасности окружающих. И лишил его магических сил, высосав всё досуха, превратив в какого-то недобога. А потом бросил жить как знает среди ненавидящих его асгардцев. Впрочем, они очень скоро остыли и даже принцем иногда называли по ошибке.

Единственный, кто не желал последовать их примеру и признать опального принца неопасным и мирным по большей части членом королевской семьи был Тор. Он предпочитал не находиться с Локи в одном помещении, вообще старался избегать его, не говорил, если случайно встречал, а на попытку того как-то пошутить легко и буднично, хоть вполне серьёзно ответил:

– Ты мне не брат.

Это не было похоже на… Да не на что это не было похоже. Только на то, что он лишился брата. Последнего родного и лишился. И это сперва заставило изо всех сил отфыркиваться, а потом тихонько царапало сердце, потом грызло что-то там, в груди, почти заледеневшее, а потом он пришёл сам.

Почти ночью уже в покоях Тора раздался стук, за которым тут же открылась дверь и, не дожидаясь ответа, вошёл Локи.

– Твоя жена уже отбыла в Мидгард?
– Не твоё дело. Выметайся и не заходи сюда больше.

– Послушай, ты ведь не зря так со мной, – словно боясь куда-то не успеть тихо заговорил Локи, явно и не надеясь пока ни на какой ответ, а просто стараясь сказать всё, что хотел, пока не выкинули за дверь, что было очень возможно, учитывая, с каким лицом Тор поднялся и двинулся к нему, заставляя отступать, не трусливо, нет, но самому неожиданно мягко уступательно. – Я знаю, ты на самом деле не думаешь так, как говоришь. Ты считаешь моё наказание слишком мягким, оно тебя не удовлетворяет, так ведь? Из-за этого ты отказываешься, да?

– Конечно, лишение фокусов – это не то, чего заслуживает вор, лжец, убийца и предатель! – Тор бы вколотил Локи в дверь, если бы мог, если бы это всё ещё был его брат, а так…

– А чего ты хотел? Чтобы я вернулся в камеру? Или нет, там слишком хорошо для такого как я, лучше в каменный мешок с цепью на шее, как псина? Или сразу на плаху? – привычно, только с уходящей из-под ног землёй отчего-то, прошипел Локи.

– Я хотел, чтобы ты понёс наказание, а не просто лишился возможности вредить дальше! Чтобы ты заплатил, за всё, за всю боль, тобой причинённую…

– Болью же и заплатил? – подхватывает Локи.
– Хотя бы. Если б это было возможно, – хмурится Тор.

– Теперь как никогда, – снова заученно чуть заметно сквозь показную деловую надменность торопится Локи. – Без фокусов, как ты их называешь, я букашка чуть посильнее так любимых тобой людишек. Уязвим, как они. И каждый шрам, что ты оставишь, будет со мной навсегда, – в грудь Тору упирается большой кожаный мешок.

– Что? – Брат машинально почти раскрывает его и достаёт пару кинжалов, но тут же бросает их обратно. – Я не стану с тобой драться, много чести.

– Я говорю не о драке и не о поединке, – вздохнув, объясняет Локи. И продолжает, посмотрев в непонимающие глаза. – А о наказании. Том, которое тебя удовлетворит. Я приму любое. – Чуть помолчав и как-то резко вскинув на брата глаза, вдруг словно бы подсказывает. – Можешь убить.

– Не дождёшься, живи и мучайся, – быстро отвечает тот, вызвав лёгкое подобие улыбки.

Тор сперва несколько раз переводит глаза с мешка на Локи, потом лезет в мешок. Кроме кинжалов там ещё находятся верёвка…
– Я-то сопротивляться не буду, но ты же мне не доверяешь.

… какая-то зазубренная толстая игла…
– Для глаз, если вздумаешь лишить меня зрения.

… довольно массивный нож…
– Если отрубишь мне руки, я вообще никогда ничего никому больше не сделаю.

– Я б язык с радостью отрезал бы, – ворчит Тор, вороша мешок дальше.
– А рот зашил бы потом. Там и на этот случай есть.
Тор брезгливо швыряет мешок куда-то назад, открывает дверь и хватает Локи за шкирку.

– Стой, стой! Тор, я пришёл ради мамы! – дверь захлопывается с треском, чуть цапнув по уху. Тор ждёт. – Ты же знаешь, она бы хотела, чтобы я сделал всё, чтобы заслужить твоё прощение. Всё, абсолютно. И я готов. И мама бы хотела, чтобы ты позволил мне это сделать. Если тебе нужно для этого, хм, выпустить пар, так сделай это.

Тор отступает вглубь комнаты, оглядывается на мешок, пнув его ногой, садится на край постели.
– Ладно.

Локи вздыхает, успокоено-обречённо. Видя, что ему пока предоставлена полная свобода действий, примирительно предлагает:
– Пока ты думаешь, я сниму доспехи.

Тор следит за тем, как он снимает сапоги, начинает раздеваться. Это просто в голове не укладывается! Он что, всю эту пакость притащил всерьёз? Наконец, когда Локи принимается стаскивать рубашку, Тор, вдруг чему-то усмехнувшись, окликает его:
– Стой! Не надо, иди-ка сюда.

Локи подходит, оставляя рубашку в покое, смотрит на забытый на полу мешок, до которого брату, кажется, нет дела, Тор подтверждает его догадку, покосившись на мешок и махнув рукой, мол, забудь. Какое-то время они смотрят друг на друга молча. Наконец, Локи прерывает молчание:

– Голыми руками решил забить и не побоялся замараться? Я оценил.
– Нет, – совершенно спокойно, только как-то насмешливо искря глазами, ответил Тор, – хоть ты и прав в чём-то. Просто я сказал «иди сюда», вот, жду.

– Куда «сюда»?

– Сюда, – Тор хлопнул по колену, с трудом сдерживаясь от смеха, так переменилось лицо Локи. Но тут же сделался абсолютно серьёзен, предвосхищая его вопрос, – я не шучу, и не думал шутить. Ты сказал, что примешь любое наказание, которое удовлетворит меня. Вот, оно такое. – Чуть помолчав, наблюдая, спросил. – А сколько тебе было, когда ты в последний раз был тут?

– Я не помню, – пробормотал Локи и тут же добавил, – одиннадцать.
– Ты сейчас копия, одно лицо, – усмехнулся Тор.
Они ещё немного молча посмотрели друг на друга.
– Ну, мне ждать-то долго?
– Нет! – покачал головой Локи.
– Почему?
– Это унизительно!
– Ты только что готов был отдать себя мне как палачу, думаешь, сдохнуть, истекая кровью, связанному, менее унизительно? Ждать, когда тебе отрежут язык, это тебе больше нравится? А тут испугался?
– Но…
– Тогда это не было унизительным, тогда это было просто больно!.. – давил Тор.

Локи был так же растерян, как тогда, так же тянуще-напуган, так же красен как рак.
– Тогда мы были детьми!

– Зато тогда ты не ходил за мной по пятам и не смотрел как побитая собака! – Локи опустил глаза. Это правда. Тогда было проще. – Может, самое время вернуться в детство, когда ещё не маячил трон здесь, – Тор ткнул пальцем в направлении головы Локи, – и здесь? – он устало хлопнул по собственному лбу. – Когда мы ещё были братьями?

Локи глядит и не двигается с места.
– Ладно, забудь. Ты ко мне пришёл, а не я к тебе, можешь выметаться, ты мне не нужен. А именем матери ты зря прикрывался, больше чтобы я от тебя его не слышал, иначе за себя не ручаюсь.
Ответом ему служат долгий вздох и тихое:
- Согласен.

Тор смотрит на него во все глаза, но подаёт руку, которую Локи, впрочем, раздражённо отпихивает, не зная, куда деть глаза, ложится на колени Тора. Удивление Тора растёт тысячекратно, когда Локи медленно, одну за другой вытягивает руки вперёд, сгребая с постели какую-то подушку. Естественно, пытать и, тем более, убивать Локи он не собирался, но он и подумать не мог, что тот правда согласиться на такое, а подобная покорность просто вызывала подозрения в подлинности Локи. Никто, даже Фригг, не мог добиться от него покорности, никогда. Тор хмурится от неожиданной догадки.

– А ты здесь ведь не только из-за мамы, да? – И добавил. – Знаешь, врагу бы не пожелал оказаться на твоём месте.
– Отвяжись, – глухо советуют ему.

Локи сам не знал, как так получилось. Лицо горело от стыда, а в голове и на сердце было пусто и очень легко на всё на свете плевалось. Он спокойно приподнялся, помогая Тору освободить себя от лишней одежды, когда поймал себя на том, что и тогда ведь было так же. Так же тогда шестнадцатилетний Тор, удивительно вымахавший за первый свой большой поход, и совсем не радостный от ревущей Сиф, пыхтящего от злости Фандрала и своих совсем настоящих белых крылышек на шлеме, затащил его на колени, обхватил за пояс, притягивая к себе, и сказал «ну, теперь держись».

