"Князь Серебряный" в кино

У А.К. Толстого есть роман о грозненской эпохе - "Князь Серебряный". И у него есть две экранизации - "Царь Иван Грозный" 1991 года и "Гроза над Русью" года 1992. Замечательно, что ни одна не названа "Князь Серебряный". Потому что акцент истории толстовской уехал, открывая широкий (насколько это возможно в каждом конкретном случае) взгляд на эпоху царствования Ивана Васильевича Грозного.

И в романе, и в фильмах появляется линия, не нужная совершенно для понимания сюжета главного героя - Никиты Серебряного. Это линия взаимоотношений царя Ивана Грозного и царского кравчего - опричника Федора Басманова.

Надо сказать, автор романа к Федору не питает тёплых чувств. Явно исходя из того, что отношения Федора и царя были более чем близкими, автор спешит высказать отношение своё к подобному союзу, да и к подобному Федору персонажу и человеку. Отношение это резко отрицательное. Но не всё так просто. В процессе развития действия автор не то чтобы смягчается, нет, но будто успокаивает своё негодование. Почему? Сейчас увидим. Рассмотрим ключевые сцены, связанные с Басмановым, в романе и двух экранизациях.

Начнём со сцены, которой нет в фильмах. Князь Серебряный попадает в переплёт, а Басманов его отбивает от татар. Без просьб, приказов, вообще без импульса извне. Просто так. И князь очень рад неожиданно подмоге, пока не выясняет, кому обязан (в шлеме не узнал). И ладно бы просто охаял, но нет, окружённого Басманова попросту отказался выручать. Максим Скуратов, ненавидящий опричнину, рвётся на помощь ("хоть дурной человек, а надо выручить"), а Серебряный его останавливает.

Понятно, почему сцены этой не было в экрнизациях - уж очень нелестно тут показывается главный герой.

Но нет и сцены последующей, в романе - ключевой к авторскому пониманию образа Фёдора. Сразу после боя в своём шатре Басманов принимает Серебряного, отчаянно насмехается, попутно прощупывая почву. Очень показательная сцена. Автор показывает одно, а интерпретирует будто другое. Это черта всех Толстых - сразу рассказывать о мотивах героев, почему подумали так, сказали то, а после ещё и вывод сделать - хороший, плохой, злой.

Здесь произошёл, на мой взгляд, раскол между описываемыми событиями и отношением автора к ним. Ведь сто мы видим? Возбуждённый после боя, раздражённый поступком Серебряного Басманов прощупывает почву, параллельно отбиваясь от княжеских притязаний на морализаторство, которые, согласитесь, в данных обстоятельствах, выглядят издевательски, как и первый вопрос про ранение.

А как это видит автор? Он пытается представить Басманова как человека дурного, порочного, лживого, но главное - наглого. Это самый частый эпитет по отношению к Феде, главное, чем он автора раздражал. Ну не скрывался человек. Толстой был против. Потому он насыщает сцену эмоциями и чуть не каждому движению брови он даёт толкование. Своё. Пытается сделать из него пасующего перед князем наглого труса. Но вот вспомнишь предшествующее, свяжешь - и не вяжется.

Разговор в сильно усечённом виде в фильмы попал, перенесённый из шатра в палаты боярина Морозова перед похищением его жены Вяземским. Конечно, разговор сменил тон. Значительно поумерили в морализаторстве князя. А Фёдор в соответствии с концепциями фильма ведёт себя. В версии 1991 года он нервничает перед готовящимся предприятием, ему оно явно не по вкусу, и заводит разговор от нервов, так же и отбивается от нападок князя. В "Грозе над Русью" пытается издеваться, но, так как непонятно, в честь чего, то получается недоумение.

В любом случае, ключевая для автора романа сцена в фильмах не звучит. На первый план выходят не отношения с главным (только номинально) героем, а отношения с царём. А это значит - охлаждение, колдовство на мельнице, разоблачение и казнь.

Посмотрим на книжный оригинал и экранизации, сравним.

КНИГА

У Толстого царь Иван Васильевич - человек погибший, к чувствам не способный. У него дыра чёрная внутри, куда и плохое, и хорошее засасывает. Он способен уже только издеваться, да и то без огонька.

Федора он третирует, не верит, что тот выручил Серебряного, напоминает про неудачи в походах, когда в торока к татарам попадал Федя (весьма интересный момент для отдельного фанона), издевается, практически гонит от себя.