И рука у Тора осталась такой же тяжёлой. Спрятав лицо в покрывале, Локи чувствовал, что глаза понемногу становятся позорно влажными. Скоро пришлось смаргивать злые, обидные слёзы. Спина его время от времени выгибалась так, что ряд острых позвонков пробегал под тканью рубашки под сведёнными лопатками, словно что-то рвалось изнутри и не находило выхода. На это было нелегко смотреть. И слышать его неровное дыхание, тщетно, хоть и изо всех сил скрываемые слёзы слышать было не легко. Да и бить брата не доставляло радости, совсем наоборот.

Стоп. Брата? Тор даже приостановился. Он впервые так подумал о Локи с момента его вторичного возвращения домой – брат. Эта мысль показалась теперь дикой – ну, а кто он ему ещё? Маленький, глупый, изводящий всю округу и чуть его не угробивший брат. Многократно чуть себя не угробивший. И, как и тогда, надеющийся отделаться полегче – палач ему брат, видите ли! А он – невинная жертва! Загордиться насмерть решил! Нет уж! Тор вдруг словно возвращается на много лет назад, снова становится тем шестнадцатилетним, взбешённым проделками братца, мальчишкой.

– Так, – он совсем не понимает, зачем, но, чувствуя, что он себя ненавидит, но так надо, откидывается немного назад и расстёгивает ремень. Спина брата напрягается, позвонки пробегают под рубашкой снова, но сам он остаётся неподвижен. Однако первый же удар заставляет его вскрикнуть. Он тут же собирается, оскаливая наверняка зубы, замолкает. Но то, что так долго нарывало внутри, уже не удержать, это рвётся наружу в полувсхлипах, вскриках и стонах. Скоро всё заканчивается.

– Всё, отмучился. – Тор виноватится и жалеет, но Локи не понимает этого пока, как и того, что снова послушно приподнимается, чтобы помочь брату вернуть штаны на место. Он по-волчьи скалится куда-то вниз, пытаясь удержать слёзы, и хрипло выкашливает их. Большие руки, успокаивая, гладят его по спине, ерошат волосы. – Поднимайся, страдалец.

Тор помогает брату встать, Локи, поморщившись, устраивается на кровати на коленях, спиной к Тору.
– Вы… выпустил пар? Поле…легчало? – хрипло шепчет он.
– Не мне одному, – замечает Тор, тихонько разминая дрожащие плечи.
– Простишь теперь? – еле различает он и кивает. Боги знают, как Локи удаётся понять:
– А я те..тебя…
– А ты меня никогда, само собой, братец, – гудит Тор. Локи удивлённо оборачивается на это прозванье, и, зажмурившись, тыкается затылком в плечо брату, снова крупно трясясь. – Ну, ты чего, эй… не надо, Локи, братишка, всё… – бормочет Тор, пока не замечает, что брат затих. Перегнувшись вперёд, он осторожно заглядывает ему в лицо – глаза закрыты, спит, что ли?

– Эй! – тихонько басит Тор. Слипшиеся мокрые ресницы размыкаются, и в него упирается сонный мутный взгляд:
– А… Выметаться? Сейчас… – глаза снова закрываются.
– Тут лежи, – Тор не слишком аккуратно сталкивает брата лицом вниз на кровать, потом швыряет ему покрывало и добавляет, – горе.


Название: Гроза
Фандом: РПФ
Персонажи: Том Хиддлстон, Кеннет Брана
Рейтинг: R
Размер: драббл
Описание: с контентом надо быть осторожнее. После размещения недвусмысленного коллажа со своим персонажем будь готов оказаться на его месте.
Предупреждения: ООС, телесные наказания

Через полчаса Кеннет уже у него. Встрёпанный (на улице поливает), мрачный, он минут десять говорит с Люком по телефону. По пламенности реплик и тяжести молчания ясно, что он и правда намерен вычистить сеть. Растерянный Том восхищенно следит за ним, шагающим по комнате, позабыв и растерянность. Наконец, Кеннет заканчивает танцы на самооценке Люка и садится, уставясь. Повисает неловкая пауза, тучи сгущаются.

— Мне объяснить?
— Потрудись уж.

Тому сложно подобрать слова.

— Это странно, правда…
— Я заметил.

Том начинает говорить. Сперва неуверенно, робко, с долгими паузами, силясь подобрать слова, потом разгоняясь в абсолютном вдохновении.

— … он и гордый, да. Но если бы эта гордость была не сломлена… а отдана, сдана, что ли… и он знал бы, что получит нечто важное… доверие… нужность… неравнодушие… Его никто не любил так, чтобы не забыть о нём… Это принятие…

Том замолкает. Кеннет смотрит пристально, и гроза в его серых глазах — гроза грустная. Но… Но он резко прерывает.

— Это все здорово там, на площадке. Здесь, за чаем и сценарием. Но ты только что одной глупостью чуть не перечеркнул всё, что мы строили годами.

— Вы же все исправили, как я понял?

У Кеннета сжимаются кулаки.

— Да, исправили. Но не всё. Знаешь, мне очень не нравится, что ты ведёшь себя как мальчишка.

Том так и садится на диван. На плечо ложится тяжелая рука.

— Что? Замечательно впишется в твое недавнее творчество.
Том и ойкнуть не успевает, как утыкается носом в подушку.

— К-кен, ты же не можешь, — полувопросительно лепечет Том.

— Еще как могу.

Чувствуя, как одежда куда-то неумолимо исчезает, Том только руки поджимает под себя. Где-то в мозгу плещется мысль, что надо скорее все это прекратить, но мысль эта захлебывается в ледяном море предвкушения. Но это же Кен… Лицо заливает краской.

В окно хлещет дождь. Где-то сверху грохочет голос Кена:

— Я исправил, значит? Счастье какое. Будем исправлять дальше.

Сквозь стук дождя не слышно звяканье ременной пряжки.

Первый удар ложится хлёстко, заставляя дернуться плечи Тома.

— Это безответственный…
Удар, горячий и длинный.

-… откровенно глупый…
Удар, рядом, жгучий тяжёлый стежок.

-… и что уж таить, свинский по отношению к нам с Люком поступок!
Три жалящих стежка, выбивающих короткие выдохи.

— Ты это понимаешь? Понимаешь?
Два обжигающих удара.
— Понимаааю, — стонет Том.

Тишина. Только дождь и гроза рвутся в окно. Том поворачивает голову.

Черт, черт, черт. Том сталкивается со взглядом, серым, грозовым, но жалеющим.

Горячий кулак в груди сжимается сильнее. Том разлепляет сухие губы.

— Кен… помнишь, ты как-то пошутил, что у меня сиротские глаза… если не поем? Я тогда не ел… неделю… Упал на тренировке… Крис впихнул какой-то бургер… И обещал тебе не говорить…

Гроза вскипает и за окном, и в глазах. Она отражается в светлых глазах Тома. Кажется, даже чересчур ярко.

— Что?!

Гроза полыхает за окнами. Молнии как боль прошибают ночь. Боль как вспышки, острые, яркие, ослепительные. Сквозь них громом доносится «мальчишка… Крис, кенгуру безголовый… неделю… угробить себя захотел…»

Горячий кулак внутри разжимается. Гром заглушает крики.

— Кен, Кееен…
— Что?
— Боо… ау!.. больно…
— Терпи, негодяй…

Том расплавляется в боли, за ее вспышками проступают все эти глупости, и жалость в глазах Кена. Горячий кулак в груди разжимается. Том выстанывает что-то, плечи вздрагивают, на них ложится мягкая, дрожащая немного рука. Она гладит, спокоя, гладит взмокшие кудри. Из негодяя он снова обращается в мальчишку. Теперь это прозвание не хлещет, оно замирает на губах. Том чувствует, как на горящую кожу ложится покрывало, порывисто вздыхает. Засыпая, он чувствует мягкую, теплую руку у себя на плече.

Пронеслась гроза.

А вот это уже истории сложнее, с идеей.


Название: Укрощён
Автор: Анжелика-Анна
Бета:  Рэй
Канон: фильм «Логово монстра» (2018)
Размер: миди, 5491 слово
Пейринг/Персонажи: Кейл Эрендрейх, его отец
Категория: джен
Жанр: драма, дарк
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: можно ли, умея укрощать лошадей, укротить человека?
Предупреждение: насилие, пытки, телесные наказания.

Когда Кейл пришёл в себя и не смог шевельнуться, он испугался. Да, испугался. Испугался, что этот немыслимый кудрявый ублюдок сломал ему хребет. Облегчение его невозможно было передать словами, когда он смог дернуться и почувствовал тупую боль там, где веревка впилась в ногу. Начинала ныть спина, это тоже радовало в данных обстоятельствах.

Но страх (и какой! вдвое, впятеро, во сто крат худший!) нахлынул вновь, когда Кейл осознал, а чуть погодя, когда зрение восстановилось и глаза привыкли к темноте, и увидел, что по рукам и ногам его связали не веревкой. Он был стреножен точно так, как полагалось. Длинные ремни упряжи надежно держали его пришпиленным к креслу, не пережимая слишком туго. Так можно просидеть часы (дни, если быть точным), и не лишиться даже фаланги.

Кейл рванулся, пытаясь напрячь ослабевшие мышцы. Звякнула цепь. Он обмяк, вжимаясь ноющей спиной в спинку кресла, словно загнанный в угол. От страха мутило, и Кейла вывернуло бы прямо тут, если бы не мундштук. В глазах заплясали черные точки, в ушах зашумело, застучало, потом сквозь стук и шум стали пробиваться голоса. Кейл был готов поклясться, что в доме тихо и темно, но и голоса были настоящими, он их знал. Он открыл глаза, пытаясь вернуть самообладание, часто задышал, раздувая ноздри и закусывая окровавленными зубами свой же мундштук, борясь с тошнотой. Ему было нечеловечески страшно. Глубокая ярость – пожалуй, единственное, что держало его в сознании.

Кейл старался не смотреть на себя, на руки, лежащие на подлокотниках, на ноги. Ему казалось, что они гораздо тоньше. Что они белые.

Что его исправительный курс начался. Как тогда.

1.Тогда

Кейлу четырнадцать. Он непередаваемо зол. И непередаваемо устал.

Мало того, что эта зверюга выставила его дураком перед Кэт. Мало того, что эта сука своей безобразной истерикой вывела его из себя окончательно. Мало того, что ему пришлось принимать участие в этой ничтожной возне с полицией, допросами и беседами, похожими на один и тот же дурацкий бессмысленный спектакль с выученными вопросами и ответами (им-то хоть платили за это, а ему за что пришлось ломать комедию, спрашивается?). Мало того. Теперь еще отец с ума сбрендил и решил его напугать. Нет, это слишком!

Да, сперва Кейл очень испугался. Ну, когда смог более-менее прийти в себя. Он начинал вспоминать. Вспомнил, как лично проводил последнего детектива до дверей. С наслаждением вздохнул, входя в кабинет отца:

– Наконец-то...

Вспомнил заплаканное лицо мамы (она, кажется, переживала из-за этой неприятности), вспомнил отца, его отрешенное лицо. Вспомнил, как отец встал, подошел к нему и замахнулся. Мразь.

Голова кружилась слегка – ненадолго все же вырубил. Кейл огляделся. Вырубил, значит, и отнес в комнату, какая забота. Кейл решил, что объяснения, а может, и не только они, нужны ему немедленно. Попробовал встать. Не смог.

Он был привязан к стулу. Не веревками – ремнями, как для упряжи. Тонкие кожаные петли крепко охватывали грудь, предплечья, запястья, бедра и голени. На ножках стула были какие-то железки. Присмотревшись с трудом (голову наклонять было больно), Кейл заметил, что кресло будто вмонтировано в железную пластину на полу. Откуда она тут?

Он попытался дернуться. Стул, конечно, не шелохнулся. Попытался закричать – не смог, слабый хриплый рык разбился обо что-то. Кляп? Кажется, тогда в животе что-то екнуло впервые. Они что, спятили? Кейл скосил глаза – это что, мундштук? Похоже на то – можно грызть, капельку дышать, но рот лучше особо не открывать. Он издал слабый, тихий испуганный писк. И замолк.

Было страшно. Никто не приходил. Ни звука. Будто в доме не было больше ни души, будто его бросили здесь. Когда Кейл услышал подъезжающий автомобиль, он готов был заплакать, кажется, от страха и счастья, если бы только умел.

Но этот кто-то приезжал не к нему. Вечерело. Тени на полу, и его уродливая стреноженная тень, становились длиннее, сливались. Стемнело. Тишина.

Кейл несколько раз пытался кричать – безрезультатно, дергаться – бесполезно. Тело затекло.

Прошла ночь. И утро, кажется, тоже. И вечер. Кейл устал пытаться звать кого-то, рискуя задохнуться. Устал пытаться напрягать ватные руки и ноги. Даже бояться, кажется, устал. Пришла ночь. Видимо, он вырубился ненадолго. Лучше бы нет – очнувшись от какого-то кошмара, Кейл обнаружил, что по штанине что-то течёт.

Кажется, тогда начала поднимать голову ярость.

Пришло утро. Слюна, заливавшая мундштук, засохла, стянула губы. Во рту было сухо и горячо. В штанах мокро. Кейла поминутно швыряло от самого постыдного скулящего ужаса до бешеной злости, когда он до боли стискивал мундштук и с трудом стискивал ватными пальцами подлокотники.

Вдруг в коридоре послышались торопливые шаги. Кто-то бежал прямо к двери его комнаты. Добежал и схватился за ручку, она чуть щелкнула, повернувшись вниз. По коридору прогрохотал ещё кто-то.

– Стой, Маргарет!..

Отец.

– Стой!...
– Нет! Ты хочешь… ты хочешь… ты спятил! – мама по обыкновению своему рыдала.

– Маргарет, – отец старался говорить спокойно, забег по лестнице и коридору, очевидно, стоил некоторых усилий, – успокойся, пожалуйста. Иди сюда. – Каблуки мамы стукнули пару раз, но ручку она не отпустила. – Вот, вот… А теперь послушай, – голос отца понемножечку терял волнение, оно будто испарялось, оставалась одна тихая, но стальная уверенность. – Там, за дверью, не наш сын. Там животное. Опасный, сильный, умный и яростный, поверь мне, яростный зверь. Молодой, и это дает нам шанс. Почему, ты думаешь, я выкинул столько денег? Подумай. Он попадет в тюрьму, что случится? К тебе вернется кто угодно, только не твой сын. Представь, взрослый мужчина, возможно, наркоман, умеющий жить только за решеткой. Это будет твой сын, Маргарет?

– Он не преступник, – всхлипнула мама, уже без тени какой-либо решительности.
– А кто? Больной? – подхватил отец. – Еще лучше. Мы до конца жизни будем оплачивать ему наркотики, будем прятать его ото всех, а потом? Найдем респектабельное заведение, где он превратится в идиота окончательно, когда нас не станет? Это будет твой сын? Ты этого хочешь, Маргарет?

– Н-нет.
– А раз нет, иди вниз, соберись, приведи себя в порядок и съезди куда-нибудь, прогуляйся. Я позвоню вечером. Я изменю его. Прежним он не будет, но он сможет жить с нами. Он будет твоим сыном. Нашим сыном, Маргарет.

Отец уже не уговаривал, он приказывал. Тихо и мягко, как всегда приказывал маме.

– Но, но это ненадолго? Я смогу его видеть? Дай мне его увидеть!
– Нет. Тебе не понравится то, что ты увидишь. Сейчас это не твой сын. Нужно время. Считай, что он уехал за границу, Маргарет. Учиться. Сегодня утром ты его проводила. Пиши открытки, письма, посылай фото, жди. Ты увидишь его, когда он будет готов.

Кэйл впился в дверную ручку ненавидящим взглядом. Ручка заерзала в нерешимости, дернулась вверх и замерла. Плач за дверью под тихий стук каблуков начал удаляться, пока совсем не затих. Кейл царапал ногтями подлокотники.

Сколько прошло времени, он не знал, да и не мог теперь об этом думать. Едва за окном прошуршала по дорожке машина мамы, дверь решительно отворили.

Отец вошел, спокойный и серьезный. Внимательно оглядел Кейла с ног до головы, встретился глазами и приподнял брови – скорее, жест узнавания и одобрения, чем удивления. Хоть взгляд был мутноват, из-под рыжей челки его обожгло лютой ненавистью.

Ни слова не говоря, отец отстегнул ремни на груди (не было похоже, что он хоть капельку испугался, и Кейла это бесило больше всего). Пока Кейл мотал головой, борясь с головокружением от внезапно хлынувшего в легкие воздуха, отец отстегнул ремни на бедрах и поднял сына со стула за ворот рубашки как кутенка, брезгливо принюхался, стянул ремнями руки Кейла и опутал ноги так, что едва можно было сделать шаг, а потом потащил его, едва стоящего на ватных ногах, из комнаты. На лестнице Кейл немного разработал ноги, которые, как и руки, теперь ломило, но отец двигался слишком быстро и стремительно, все силы уходили на то, чтобы не запутаться в ремнях и не упасть.

Они спустились в гараж, отец молчал, слишком спокойный, слишком уверенный, хотя во всей его фигуре, в движениях, в дыхании чувствовалась скрытая ярость, даже, кажется, посильнее, чем у Кейла. У машины он просто кинул Кейла на бампер, открывая дверь и что-то делая внутри.

– Не дергайся – поранишься, и постарайся не упасть с сиденья – испачкаешь машину, – это были первые его слова за все время. Он поднял Кайла, с некоторой неожиданной в эту минуту бережностью, стараясь не дергать за волосы, ослабил ремень на затылке и вынул изо рта Кайла похожий на мундштук кляп. Кайл клацнул одеревеневшей челюстью. Его колотило. Отец попросту забросил его на заднее сиденье, как сумку. Сиденье было предусмотрительно застелено клеенкой.

Когда выехали из гаража, Кейла замутило. Он видел натекшую на клеенку лужицу слюны, в которую на поворотах впечатывался. Положенный так, что самому было практически не шевельнуться, он решил, что лучше будет потихоньку двигаться, напрягать мышцы, сгибать и разгибать запястья и ступни, чтобы в нужный момент просто удрать, а потом разорвать в клочья этих уродов.