Чтобы вернуть расположение царя, Федор просит у колдуна зелье. Едет один за ним, специально. И формулирует просьбу крайне определённо - царя к себе повернуть, соперников извести.

Царю становится это известно, он специально тянет время, усыпляя бдительность Федора, вроде как ему рад. А потом как обухом по голове - раскрывает своё здание.

А вот тут интересно. Очень резко меняется отношение автора к Феде. Никакого фонтана эмоций. Практически одна краска остаётся - потеря уверенности, поэтапная, стремительная. Потом краткая минута отчаяния. И новое дело - Толстой пишет, что едва неизбежность конца встала пред Федей, он встал, выпрямился, и тут началась "Скандинавка", "То, что сказал Локи Одину". Говорить, конечно, не дали.

И казнь. Казни предшествовала у Толстого пытка, впрочем, он этим не наслаждался и не описывал. На пытке Федя показал на отца. Вместе и казнят их. И снова попытка говорить об общих с царём грехах. И снова говорить не дают - Малюта голову Феде срубает. И тут последняя ремарка автора - последней наглостью от смертных мук себя избаил.

Нет, не проникся автор к Феде, но поутих значительно с выражением негодования, что такого земля носит.
А царь? Царю безразлично.
Как же эти ключевые моменты интерпретировали в экранизациях?

"ЦАРЬ ИВАН ГРОЗНЫЙ" 1991

Начнём с того, что здесь нет охлаждения. Царь любить не переставал, да ещё как любит-то. Важно, что в сценарии нет сцен, где прямо бы раскрывались чувства героев. Всё только через интонацию, позы, взгляды. И это, конечно, работа колоссальная. Но она и требует много, нужно было найти новый взгляд на материал романа.

Скажем, что делать со сценой "изгнания" Феди? А устроить милую семейную сцену. С очаровательной попыткой шантажа по молодому неразумению, с привычкой к таким попыткам, с поиском ключика к неподдающемуся царю. Конечно, тут ни слова о татарских тороках, зачем обижать любимого? Не зверь же, всего-то грозный царь. И ужасно домашний вскрик: "Наветы! Опять наветы на меня!", когда истерики уже не имеют значения. А как царь реагирует на Малютины предположения о предательстве Федином? Ну какое же тут охлаждение?

Конечно, тут и мотив для ладанки треклятой нужен был другой. И какой же выбрали? Да очень просто и ситуативно. Увидела он, как над Вяземским колдуют, да и сам так же захотел, дай да подай игрушку. Легкомысленно? Да в высшей степени. Глупо? Вполне возможно. Но он может себе позволить и легкомыслие, и глупости, и истерики. Потому что царь с ним. Не спит. Любит. И Федя его любит. Вот и теряет берега. Очень удивляется, когда узнаёт, что не всё ему можно. Хотя нельзя сказать, что он совсем не понимает, что не всё дозволено. Периодически уши-то он прижимает. Но уже после сделанного.

И случай с разоблачением - тот самый. Тут замечательно богаты эмоции, тут есть и канонный момент преображения. И тут очень важно, что царю не всё равно. Иван Васильич устал. Иван Васильис злится. Его довёл Морозов, и лучше перед ним жабьи кости не рассыпать. Поэтому он будет крайне ласков, будет рассуждать про хорошо и нехорошо, а потом и добьёт презрением. Но не добьёт. Тут, заметьте, никаких пыток, Басманова-старшего забрали сразу, по совокупности, так сказать.

Казнь. И сразу видно, что царю не плевать. И не только на одного Федю. Мрачная, холодная сцена. Басманова (без следов пыток, зато нарядного) спасает после череды мучительных смертей других "преступников" Василий Блаженный. Интересно, что играет блаженного от же актёр, что и царя. Этакий внутренний голос, который корит и требует места с мучениками.

И голос этот приходится слушать. И хочется слушать его. И неслучайно камера на Феде фиксируется тут часто. Не чужой человек. А папенька исчез.
Собственно, и Федя больше не появляется. Но трясущиеся руки Ивана Васильевича в сцене после казни говорят о многом.
Нет, ребята, тут любовь не уходила.

"ГРОЗА НАД РУСЬЮ" 1992

А вот тут любовь не приходила. И потому нужно было все кроить. Строго говоря, весь фильм - очень плохая калька с первого. У них общий корень.
Но если отвлечься и пройти по сценам, то увидим мы следующее. Охлаждения тут быть не может, потому что для этого отношения нужны. Здесь в сценарии прописано аж целое публичное признание в любви. Но ее нет.