Но отец, кажется, это предусмотрел. Машина остановилась, он щелкнул каким-то пультом и поехал дальше. Кейл задрал голову – в окне мелькали сплошные деревья.

– Хочешь бросить меня в лесу? – с отвращением прохрипел он.
– А, подал голос? Потерпи, – ответил отец.

Наконец машина остановилась. Отец вышел, открыл заднюю дверь, не дожидаясь, когда Кейл изловчится пнуть его, подхватил конец ремня и затянул ноги так, что и маленького шага уже было не сделать. Подтянул тело сына к себе, потуже затянул руки. Снова, словно сумку, вытащил Кейла на воздух, прямо на траву у колес машины.

Они были в какой-то глуши. Никого кругом, длинная дорога терялась в лесу. Машина стояла у домика, небольшого, но приличного, с каким-то странным пристроем с заколоченными окнами.

Отец буквально внес Кейла в этот домик, пронес через темную гостиную, мимо ванной, в тот самый пристрой. Это была одна большая комната, разделенная пополам новенькой стальной решеткой. За решеткой стояла кровать, в углу унитаз, окно с решеткой (два других, большие, были заколочены) и больше ничего. По эту сторону сгрудились два шкафа, мойка, стиральная машина, электроплитка и небольшой стол с двумя стульями.

– Пришлось потесниться, – вдруг сказал отец, остановившись с Кейлом у решетки и открывая простой, но надежный навесной замок. – Я планировал привезти сюда Ворона и лично им заняться, с ним пришлось бы повозиться, это лучше в тишине и покое.

Открыв дверь, он втолкнул внутрь Кейла, затем вошел сам, сел и ловко (пара каких-то неуловимых движений) снял все ремни. Кейл планировал этот момент, но освобожденные мышцы несмотря на тренировки в машине свело, тяжело было даже встать. Отец же быстро окинул его взглядом и продолжал как ни в чем не бывало:

– Я ставил на этого коня. Я отдал за него большие деньги. Это был не потенциальный чемпион, нет, это была будущая легенда. Да, его нужно было воспитать, но он стоил каждой минуты, потраченной на него, каждого доллара. А ты его угробил. Хорошо хоть, пристрелить догадался. А зачем ты убил Кэт? За-чем?

Кейл наконец смог встать, растирал тяжелые ноги. Ему нужно было привести тело в норму, а там посмотрим. Все эти слова – дело десятое. Отец отошел куда-то. Кейл поднял голову и настороженно следил.

– Знаешь, – отец вышел из клетки и остановился у противоположной, темной стены, рядом с мойкой, – что чувствует конь, когда его стегают по ключице? Там немного мяса, почти как у нас. – Что-то сняв со стены, отец стремительно повернулся и направился к Кайлу. – Даже если быть очень аккуратным, получается так.

Его рука плавно и изящно поднялась, что-то свистнуло, и протянуло Кайла по плечу. Он дернулся вперед, а потом плечо обожгло, словно кожу содрали напрочь. Но отец умел обращаться с хлыстом – он даже рубашку не порвал. Кайл хватал ртом воздух, замерев на месте, полунагнувшись, от удивления и боли. Разогнуться его заставил следующий удар, по другому плечу. Разогнуться и упасть на спину.

– По груди быть нельзя, никогда, – голос откуда-то сверху был грозен, но спокоен. Сердце Кайла больно дернулось, когда хлыст ожег где-то прямо под ним. Он даже вскрикнул сквозь зубы. Попытался встать – но по ноге скользнуло пламя, и он опять повалился, сдавленно, яростно рыча.

– Я потратил уйму денег. Я ввязался в совершенно мне не нужную грязь. Я вынужден был улаживать дела с семьей Кэт. Я потерял лучшего коня. Коня, на которого ставил. Коня, который большего был достоин, чем ты.

Каждая фраза сопровождалась новым ударом, выжигавшим новый след на теле Кейла. Извернувшись, он подставил под хлыст руку, схватил его и дернул на себя, стараясь вырвать, натянув со всей оставшейся силой. Отец на секунду замер, поджав губы, и вдруг отпустил хлыст. Кейл, готовый к борьбе, но не к этому, не удержался на ногах. Он даже не успел сообразить, как его руки были вновь стянуты ремнем, а сам он оказался у решетчатой стены камеры.

– Огрызаешься? – Отец потуже затянул ремень на решетке и отошел назад. – Это хорошо.

– Я потратил уйму денег и на тебя. Чем ты отплатил? Я выгородил тебя. Но это не значит, что ты останешься безнаказанным.

Кейл скоро перестал различать слова. Он сам много чего кричал, потом не мог припомнить, что. Или не хотел припоминать. Отец был профессионалом, ни одной раны он не оставил, но Кейла будто заживо поджаривали. Он бился о решетку, прижимался к ней, но это не могло помочь.

Иногда отец подходил к нему. Всегда с одним и тем же требованием:

– Подними голову.

Кейл молчал, кричал, крыл отца последними словами, кажется, умолял (действительно лучше не вспоминать), но дожидался только одной реакции – твердых спокойных пальцев на горле или затылке, которые задирали голову, и он встречался с холодным оценивающим выжидающим взглядом. Пальцы разжимались, несколько шагов – и огонь снова раскидывал по нему языки.

– Подними голову.

Кейл поднял. Сразу, рывком. Губы его мелко тряслись, в глазах отец больше не видел загнанной ярости, только то, что было нужно – страх, боль, а главное, усталость. Ремни с рук куда-то исчезли. Кейл осел наземь, но дернулся, услышав спокойный голос:

– Ты куда? Вставай, пошли.

Он думал, что не сможет. Что все начнется сначала. Но смог. Встал, держась за клетки решетки, по ним же продвинулся к выходу, у выхода за горящее плечо подхватил отец, они дошли до ванной.

– Сейчас ты снимешь одежду, можешь оставить тут, все равно выкидывать, и вымоешься. Вода комнатной температуры. На полке слева найдешь мыло и лосьон. Лосьон вотрешь круговыми движениями. Справа полотенце. Не выходя из ванной, скажешь, что готов. Понял? Если что-то сделаешь неправильно, придется повторить.

Кейл не стал уточнять, что придется повторить – инструкцию, свои действия или то, что было до них. Он почти с ног валился.

– Понял.
– Сэр. Понял, сэр.
– Понял, сэр.
– Иди.

Он не знал, почему, но тогда действительно все сделал правильно. Оказалось, так и правда стало легче. Вытираться, правда, было сложно, поэтому он просто прижал длинное полотенце к груди и стоял, пошатываясь и подрагивая, пока последняя капелька не высохла сама. Даже проверил. Какое-то странное чувство проклевывалось внутри. Чувство какой-то правильности, что ли? Все плыло, соображать было тяжело, поэтому он просто сказал, что готов, собрав весь голос, что еще оставался.

Вошел отец, осмотрел Кейла и заставил проговорить всю последовательность действий в ванной. При всей бессмысленности приказа Кейл не осмелился перечить. Отец помог ему выйти из ванной (а ведь это, чтобы я сам не расшибся, мелькнуло в голове у Кейла), забрал полотенце и дал одежду – белье и мягкий спортивный костюм. Кейл оделся, он уже буквально падал с ног, а потому выполнил и последний приказ беспрекословно:

– Закатай рукава и вытяни руки перед собой.

Отец провел по рукам Кейла, проверяя, сухие ли, и надел какие-то черные браслеты.

– Иди спать.

Вместе они дошли до решетки. При одном взгляде на нее Кейла замутило, но за ней все было спокойно, хлыст куда-то делся, кровать манила к себе. Отец оставил его одного, звякнув замком.

Устроившись на кровати, почти с радостью, хотя и морщась от напоминающего о себе следа на груди, Кейл вырубился. Но перед этим успел заметить, куда подевался хлыст. Он висел прямо напротив, на стене у мойки.

2. Исправительный курс

Утром его разбудил грохот по решетке. Кейл вскочил, но моментально свалился снова на кровать – болело все, боль словно коркой покрывала все тело.
– Вставай.

Кейл почти механически подчинился.

– У тебя пять минут, – отец показал глазами на унитаз. – Что? В камере на тебя бы ещё тридцать мужчин пялилось через коридор, не считая сокамерника. Впрочем, я наблюдать не собираюсь, через пять минут будь готов.

Отец вышел. Кейл позволил себе презрительно оскалиться, правда, отвернувшись от решетки. Камера, надо же.

Через пять минут он снова отправился в ванную. Отец вновь потребовал вытянуть руки и снял браслеты с будничной миной, как будто все происходящее для него – в порядке вещей. Это изрядно пугало, скалиться больше не хотелось, рот наполнялся тягучей противной слюной. Пожалуй, лучше подчиниться.

На этот раз в ванной нашлись зубная паста и щетка. А в инструкции прибавилось пунктов. Кейл попытался понять, что происходит, но теплая вода разбудила поутихшую было коросту боли, и он вспомнил огонь, щелчки, ремни и мундштук в собственной засохшей слюне. Его опять заколотило, страх мерзко подобрался к горлу, и Кейл не решился выйти сам из ванной.

Отец был спокоен. Убедился, что руки сухие, но браслеты не надел, а вывел Кейла в комнатку и велел сесть за стол и слушать. Кейл подчинился, стараясь все же не показать боли. Правда, через пять минут он уже забыл о ней совершенно, он слушал отца, и если сначала с удивлением и недоверчивой злостью, то в конце с разрывающей сердце смесью гадливой ненависти и восхищения, граничащего с поклонением.

– Тебе, конечно, интересно, почему ты оказался здесь. Обойдемся без перечисления формальных причин, нам обоим они известны. Главное – не причины, а цель твоего здесь нахождения. Ты повел себя как животное. И с людьми ты находиться не можешь. Но шанс это изменить у тебя есть. – Отец подвинул к нему простой блокнотный лист, на котором было изображено что-то вроде треугольника или пирамиды. – Не трогай, просто смотри. Это – пирамида твоего воспитания. Ты внизу, у тебя исправительный курс. То, чему ты начал учиться, называется дисциплина. Теперь ты делаешь только то, что говорю я, именно так, как я сказал, и никак иначе. Если ты не подчиняешься, тебя наказывают. Как, об этом позже. Вчера ты показал, что эту ступень ты способен преодолеть. С сегодняшнего дня ты учишь также ритм и режим. Дальше посмотрим. Итак, как будет теперь протекать твоя жизнь: ты просыпаешься, приводишь себя в порядок, идешь со мной в ванную, завтракаешь здесь, идешь к себе, выходишь сюда на обед и ужин, вечером в ванную и спать. Ты быстро запомнишь. Чего делать нельзя. Обращаться ко мне иначе, чем сэр, нельзя. Мешать мне работать, то есть разговаривать или шуметь, нельзя. Обращаться, если тебя не спросили, нельзя. Брать любые предметы без разрешения нельзя. Нарушаешь запрет – получаешь наказание в зависимости от тяжести проступка, или лишаешься еды или получаешь хлыстом. Освоишь дисциплину, ритм и режим – перейдешь на следующую ступень эволюции. Зачем? На вершине пирамиды, вот тут, твоя свобода. Освоишь все, докажешь, что тебе место среди нормальных людей, – сможешь вернуться домой, стать вновь мне сыном, работать в компании. Нет – будешь жить здесь на положении животного. Ты меня понял?

– Да, – выдохнул Кейл, и почти сразу добавил, – да, сэр.
Отец улыбнулся, впервые за это время, улыбнулся почти с радостью.
– Хороший мальчик.
Сухая теплая рука опустилась на шею Кейла, задержалась на три секунды и исчезла, оставив его, замершего в каком-то блаженном испуге, хоть что-то глубоко внутри глухо зарычало.

– Давай сюда руки, – отец снова надел на него широкие браслеты. – Сюда встроен электрошок. Если ситуация выйдет из-под контроля, одно нажатие вот этой кнопки, – он покрутил перед носом Кейла пульт, – и ты лежишь. Ты понял?

– Да, сэр.
– Вставай. Иди.

Решетка закрылась, разделяя их. Исправительный курс начался.

Первый месяц дался особенно тяжело. Кажется, Кейл никак не мог привыкнуть, что вместо отца у него теперь хозяин, постоянно забывал правила. На первой неделе он ел трижды – завтракал в среду или четверг и обедал в воскресенье или пятницу. Дни он не мог назвать точно, часов или календаря у него не было, а царапать палочки на стене он догадался не сразу. На второй неделе он ел раз в два дня. В голове стоял туман, поэтому размышлять особо не получалось, а вот чувствовать… Кейл чувствовал ненависть. Чистую, холодную, как горная река, такую же неудержимую. Она прорывалась в конце концов, а заканчивалось это одинаково, огнем, который лизал от плеч до колен, пока ненависть с шипением и бульканьем не испарялась в нем, оставляя обугленный скрюченный страх и горькую усталость.

К концу месяца Кейл устал. Его охватило тупое оцепенение. Есть он перестал.

– Значит, и выходить так часто тебе незачем, – сказал отец, и Кейл только дважды в день выходил, с трудом добираясь до ванной.

Однажды он тихо и медленно вылил на пол воду, которую теперь просто ставили на пол, просунув руку в секцию решетки.

Отец сел напротив.

– Очень хорошо. Давай посмотрим, что с тобой будет. Без еды ты протянешь ещё недели две. Без воды намного меньше. Просто ляжешь и умрешь, медленно и мучительно? Хорошо. Твоя вода на сегодня на полу, думай.

Кейл подумал. День и ночь были нескончаемыми, и он все думал и думал. Умереть хотелось очень, но было страшно. Если бы разом… Убежать? Он боялся, что сил не хватит даже на рывок. На ногах его держала только ненависть. А если подчиниться? Выиграть время? Или, может, выиграть всю эту чертову игру? Чем больше Кейл думал, вспоминал, тем больше поднимало голову какое-то особое, дрожащее от испуга и экстаза, чувство. Впервые оно появилось, когда он услышал о пирамиде воспитания, а когда отец потрепал его по холке, как образумившегося коня, чувство это взвыло от восторга. Оно нашептывало теперь: «Ты же знаешь, что он прав. Так лучше. Порядок – это хорошо, чему ты сопротивляешься? Он хочет добра». И вдруг Кейлу подумалось, что, пожалуй, в этом есть здравое зерно. В конце концов, набраться сил ему надо. И присмотреться.

На следующий день он выпил принесенную воду. А отец выпустил его на завтрак.

Конечно, срывы случались и теперь, но все реже. Кейл старался. Через полгода он совершенно привык, почти не пропускал еды, а о хлысте начал позабывать. Отец со своей стороны многое ему доверял – Кейл сам открывал и закрывал решетку, конечно, ключа у него не было, он получал его меньше, чем на минуту, но держал же в руках. Он сам теперь перед едой (мало ли, что-то прольется) и ванной снимал, а после надевал шоковые браслеты. Сам понял, что на еду ему отводится определенное время, и научился успевать съедать все. Какие-никакие, а победы. Он и ненавидел их, и ловил, тщательно запоминая и следя, зачтется ли.

Больше всего мучила скука. За полгода Кейл вытянулся, в маленькое окно он уже мог заглянуть, не вставая на цыпочки, но что туда глядеть, когда выйти нельзя? Говорить тоже было нельзя, он жадно слушал деловые разговоры отца по телефону, развлекался стуком пишущей машинки. От постоянного пребывания в доме он побледнел, длинное угловатое тело искало движения, занятия, любознательность и ум – тоже.

Ему не давали покоя его шокеры. Кейл упорно не хотел верить, что они настоящие. Ведь он не видел их в действии, даже демонстрации отец ни разу не делал. Кто сказал, что это не фальшивка? А если так?

Только они удерживали его от побега. Только они удерживали его от того, чтобы подойти к отцу сзади и свернуть ему шею. А если они не настоящие?

Он так увлекся этой мыслью, что потихоньку ночью начал раздирать внешний тканевый слой, чтобы убедиться, что там пусто. Увы, шокеры оказались настоящими. Кейлу удалось украсть иголку с ниткой с утра и быстро привести браслеты в приемлемый вид.

Но оставался пульт. Возможно, он – фальшивка? Кейл сам себя не помнил, когда тихонько взял его со стола. И пульт оказался настоящим. Кейла это так поразило, что он сидел до самого обеда над разобранной машинкой, с помощью которой его можно было отправить на тот свет, и пропустил время обеда.

Отец был в ярости. Кейл таким его уже не помнил. И огонь был адский, Кейл словно вернулся в первый свой день здесь. Хотя перед тем, как расплавиться в этом огне, он боялся только одного – что все испортил.

Через полгода отец после обеда дал ему пачку книг – его школьные учебники – это был праздник.

3. Тренировки

Повод для праздника действительно был – по мнению отца, можно было перейти от исправительного курса к тренировкам.

Дни теперь стали куда насыщеннее, поначалу это даже выбило его из колеи, так что снова пришлось поголодать.

Если дома он мог выбирать предметы, чему-то уделять меньшее внимание, чему-то большее, то тут слышал одно: «Работай». Отец поставил задачу – полгода, которые он пропустил, нужно наверстать как можно скорее. Кейла ждал экзамен, после чего он мог продолжать учиться заочно. Приемлемая оценка была определена одна – А. Поначалу учеба его захватила, но разбираться во всем, да еще и в высоком темпе было нелегко. Впрочем, чего не сделаешь при должной мотивации?

В учебе Кейл обожал одно – цифры. Он ожидал, что возможность говорить (отец сам проверял усвоенное) тоже его порадует, но этого, к его, да и отца, удивлению, не произошло. Кейл так привык к молчанию, оно так мало его тяготило, что долгие разговоры ему были не нужны.

Отец попытался говорить с ним вне школьных предметов. Обсуждать им было нечего, и Кейл просто раз за разом описывал или доказывал что-то отвлеченное, пересказывал то и другое, пока наконец не взорвался. Перед наказанием отец объяснил, что жить в обществе нельзя без умения говорить нормально, а в его случае, хорошо. А на следующий день пришел проверить умение отличать сарказм от иронии. Кейл уже отвык от наказаний, поэтому примеры приводил, лежа в жарковатом мареве.