Кратко: царь здесь неумный и будто бы вечно пьян. Он вялый до невозможности. Поэтому толстовский текст, обидный для Феди, звучит беззубо и бессмысленно. Поэтому и Федя слушает печально, отбивается неохотно.

Ладанку колдуна здешний Федя просит не для того, чтобы царь любил. Не дай бог. Нет, у него вид в той сцене печальный, не нравится мне здешний режим, как бы говорит он, чувствую, мы накануне грандиозного шухера. И ладанку ту он берет как последнее средство против перманентного дурдома вокруг.

Тут уже никакого легкомыслия. Нет, не тот мирок. Здешний Федя грустный очень.

Когда колдовство его раскрывается, царь должен осерчать, а ФеФедя испугаться. Но этого не происходит. Будто сон на всех напал. Безразличие. Единственная эмоция, которую там Федя ярко проявляет - нежелание даже подходить к этому прости господи, царю.

Казнь. Да тут перещеголяли Толстого. Следы побоев на лице, внезапное стремление каждую минуту славить государя. Внезапно был найден фанон, кажется, Карамзина, о том, что Федя папу порешил. Тут он порешил пафосно, ночью, в холод, не глядя, ниндзя прямо, папенька не успел пикнуть. А дальше на эшафот пинками и на кол. И у меня только один вопрос - а зачем?

Вот такая история. А есть и другие - про Федю и опричнину, про первоклашек и танцы, но это истории другие.

@темы: кино, размышлизмы, чердаки и подвалы

---

О "Бесах"

Пересмотрела экранизацию Хотиненко 2014 года. И я ведь когда-то писала, что она неплоха, с оговорками определённого типа, конъюнктурой, но неплоха...
Я тогда читала первый раз, была в процессе, в меня попали.
Сейчас пересмотрела - как же жутко всё порезано. От романа не осталось почти ничего. Брызги, искорки есть, но без царя, по волне моды, получилось, конечно, очень бледно. Что с Варварой Петровной, где та властная дворянка? Где Степан Трофимович? Они же архиважны, они - породившие всех молодых бесенят. Что с бесенятами? Где они? Зачем там так в лоб, так плоско?

Я посмотрела фильм Ткачука и Шаляпина. И очень обрадовалась поначалу. Потому что там хоть честная попытка прочитать, осмыслить. Но опять же - зачем так в лоб? После первого впечатления задумываешься, а ведь слишком плоско. Просто.

Достоевского страшно тяжело экранизировать. Он не сюжетен. Нет, сюжет там всегда будет, хороший. Но не в нём суть. Суть в рефлексии, в бесконечных монологах и диалогах, вот там суть, там герои раскрываются. Это нельзя снимать "буквально" - на бесконечные диалоги и монологи по 10 минут никто не станет смотреть в "голом" виде. Тут нужно уметь читать, чтобы средствами киноязыка передать интонацию, глубину, всё так, чтобы не чувствовалось пустоты. Это очень сложно.

@темы: кино, размышлизмы, чердаки и подвалы

---

Кролик Джоджо

Фильм, вызывающий вопросы. И у меня тоже он возник. Звучит так: "Так вы, господин Вайтити, кино снимать умеете, оказывается? Чего ж вы мистеру Хиддлстону мозг сношали нелепицей?" Это я о "Тор. Рангарёк".

Но чаще в рецензиях, мнениях, комментариях к "Кролику Джоджо" звучат другие вопросы.

"Как можно смеяться над войной? Не стыдно? Деды воевали, умирали, а вы..."
Над войной тут никто не смеётся. Смеются, как во времена Мольера, - над человеческой глупостью, гадостью и т.д. Но это даже не комедия, ребята. Вот "Беспокойное хозяйство" - комедия о войне, "Крепкий орешек" (не с Уиллисом, а с Румянцевой) - комедия о войне, в "Женя, Женечка и Катюша", в "В бой идут одни старики" есть комедийные моменты (это к тому, что тема военная не терпит комедии, дело ведь в том, над чем смеёмся, как). А "Кролик Джоджо" - это трагикомедия. Там сценарист, который умеет это писать и актёрский ансамбль, который умеет это играть. И режиссёр с действительно странным чувством юмора. Потому пара сцен как из "Нашей Раши", что печально. Но в целом фильм не портит. Абсурда будет много, да. И скажите, что нацистская идея - не абсурд, уродующий человека.

"Вы в уме - обелять нацизм? Серьёзно - не все нацисты плохие? Милый Гитлер? А дальше что - "не мы такие - жизнь такая?"?"
А вот то - неправда. Никого тут не обеляют. "Неплохой нацист" - это вообще оксюморон, либо нацист, либо человек. Да и Гитлер был в "Семнадцати мгновениях весны", а здесь не то. Мы видим воображаемого друга, который в то же время - часть личности мальчика, которая весьма цепко пытается им завладеть.
И видим мы капитана Кея. Неоднозначная фигура. Он был нацистом. Кажется, побыл Одином - поменял глаз на мозги. Он смотрит на сжигающих книги поверх фляжки с выражением: "Ну и дебиииилы". Он пытается "разбудить" мальчика, спасти. Спасает Эльзу. И не требует ни жалости, ни прощения. Почему бы ему, мужчине с розовым треугольником, не спасти девушку с жёлтой звездой? Он ничего не искупает - такое не искупить. Он и не пытается. Кажется, просто возвращается к человечености. А как жить? Никак. Он не против смерти.

"Что к чему? Абсурд"
Абсурд. Мать из сопротивления, боящаяся десятилетнего "нациста". Еврейская девушка с двумя ножами. Фрау, родившая восемнадцать детей для Германии. И танец в финале.

А вместе - хороший фильм.

@темы: размышлизм, фильмы, чердаки и подвалы

---

Деанон-4

И особняком пойдут ещё две работы для Americas.


Название: У меня была очень странная жизнь
Бета:  Рэй
Размер: миди, 5028 слов
Канон: RPF, Аурелио Вольтер
Персонажи: Аурелио Вольтер и др.
Категория: джен с элементами гета
Жанр: биография, драма
Рейтинг: R
Краткое содержание: о том, как один мальчик стал собой
Предупреждение: небольшое количество мата, неграфичное описание буллинга, телесных наказаний
Примечания: Аурелио Вольтер Эрнандез — современный американский автор и исполнитель в жанре «дарк-кабаре», aвтор серии книг на тему готической субкультуры, романов «Call of the Jersey Devil» и «The Legend of Candy Claws» и сборников графических новелл «Chi-chian», «Oh My Goth!» и «DEADY».

Подробнее

ru.wikipedia.org/wiki/Voltaire
В качестве названия взята цитата из интервью
Скачать: в формате .doc; в формате .fb2

Лил дождь. Пыль превратилась в грязные лужи. А она все равно говорила, что это лучший день в ее жизни. Она еще немного похудела после родов. Нос заострился, глаза стали спокойней. И строже. Он почему-то подумал, что она быстро постареет, но так и не смог представить ее хотя бы тридцатилетней.

Дома было душно, зябко и пыльно, когда они вернулись. Дочка еще спала. Раннее утро готовилось взорваться обычным гаванским шумом.
Она куталась в кашемировую шаль. Шаль эта теперь выглядела вызывающе, особенно по сравнению с сереньким одеяльцем, в которое она заворачивала сына.
Она даже не обернулась, когда он сфотографировал ее над кроватью. Так и осталась в этом утре.

Они долго спорили, как назвать сына, ей, книжной душе, нравился Вольтер, он махал руками и ратовал за простое Аурелио. Вспомнив благую традицию, расставили имена по алфавиту.

А потом все рухнуло. Впрочем, была ли эта жизнь взаправду? Свой дом, своя земля… свой, своя… Не приснилось ли?

Как она узнала, что его убили? Солдатский джип притормозил однажды ночью, а из него выкинули тело? Его увели из дома? Или ей пришлось замывать его кровь на полу? Или на экране телевизора перед командой "Огонь!" родные глаза завязали тряпкой? Неважно. У нее было все. А теперь ей было двадцать, и у нее остались только дети.

К ней пришли. Благо, было кому. Говорили, что Мариэль* пока открыт. Говорили, что из ее детей сделают плохой пример в назидание другим, что они ничего не увидят в жизни, кроме плантаций и тростника. Да и не будет эта жизнь долгой — в тридцать лет они уже будут черными от солнца стариками, с сорванной спиной и шрамами от пальцев до плеч. Это был холодный душ — она поняла, что необходимо ехать.

В Мариэль она вошла нищей. Страх, двухлетняя дочь и полугодовалый сын — вот что она увезла с Кубы.