Оправился он, надо сказать, быстро. Тело его понемногу крепло, ведь к тренировкам умственным прибавились и физические.

Дом был окружен густым сосновым лесом. Когда Кейл впервые с отцом вышел на прогулку, он поразился своей слабости – через пятнадцать минут неторопливого шага ему пришлось остановиться, потому что сердце буквально вылетало из груди. Было видно, как оно колотится о ребра.

Постепенно он окреп. Прогулки превратились в забеги. Кейлу не так нравилось бегать, как дышать и чувствовать на себе солнце. Отцу, конечно, он таких сантиментов не доверял. Скоро он мог держаться с ним вровень всю дистанцию. Чувствовал, что и обогнать смог бы, но не делал этого. Однако отца было не так просто провести, он прекрасно понимал, что Кейл сдерживает свою силу намеренно, и следил за ним в оба.

Сил у Кейла прибавлялось, он быстро рос, уже не выглядел бледным призраком себя, иногда даже вполне охотно разговаривал. В учебе тоже дела пошли в гору, экзамены были сданы, текущие задания выполнялись быстро, особенно увлекала Кейла математика. Он целые тетради заполнял расчетами, формулами, находя в этом своего рода успокоение. Физика, особенно разделы, связанные с электричеством и механикой, тоже его интересовала. Он собирал и разбирал простейшие бытовые приборы, конечно, под контролем, особенно отец следил за тем, чтобы ничего лишнего он себе не оставлял. Даже его книги и тетради все еще не были его собственностью, а выдавались по необходимости.

Все было даже неплохо. Ночами только Кейл часто мучился, разрываясь между странными чувствами и мыслями. Он теперь бесспорно признавал правоту отца. Он видел, что не добился бы подобного дома. Но отца он ненавидел. А жизнь считал жизнью заключенного. Часами он представлял, как душит отца этим чертовым хлыстом, а потом грыз себя за неблагодарность, вспоминая и отыскивая в действиях отца заботу. А потом вдруг понимал, что единственное, что он чувствует, видя эти холодные глаза, слыша уверенный голос, – это страх.

На восемнадцатилетние отец подарил Кейлу Клару. Он сперва сообщил, что Кейлу на воле (он так и выразился) придется общаться с женщинами в самых разных качествах, и этому тоже нужно научиться, но он сам научить его не может, поэтому придется воспользоваться помощью друга. А потом вошла она.

Это была молодая, улыбчивая девушка с темным каре и неяркой помадой. Вежливая. Спокойная. Таких, кажется, называют милыми. Они, словно неумелые актеры, отрабатывали всевозможные этикетные, протокольные ситуации. Потом Кейл учился разговаривать. На это ушло месяца два. Потом делать комплименты и подарки. Это называлось ухаживать. Потом отец сообщил, что следующие этапы обучения доверяет Кларе.

Кейл видел, что она немного нервничает. Да и он сам был не совсем спокоен, хоть новичком считаться не мог, но что там было, и когда, казалось, его странные телодвижения в темноте комнаты какой-то девчонки были вообще в другой жизни. Если были.

Но с Кларой он не хотел неловкости. Хоть он и воспринимал ее как тренажер, ростовую куклу, ему вдруг захотелось пошутить. Вообще-то это было ему несвойственно – шутить. Но теперь захотелось. Быть с ней нежным, ласковым. Добрым. Он понимал, что это обман, и ему хотелось, чтобы обман удался.

Он отдался на волю интуиции. И поцеловал ее первый. Дальше получилось как-то само. Кейлу было настолько хорошо, что он сделал вид, что не заметил, что Клара кому-то кивнула, торопливо и с облегчением, кажется.

Клара приходила трижды в неделю. Судя по всему, обманывать ее удавалось. Настороженность в ее глазах таяла стремительно, более того, сменялась иногда чем-то похожим на теплоту.

С этих пор жизнь его пошла совсем по-иному. И ночные раздумья отступили. Точнее, отступила ненависть, ведь отец хотел ему добра, иначе бы Клары не было. Ведь так?

Когда Кейл окончил школу и три курса университета, отец сказал, что он почти на вершине пирамиды. Жизнь его изменилась до неузнаваемости – он переехал из своей камеры в небольшую гостевую комнату. Туда приходила Клара, там была тумбочка и настоящее окно. Там было хорошо. Бегать он тоже мог теперь один, только вернуться нужно было вовремя. С отцом они встречались только за трапезой, но Кейл часто с новым интересом прислушивался к его деловым звонкам.

Да, жизнь устоялась. И вернулась ненависть. Она душила Кейла по ночам, подбивала разнести в щепки всю эту миленькую обстановочку, разбить окно, изрезать осколками лицо Карле, а отца выкинуть в какую-нибудь яму со щелочью. Но он боялся отца. И за это ненавидел еще и себя, грыз подушку ночами.

Он решил бежать. Что его остановило бы? Отец? Нет, Кейл теперь сильнее. Карла? А он убежит сегодня же, она сегодня не придет. Шокеры? Отец никогда ими не воспользуется.

Кейл встал и вышел из комнаты. Даже не таился особо. Вышел из дома. Сделал глубокий вдох.

– Вернись в дом, – голос отца был холоден как лед.

Кейл передернул плечами и пошел вперед. Вдруг руки словно ошпарило, мгновенно, но это заставило его замереть, вздернув плечи.

– Назад.

Кейл медленно обернулся, ощетинился.

– Это все? Мне давно надо было перестать бояться.

Он сделал еще шаг, но тут дернуло так, что он упал на землю, хватая ртом воздух. Отдышавшись, Кейл услышал холодное:

– Назад.

У них должен быть ограниченный радиус действия. Если попробовать добраться до машины?

Кейл резко вскочил и побежал. У машины он свалился, дергаясь, мир вспыхнул ярко-ярко, потом пропал.

Очнулся Кейл у решетки. На руках не было браслетов, на их месте были красноватые ожоги. Тело еще немного подергивало, то и дело какая-нибудь мышца вдруг сокращалась, то едва, а то сильно, до боли. Было холодно. Кейл осмотрел себя, одежды на нем не было. Новости.

Страха тоже не было. Кейл буквально дождаться не мог отца, чтобы поделиться этой радостью – он его больше не боится. Только ненавидит. Впрочем, отца он этим не удивил.

– Я тебя убью, – со спокойной убежденностью сообщил Кейл. – Можешь не сомневаться. Делай, что хочешь, я отлежусь, встану и убью тебя. Я тебя больше не боюсь.

– Нет, так не будет, – в холодных глазах не было и тени страха, и это бесило. – Бояться не обязательно.

Кейл почти с радостью принимал удары. Все это было знакомо. Он знал, что сперва боль будет жалить, потом по первым горячим следам лягут вторые, кожа вспухнет, третьи заставят его желать, чтобы все на свете рухнуло, потом будет еще хуже, и еще. Потом сил у него не останется, и он подчинится.

Но в этот раз было не так. Сил не было уже давно, Кейл едва дышал, чувствовал, что по спине, ногам, бокам бегут какие-то струйки. Теряя сознание, чувствовал, что сильная сухая рука дергает его вверх, и вставал. Все прекратилось, только когда он упал, почти вывернув привязанные руки.

Как в первый день, волоком, только теперь с большим трудом, отец оттащил его в ванную. Как и тогда, он едва соображал, что делает, но сделал все правильно. Как и тогда, ему кинули в руки одежду, сказали: «Иди». Он ответил: «Да, сэр».

Выйдя из ванной, он замер, не решаясь, направо ли ему повернуть, в гостевую, или налево, в камеру. За спиной ждал отец. Кейл повернул налево.

Он вернулся к началу пирамиды.

3. Укрощен

Домой Кейл вернулся через пять лет. Был небольшой праздник – самые близкие родственники, друзья, партнеры собрались, чтобы поздравить молодого Эрендрейха после долгой, но, несомненно, плодотворной, учебы. Он на всех произвел самое благоприятное впечатление: красив, молод, умен, горит желанием послужить делу семьи, в меру красноречив и совершенно победителен.

Кейл и правда быстро взялся за дело. Он чуть было не сорвался, услышав, что собственно лошадьми заниматься никогда не будет, ни выездкой, ни закупкой, ни лечением, ничем.

– Я не подпущу на пушечный выстрел к моим лошадям того, кто загубил хоть одну.

Кейл внешне спокойно воспринял эту новость. Быстро нашел, чем может быть полезен, изучил рынки недвижимости и занялся подбором и постройкой новых помещений. Очень скоро молодой Эрендрейх стал известен в деловых кругах. О нем говорили так: «Он делает предложение трижды: с улыбкой, без, а потом вы будете вылизывать его ботинки, чтобы он согласился предложить». Отказов Кейл не принимал и не слышал. Некоторые дельцы тщательно избегали его, оберегая свою независимость, но многие, попавшие в его мягкие лапы, не думали жаловаться, наоборот.

Кейл выучился улыбаться, шутить, правда, не любил и не умел.

Клара все еще мелькала на его горизонте. Она теперь была совсем ручная, бежала по первому требованию, уверена была, что он что-то может к ней чувствовать.