***

Бежали в ЛА, в Майами, а те, кто хотел напрочь забыть, что есть Куба, — в Нью-Йорк. Её выбросило с этой наезженной дороги за полчаса до Нью-Йорка, в Айронбаунде, промышленном квартале Ньюарка, штат Нью-Джерси.

Была зима. Тонкий слой снега покрывал асфальт, бетон, заборы и плоские крыши зданий. Она забралась в подвал, обычный бетонный подвал, за это пришлось отдать всё, что по крохам собрано было по дороге.

Забившись в угол в своём бетонном логове, она соображала, что делать. Она была молода, не говорила по-английски, никого здесь не знала. Закон «сухих ног»** не всегда срабатывал даже в ЛА, тут о нём и не слыхали.

Надо отдать ей должное, мысли подбросить детей в местную больницу или богадельню, мысли мёртвой и холодной, как бетон их подвала, у неё не возникло. Там они были бы живы, сыты, одеты, они стали бы частью всех этих людей снаружи. Не самой привилегированной, но неотрицаемой. Теперь они были никем.

Неземным счастьем для неё стал первый вечер. Смена с располагавшегося рядом завода скидывала снег в окошко их подвала, шаркая мимо и матеря зиму по-английски и по-испански. Она плакала тогда с таким облегчением и ужасом…

Через какое-то время она забеременела. Это был единственный способ затащить в церковь рослого чернокожего тридцатилетнего пуэрториканца из портовых. Его первая жена умерла в родах, второго шанса на наследника он упускать не хотел. Любовь? Привязанность? Симпатия? Эти слова исчезли из её лексикона.

Мужу она отдавалась с отчаянным исступлением, чувствуя, как шевелится внутри его ребёнок.

Сын ему быстро наскучил. Слишком много крика и возни, а потом — кому нужен метис? Белая жена быстро наскучила, смотрелась она странно, язык схватывала раздражающе быстро, белоручка.

Её дети его совершенно не интересовали. В каком-то параллельном мире они подрастали, девочка, а за ней и мальчик, учили английский. Она пела им колыбельные, лечила южные глаза, воспалявшиеся с первыми холодами, нагретым в ладонях обручальным кольцом. Тем, первым. Оно просто не снялось перед отъездом, а потом пришлось зашить в рукав, чтобы не потерялось.

Когда она услышала, как дочь называет человека, ужинавшего перед теликом, папой, её охватил панический ужас. Она, ухватив обоих детей за руки, выбежала на задний двор и говорила долго-долго, плача и срываясь на шепчущий крик.

Они испугались, конечно, но поняли главное — отец у них был, и это — не тот человек, что сидит перед теликом.

Скоро стало хуже. Дочь каждый день вопила, не желая идти в благопристойную младшую школу, где белых детей было наперечёт и все они сидели тише воды, ниже травы. Потом туда отправился и Аурелио.

Нет. Не Аурелио. Она не могла его так называть, и в кабинете директора у неё ком встал в горле, когда нужно было заполнить бумаги. Вольтер, Вольт, Ви, Вольти, как угодно, только не то имя, которое дал он. Объяснять это было некому.

***

Незаметно прошло два года. Теперь она лечила не только простуды и воспалённые глаза, но и ссадины, царапины и ушибы. Младший сын — гораздо темнее, с иной фамилией и отцом, который запросто мог накостылять обидчику любого возраста — держался в стороне от сводных брата и сестры, предпочитая друзей.

На неё тоже косились на улицах. Казалось, их первый бетонный подвал просто вырос в размерах, стал стеклянным, но таким же холодным и прочным кубом, где им было положено задыхаться и умирать, очень-очень медленно. Почти десять лет прошло в этом кубе.

Муж теперь почти с радостью отпускал её раз в пару недель («на автобусе бесплатно не катают») в пригород, в церковь. Её дети оставались дома.

— Что им делать в церкви?

Она побоялась говорить, что хочет показать им людей. Жизнь. Там всё было иначе.

Базилика Святого Сердца Иисуса была настолько празднична, светла и ярка внутри, несмотря на готический серый фасад, что первые её слёзы были вовсе не слезами благочестия. Это был восторг помилованного висельника.

Однажды рядом с ней присел мужчина. Старше, явно местный и благополучный. Он перекинулся парой слов с кем-то знакомым, и её словно током ударило от его акцента. Она не сдержалась:

— Вы — кубинец?

Он кивнул, склонив голову чуть вправо, оглядел её с ног до головы. Она не отвела взгляда.

Через полгода с формальностями развода было покончено. В почти новой машине она, её дети и её новый муж ехали домой.

***

Каждый день в школе был похож на другой. Взрослые встречали с плохо скрываемым удивлением все проявления невиданной, по их разумению, сообразительности: чистый английский, способность прочитать бегло прочитать (и понять!) текст, обучаемость, страшно сказать, с признаками любознательности. Одноклассники получили неплохую мишень.

Вольтер плохо умел драться. Если всё же приходилось кого-то ткнуть, пусть в ответ, пусть справедливо, потом мерзкое ощущение липкости, будто запутался в паутине, заставляло долго отходить в своем подвале.

Да, он теперь жил в подвале. Сперва напугался — окон нет, мрачно, а потом понял, что логова лучше не найти.

А спрятаться очень хотелось. В школе был ад, но ад привычный. Вольтер начал присматриваться к дому и домашним.

Новый отчим совершенно не походил на предыдущего. Ему было дело до детей новоприобретенной жены, тем более, что своих он иметь уже не мог. «Хозяин коровы — хозяин теленка», — так он любил говорить. Это теперь были его дети, и воспитывать их он собирался по своему разумению. Весьма традиционному кубинскому разумению — девочки домой, мальчики на улицу.

Мама не спорила. Новый муж был кубинцем, католиком, психиатром с практикой, — она полностью подчинялась. Любовь? Не было этого слова в её лексиконе. Но были слова «надёжность», «стабильность», «за тебя отвечают».

И это радовало, что ни говори.

Дочь быстро всё сообразила, порадовалась комнате, быстро бросила просить кошку.

Младший сын тоже прошёл тест на отлично: с подаренной бейсбольной битой он целыми днями пропадал на улице.

Проблемы были с Вольтером. В качестве ритуального дара ему достался велосипед. Этот факт был документально зафиксирован в виде фото, где мальчик сидел на дворе с выражением лица, призывающим глупых взрослых уйти с улицы в безопасное помещение как можно скорее.

Дар был скоро заброшен, Вольтер предпочитал целыми днями рисовать в блокноте. Подвал вместо комнаты его устраивал, полностью, на улицу он не стремился, друзей не заводил.

Отчим начал волноваться. Всё чаще Вольтер оказывался один в компании отчима и мамы, слушая разговоры, как будто между прочим, о том, каким должен быть настоящий мужчина. Из этих разговоров шестилетний Вольтер понял, главным образом, что у настоящих мужчин не может быть длинных волос. Сложно сказать, почему именно длинные волосы так пугали правоверного кубинского психиатра, но он возвращался к ним снова и снова, упирая на то, что одни только педики и наркоши, продающиеся за дозу, ходят патлатыми.

Вольтер это запомнил. Не поверил, хотя проверить не мог, но…

Одного мужчину с длинными волосами он видел. Это был портрет, висел он в доме у бабушки.

Бабушка была маминым свадебным подарком. Роскошным и единственным. Новый муж привёз ее с Кубы, поселил, правда, не в доме, но неподалёку, снял небольшой коттедж.

Бабушку побаивались соседи. Она была высокой, прямой, притворялась, что вовсе не знает английского, говорила резко и отрывисто. Внуки часто бывали у неё. Она учила внучку готовить, приглядывала в окно за младшим внуком и возилась со старшим. Вольтер и её беспокоил, но, странное дело, с «неправильным» внуком ей было интереснее. Однажды он увидел таракана на холодильнике, таракан упал и юркнул куда-то. Вольтер повернулся тогда к ней и сказал:

— Абуэла***, тараканы лучше людей.
— Чего это?
— Он упал с холодильника и живой. Человек так не может.
— Глупости, и мы не помрем, если упадем.
— Нет, если свалиться с Эмпайр-стейт-билдинг…
— Прекрати болтать чушь!

Они тогда говорили про разные падения, да и мог ли малыш иметь представление о перспективе?

Так вот, на стене в бабушкином доме висел портрет длинноволосого мужчины. Звали его Иисус Христос.
Вопрос родился в голове неожиданно. Вопрос нужно было разрешить. Вольтер пошёл к маме и отчиму и прямо спросил: если у Иисуса длинные волосы, значит ли это, что он — наркоша и педик?