С матерью он старался не оставаться наедине.

Работа поглощала его целиком, попутно он строил собственный дом, нашпигованной всей доступной техникой, а также всевозможными фигурами, статуями (только не чучелами!) лошадей. И ждал.

Когда Роберт, помощник отца, вошел однажды встрепанный и смятенный дождливым вечером в его кабинет, он едва сдержал улыбку предвкушения.

– Сэр…
– Что, Роберт? Ну, говорите, мне работать надо.
– Сэр, ваши родители, сэр…
– Ну? Что случилось?
– Авария, сэр…

Кейл потянулся так, что аж кости затрещали, глубоко вдохнул и выдохнул, со стороны это было похоже на устраивающегося на ночевку хищника.

– Тела?
– Что?
– Где тела? Роберт, соберитесь, это не профессионально.
– Они в больнице, сэр.
– У вас сегодня есть планы на вечер?
– Что? – Роберт осекся под тяжелеющим взглядом Кейла. – Нет, сэр.
– Хорошо, потому что вам придется задержаться. Через час я вас жду, надо будет все продумать, прихватите юриста и нотариуса, само собой, неудобства вам компенсируют. Все теперь, понимаете ли, надо решать самому.

Проводив потрясенного Роберта, Кейл в задумчивости уселся в кресло. Есть час для тихой радости. Хотя его лучше потратить на здравые размышления. Или позвонить Карле? Показать ей новый дом? Она, конечно, ручная, но воспитание никогда никому не вредило, верно?

А вот история, с которой всё началось, будет, пожалуй, отдельно.

@темы: кинк, чердаки и подвалы, фанфы

---

Книжный флэшмоб

Подхвачу и я эстафету всеобщую. Потому как я книголюб, вот. Книг любимых и важных у меня много, я могу много таких постов сделать. Но вот для начала. В последнем случае смухлевала, да, три предложения, чтобы была хоть возможность догадаться. Под морями названия книг, если кому-то оно будет интересно.


"В начале июля, в чрезвычайно жаркое время, под вечер, один молодой человек вышел из своей каморки, которую нанимал от жильцов в С — м переулке, на улицу и медленно, как бы в нерешимости, отправился к К — ну мосту".
Ф.М. Достоевский "Преступление и наказание"

"В конце ноября, в оттепель, часов в девять утра, поезд Петербургско-Варшавской железной дороги на всех парах подходил к Петербургу".
Ф.М. Достоевский "Идиот"

"Жила-была одна вдова, и было у нее три сына, и звали их Черный, Коричневый и Синий".
Джоанн Харрис "Мальчик с голубыми глазами"

"Мы прибыли сюда с карнавальным шествием".
Джоанн Харрис "Шоколад"

"Пешеходов надо любить".
И.Ильф и Е.Петров "Золотой телёнок"

"Ливень всей своей мощью внезапно обрушился на Гавану, как это бывает в сезон дождей".
Хулио Серрано "В Гаване идут дожди"

"Внимание! Последний кадр! Снимаем без репетиции!"
Франсуаза Саган "Рыбья кровь"

@темы: книги, а я могу об стенку лбом, не потерять бы эстафетную палочку

---

Продолжаю перечитывать поттериану. "Гарри Поттер и кубок огня"

Это была любимая в детстве часть. Очень переживала я, помню, в конце, прямо сердце сжималось. Поворотный момент истории, настоящая интрига в финале. Теперь даже близко не так. Всё же особый интерес к этой части у меня был, был. Но обо всём по порядку.

Сперва пофырчу на "ранее в сериале". Это, конечно, рассчитано на не читавших или читавших давно предыдущие книги, но как же это раздражает, когда тебе в лоб начинают пересказывать прочитанное уже.

Главные герои взрослеют, появляется что-то вроде любовных увлечений. Проявляются ярче характеры. Гарри себя проявляет как чудесно эгоцентричный товарищ, глупыыыый, но верибельно глупый.

очень неожиданно на меня выпрыгнула грустнейшая тема домовиков и великанов. Это расизм как он есть. Очень мило о нём фырчит Гермиона, ещё милее, как она о том забывает.

Стоит отметить, что фильм много выигрывает в визуальном плане. Мрачная скупость книги приобрела краски. Одна сцена прибытия заграничных гостей чего стоит ("торжественное появление" в фильме сравнить нельзя с "вошли и сели за столы, выражая недовольство хозяевами" книги).

Но центральной для меня фигурой стал Барти Крауч младший. Ради него вся эта затея с перечитыванием, ради него. Дальше рассуждать буду много, буду сочинять.

Вынесло меня к этому персонажу. И захотелось мне узнать, а как проходили его школьные годы. Ведь время в Хогвартсе во вселенной Поттерианы - важнейшее время в жизни каждого волшебника. И о школьных годах Крауча-младшего известно крайне мало, такое впечатление, что его окружает стерильная какая-то пустота. Почему так?

Для здравомыслящих читателей и зрителей ясно, почему: ну не прорабатывают персонажей второго плана так подробно. Тем более тех, кто появляется на одну книгу. И вообще он похож на пробник Беллатрисы Лейстредж, дескать, а что будет, если среди Пожирателей смерти будет действительно преданный лорду-торту. А потом автор решила, что лучше это была бы женщина, любившая его всю жизнь. Поэтому и хогвартовского детства Крауча-младшего так мало.

Но я придумала теорию объяснения этой стерильности.

Далее только фантазии

Далее только фантазии.

Во-первых, отметим, что Берти Крауч в очень интересный поток попал. Малфоя-старшего (старосту школы, очень многих совратившего на сторону с печеньками) и Беллатрис с сёстрами он не застал, но на его глазах разворачивалась драма между "мародёрами", Лили тогда ещё Эванс и Северусом Снеггом. Они были на два года старше. На год старше учился Регулус Блэк (который, возможно, своим фанатизмом и заразил Крауча-младшего).

Почему ему должны быть интересны эти люди?

Регулус тоже учился на Слизерене. Он, как и Барти Крауч, представитель долгой волшебной династии, они связаны узами дальнего родства. Их роднит пристрастие к лорду-торту (правда, причины и развитие этого пристрастия довольно сильно разнятся). И всё-таки о дружбе ни слова. А могла ли она быть? Регулус - балованный ребёнок, "звезда", играет в квиддич, душа компании, член клуба "Слизней". С Краучем у них, как говорится, биоритмы не совпадали. При полной изоляции Крауча от общества однокашников (о причинах которой позже) дружба с таким активным товарищем вряд ли возможна. Но, как мне кажется, именно Регулус Крауча и ввёл после школы в общество лорда-торта, вполне мог наблюдать за ним на старших курсах и дать рекомендацию. Но никаких личных отношений.

Снегг - другая история. Он, безусловно, мог Берти привлекать. Они похожи во многом. Оба умные, причём не зубрёжкой берут, а стремлением знать. Оба сильные. Оба преданные. Ценят честность, при этом умеют притворяться. Оба нелюдимо наше море. Думаю, пик интереса пришёлся на старшие курсы Снегга, когда он начал учебники править и заклинания выдумывать (боевые, кстати, в том числе). Конечно, любопытному Краучу, который и в зельях был силён, и боёв не чуждался, было любопытно. Но дружбы, думаю, там не могло быть. Во-первых, возраст, два года разницы у мальчишек в подростковом возрасте - пропасть (я помню взгляд Снегга в фильме: "Погодите-погодите... это же Берти... он же... маленький ещё..."). Во-вторых, оба людям не доверяют, осторожны и интроверты, представить это вот "Давай дружить!" - "А давай!" сложно очень. В-третьих, положение Крауча-младшего.

Он изолирован. У него нет врагов, никто его не дразнит, не пристаёт, как к тому же Снеггу, ни со своего, ни с чужих факультетов. Но и друзей не наблюдается. Мало того, нет даже приятелей. Хоть кого-то, с кем бы он мог общаться. Почему? Об этом чуть позже. Но именно эта изоляция наряду с другими причинами могла толкнуть его не на прямое предложение дружбы, а на слежку, к примеру. С лёгкой руки Дэвида Теннанта Крауч-младший заделался анимагом-змеем, вот вам и удобный способ следить. Вполне возможно, Снейп его раскрыл. Удивился личности шпиона, и всё. Напоролся на ту же невидимую стену, которая изолировала Берти ото всех. С тех пор могли быть наблюдения издалека, заимствования опыта, но близко они друг ко другу не подходили. У Снейпа не было времени, он как раз тогда прощался с Лили, сталкивался с "мародёрами", становился Принцем-полукровкой, начинал тянуться к лорду-торту. Крауч мог много почерпнуть из наблюдений за ним, очень много.