Что ж, в правоверных кубинских семьях не принято было, особенно тогда, жалеть розги или, в данном случае, ремня. Отчим с тех пор уже от этой традиции не отступал.

А в тот вечер, в полном боли подвале, было совершенно непонятно, что же делать, если волосы у Иисуса всё же длинные.

***

Странно, но при такой страстной любви к Иисусу в доме даже Библии не было. Так что пришлось ходить к падре в базилику, ту самую, в которой было обретено истинно традиционное семейное счастье.

Базилика стояла ровно на полпути между их домом и домом бабушки. Она поразила Вольтера — огромное серое здание тянулось в самое небо, строгое и светлое. Казалось, минута — и взлетит или проткнёт синеву, и покажется кровь. На выступах застыли невероятные существа: львы с крыльями и клювами, птицы с длиннющими хвостами.

Потрясённый, забыв и о боли, и обо всем на свете, он только и смог спросить:

— Абуэла, это кто?
— Горгульи.

Он тогда ещё не знал, что стиль этот называется готикой и сопровождать его будет всю жизнь.

Внутри Вольтеру полюбились не синие витражи, не светлый головокружительно высокий потолок и уж тем паче не речи падре (правду сказать, все они от первого до последнего слова пролетели мимо ушей), а Библии.

Это были удивительные книги. Удивительны они были картинками. Это были не новоделки от так называемых христианских художников, таких сладеньких и пустых, что им разве коробки для конфет доверишь. Нет, это были репродукции кого-то из старых мастеров, с мыслью, с идеей, наполненные духом и кишащие символами.

Для Вольтера же они стали открытием, дверью в новый мир. Его влекло не небо. Ад, демоны, терзаемые грешники оживали в детском воображении. Да, падре он не слушал, но читал сам, покорённый историей Сатаны, поначалу не очень доверяя Иисусу, несмотря на его ужасно интересную, судя по всему, жизнь. Где-то внутри росло убеждение, что религия — большая сила, и сила злая и подчиняющая себе людей.

Теперь он стал умнее и делился своими заключениями только с бабушкой. Она сделала выводы, и походы в базилику стали всё реже, почти сойдя на нет.

Но семена дали свои всходы, которые чем дальше, тем ярче расцветали в неприметном альбоме для рисования.

Вольтер много рисовал, бабушка говорила — родился с карандашом в руках. Отчим даже в этом нашёл опасную странность — все фигуры мальчик начинал с ног или хвоста. И это трудно поддавалось переделке.

Также переделке не поддавалось полное отсутствие интереса к спорту. Если Вольтера и выгоняли на улицу вместе с братом, то он устраивался где-нибудь с альбомом и полностью игнорировал окружающее.

То же касалось и школы. Затащить Вольтера в спортзал было делом нелёгким — не хотелось демонстрировать следы воспитательных мероприятий в традиционной счастливой кубинской семье, не хотелось быть мишенью.

Теперь он был не просто «испашкой», появилось столько новых причин ненавидеть его! По классу гулял один из его рисунков, подписанный «Зверь из леса», с которого широко улыбалось антропоморфное нечто, покрытое чёрной шерстью, без всяких признаков зубов и когтей, зверь, ничего не скажешь, даже шерсть не дыбом! А фильмы, которые он смотрел?

Фильмы отчима тоже заинтересовали. Вольтер не верил фильмам «по возрасту», не верил боевикам, понимая, что актеры притворяются. Но за дракой восставших скелетов, за ожившими индийскими божествами, за динозаврами и монстрами он наблюдал заворожёно. Он никогда раньше такого не видел, не понимал, как они могут такими живыми быть, к тому же это было просто красиво. Его радость мало кто разделял.

Однажды в супермаркете он спросил маму, почему его все зовут Вольтером, а не Аурелио. Мама отправила его посмотреть что-то, а когда он обернулся, её уже не было рядом. Он нашел её у кассы, она стояла, словно ни в чём не бывало, ждала очереди. Больше вопросов об имени он не задавал.

Вечером сестра зашла успокоить, дала тоненькую книжку.
— Смотри, его звали так же, как тебя.

Он не стал смотреть. Тогда она начала читать, по ролям, пока он не забрал у неё книжку и не уткнулся в нее сам.

Этот Вольтер жил давно, во Франции. И писал очень странно — вроде о глупых, злых, лживых, но совсем не зло, а смеясь. И с именем как-то примирял.