Мы знаем, что профессора Хогвартса никогда не отказывали во внимании тем студентам, кто в этом нуждается. Не детский сад, конечно, но в равнодушии их не упрекнёшь. Берти Крауч-младший был выдающимся учеником Хогвартса, но даже это не свело его ни с одним профессором. Ни с одним. В истории Хогвартса было трое студентов, которые сдали выпускные экзамены первой ступени (аналог нашего 9 класса) в полном объёме на отлично, все 12. Всего трое, потому что это сложно, требует времени, сил, мозгов, но главное, в этом нет необходимости, ведь никто не специализируется на всём. Студентами этими были двое старших Уизли и Крауч-младший. Он, получается, был первым в истории. Наверняка, принёс факультету много баллов, может, в том году и флаги Слизерина благодаря ему висели в зале. Выпускные тоже сдал на отлично. Кто-то считал его молодцом? Да нет. Просто да нет. Ну, умный, ну, с кем не бывает, не переживай, мы никому не скажем.

Дамблдор, казалось бы, должен был обратить внимание, просто ради выяснения перспектив (как он обратил внимание на Тома Редла). Но нет. На тот момент Дамблдор был директором, преподавал защиту от тёмных искусств. Мог столкнуться с некоторыми странностями, если пофантазировать (напоминаю, тут только фантазии мои уже давно). Например, учатся малыши патронуса вызывать. И у всех зайки, тигры, крокодилы, прочие "благородные" звери. А у Крауча змейка. Не кобра, нет, гремучка. И ведёт себя странновато, окружая Берти и нет-нет делая выпады в сторону потенциальных обидчиков, не забывая хвостом потрясать. Или постарше стали ребятки, учатся дуэлировать, и Крауч вызывается первым, и он волнуется, конечно, но это больше наслаждение боем, чем страх, да и ловок, да и знает многовато для первачка, да и не боится совсем драки. В фильме Дамблдор его боится, очень решительно с ним управляется, как с сильным и опасным противником, он такой и есть.

Фантазии фантазиями, а ведь все эти способности у него есть, после Азкабана, болезни, заключения дома, Империуса, разрушающего сознание, сумасшествия, возможно, после всего этого способности и умение ориентироваться и решения принимать на месте.

МакГонагалл, скорее всего, испытывала бы неприятие к Краучу-младшему на "генном" уровне как анимаг (Сириус, кстати, тоже). Кошки и собаки не любят змей, однако не кидаются с ними в драку, а предпочитают замереть и только защищаться при нападении. Змеи тоже этих зверей не любят, предпочитают скрыться. Они стоят друг друга, опасны друг для друга, исход схватки не предсказать, поэтому им просто жутко не комфортно было бы вместе. При этом профессор бы была суха, официальна, и скупилась бы на похвалы транфигурациям ученика, а тот терял бы терпение временами и перегибал палку. Да и в конце концов, профессор МакГонагалл - декан Грифиндора, ей традиционно не нравятся слизеринцы, и экзамен ей сдать было трудно, думаю.

Но вот кто вызывает самые большие вопросы, это Слизнорт. Тогда - декан Слизерина и профессор зельеваренья. Как декан он мог бы поинтересоваться нелюдимым и затюканным учеником, но нет. Ладно, он человек нерешительный, хоть и добродушный. Но у него был грешок - тщеславие. В своём клубе он собирал всех подающих надежды учеников. Заметных. Заметными могли быть и умные, и сильные, и из хороших семей, и из богатых семей, и т.д. Уже только за фамилию Слизнорт должен был принять Крауча-младшего в клуб. А тут лучший на курсе, экзамены сдал сенсационно, везде кругом молодец. И тишина. Его даже не приглашали. Его нет на полочке Слизнорта в качестве трофея. Снегга тоже нет, но Слизнорт его помнит, а о Крауче ни слова. Это ужасно странно.

Но почему же так? Почему такая изоляция. Мне кажется, нет другой причины, чем Крауч-старший. Его боялись. И родители, и старшие дети, и профессора. Он ведь не Малфой, который вроде как из министерства, а зачем он там нужен, никто не знает. Крауч-старший был то, что мы называем "силовик" (грубо, конечно, но лучше не подберу). Честный, правильный, образец. Жестокий, одним словом отправляющий в Азкабан, даже с недоказанной виной, разрешивший мракоборцам пытать и убивать (вот и близкое знакомство с непростительными заклинаниями). Очень властный. Да кому охота связываться? Вот и обходили сына его по широкой дуге все, и чем больше он пытался доказать, что стоит внимания, что может многое, тем шире становилась дуга. И тем больше ненавидел он отца, который и на расстоянии умудрялся сделать из него чумного, отравить жизнь. Наверняка, и палочку Барти не выбирал, а ему доставили что-то заказанное. Хотя не знаю, было бы интересно узнать, что была за палочка, ведь он потом действует чужими, и они его слушаются. Отец и победы принимал, как должное, и поражений не терпел. Наверняка, был боггартом сына. С таким отцом только парией и быть. И экзамены потому, думаю, даже без маховика времени Берти сдал, просто профессура пошла тихо-мирно навстречу, сместила графики, но тихо-тихо. Без шума.

Стоит ли удивляться, что Крауч-младший ушёл к лорду-торту? Тот ведь один его умения оценил. Правда, забыл при первой возможности.

Если сравнивать киноверсию и книжную, то выбор сложен. Кино опиралось на книгу. Вся линия персонажа была вырезана, но основы характера ухватили и развили.

Очень интересный вопрос с его виновностью. В фильме сделали это однозначным. А вот книга оставляет вопросы. Пытки Лонгботомов всплыли только на суде в качестве обвинения. Сириус (который Барти сочувствует, кстати), говорит, что парень попал не в то место не в то время, взят был просто за компанию. Но. Лорд-торт называет его "слугой, преданность которого безупречна". А суд тогда? А спокойное поведение Беллы? А его собственная ненависть к предателям? Это была истерика? Или тактика?

Можно ещё долго рассуждать: и о тоне, которым произносит он непростительные заклинания, и о милой шутке о "пижамных вечеринках".

Но стоит закруглиться. Мне помогла эта книга. Надеюсь, следующие ещё больше помогут.

@темы: ГП, книги, размышлизмы, Дэвид Теннант, чердаки и подвалы

---

Бродчердч, 3 сезон

Нравятся мне шотландцы, любят они выбирать темы-которые-нельзя-называть.

Вот смотрела-смотрела и ловила себя на мысли, что у нас о расследовании изнасилования не то что сезона сериала не будет, не будет даже серии. Потому что очень сложная тема. И среди части наших зрителей бытует мнение, что сезон скучный из-за неё. Это грустно.

Но это не только для нас сложно. Первая серия очень тяжёлая. Начало - это лакмусовая бумажка, сможете начало - сможете дальше. Мы будем наблюдать. Не за изнасилованием. За тем, что нужно пройти, если хочешь, чтобы насильника поймали. Это тоже непросто - главные улики биологические, поэтому их сбор не позволяет даже элементарно физически успокоить женщину, дать ей вымыться, почистить зубы, сменить одежду. Работа специального центра показана крайне деликатно, без смакования, но подробно. Очень, шаг за шагом. Просто не будет, но зато понимание является.

А потом являются особенности менталитета. Смотришь на это вот "мало людей", "Миллер, у нас насильник ходит не пойманный!" и думаешь: "А так можно было?" Мысль ведь очень простая - неважно, сколько женщине лет, трезвая она или нет, одна или нет, какая она. Нет оправданий изнасилованию.

СПОЙЛЕР О ЛИЧНОСТИ ПРЕСТУПНИКА. Имя не открою, но некоторые детали важные да.

Кстати, преступный товарищ круто сыгран, социопатия удалась, даже имя-отчество актёра погуглила.
"- То есть, ты думал, что участие в изнасиловании поможет ему чувствовать себя менее одиноким?
- Ну да."

Если говорить о мире Бродчерча, то мы вернулись к песенке Вольтера. Харди и Миллер снова заглядывают в тёмные углы приличных с виду домиков - и чего только в тех углах не прячется.

Они и сами меняются. Элли выросла. У них сложился хороший тандем. Она привыкла к Харди. Он, едва от перспективы преставиться отделался, стал вредничать временами, и Элли чудесно его держит в берегах. Это очень своеобразная дружба, но дружба несомненная.

История Латимеров продолжается. Удивительно жизненно, без слёзовыжималки, без спекуляций и без сглаживания. Просто очень грустная история о том, как жить, когда почву из-под ног выбили. Разные варианты.

Не могу не остановиться на одной крошечной, но яркой линии - Харди и Дэйзи. Сразу на ум пришли доктор Лайтман и Эмили. Тоже непростые отношения. Но Эмили мудрая, и от папы унаследовала, назовём одним словом тот набор качеств, - крутость. Дэйзи от папы досталась неспособность к социализации, а от мамы - некоторая пылкость, что привело к грустным результатам. И девочку надо защищать. А папа хочет, чтобы она училась сама. А она не хочет. И наконец сорокалетний мальчик решает помочь шестнадцатилетней девочке. Доктор Лайтман дал бы по морде тем мальчикам, а товарищ Харди переезжает их на грандадеде (это я так шотландский акцент величаю наравне с "хаусь-маусем"). Опять же - разница ментальностей, для шотландских мальчиков уже то, что полицейский такие слова говорит - страсть.

В целом - тяжёлый, простой и живой сериал о сложной, неблагодарной работе и людях, хороших и нет.

@темы: кино, размышлизмы, Дэвид Теннант, чердаки и подвалы