Вольтеру захотелось самому рассказывать. Уже давно на праздники он получал дежурные конвертики с деньгами, которые не особенно тратились. В десять лет сбережений хватило на желанный подарок — маленькую ручную видеокамеру.

Странностей с этого дня прибавилось. На улицу Вольтера теперь выгнать могло только землетрясение. Как только выпадала свободная минута, он запирался в подвале. В доме начали пропадать разные мелочи. Всё находилось там, в каком-то сложносочинённом хаосе. Отчим грешил на клептоманию, Вольтер приглашал всех жаждущих своего добра забрать его в любое время, но потом всё исчезало по новой.
В великий день простыня стала экраном, семью устроили перед ним и показали фильм. Был фурор. Роботы из расчёсок стреляли из глаз-колец лазерами, пытаясь захватить город. Настоящий фильм-катастрофа.

Вольтер ненадолго даже был реабилитирован, всё-таки не каждый десятилетка может снять фильм. Но счастье было недолгим, второй и третий фильмы про монстров испугали маму:

— Почему так мрачно? Они злые.

В школе фильмы были наречены «уродскими», того же звания удостоился и режиссёр.

А в двенадцать Вольтер перестал спать ночью. Почему? Кто бы знал. Наверное, организм посчитал, что такое благословенное время, когда все обидчики мирно сопят по кроватям, нельзя терять на сон.

Мама тихонько качала его и, сама того не зная, окончательно прогнала сон, сказав:
— Сломали тебя, сынок. Всё это… это не нормально — монстры, рисунки…

Потом явился отчим. Он был решительнее. Закидал психиатрическими терминами, вывел, что всё прошлое — большая ошибка, ведь это всё проявления болезни, а значит…

— Вот, — он протянул пузырек, — будешь пить, это поможет. Перестанешь думать… обо всем этом, будешь веселей.
— Я не больной.
Разговор был короткий — либо ты бедный больной ребенок и быстро лечишься чудесными препаратами, либо ты упрямый баран с мерзкими привычками, а это тоже лечится. Оставалось выбрать лечение. Вольтер предпочёл остаться здоровым.

С его ночными бдениями ничего не удалось поделать. В качестве привидения ему разрешили шататься по дому, включать телик. Он смотрел ночное шоу, ужастики, старые добрые ужастики.

И там он увидел его. Его звали Адам Ант. Он пел о ночи и мраке, он был в чёрном, и никто вокруг не назвал его уродом. Значит, так можно?

***

Следующие два года он мрачной тенью мотался между домом и школой, как по бесконечному лабиринту в комнате страха. Казалось, что человеческие лица исчезли вовсе или мелькали выцветшими портретами на стенах, из каждого угла норовила вылезти какая-то мерзкая морда, за которой следовал вопль, удар, смех.

Почему он не защищался? Наверное, думал, что защититься от мира невозможно. Этот городишко был миром, за ним река времён обрывалась, падая в вечность. Мир не любил одетых в чёрное. Мир не любил приносящих вместо сочинений мульты. Мир не любил выбирающих блокнот, а не мяч. Мир не любил его. Наверное, это было правильно, других таких в мире и не было.

Наверное. Он-то не считал, что делает что-то плохое. В подвале его ждали фильмы, монстры, новый мир, который не подчиняется окружающим. Это был свет. Это была любовь.

***

И эта любовь искала выхода, искала сердца, понимающего взгляда. Но где его найти?
Казавшиеся поначалу интересными мультики теперь, наоборот, всех ужасно раздражали.

— Ну и к чему это? Как это соотносится с текстом? Я не просила делиться интересами, кажется, — снисходительно кидала учитель. Поначалу она ещё согласна была слушать, как именно Вольтер додумался связать тот или иной рассказ с действом в очередном ощетинившемся шпилями футуристическом городе, но скоро ей надоело. — Мы должны терпеть твоё нежелание делать вообще хоть что-то? С чего бы?

Отчим выходил из себя:

— Сколько тебе лет? Ты девка — в куклы играть? Кто платить за это будет? Что за дегенератство!

Брат крутил пальцем у виска. Сестра раздражённо являлась без стука в его мрачную комнату в подвале, не церемонясь, выдергивала свои вещи из тщательно выстроенных декораций и уходила, редко хоть слово сказав. Один раз только бросила устало:

— Вот чего тебе неймётся? Не можешь быть просто нормальным? Не зли их.

Вольтер дождался, пока она уйдёт, чтобы самому себе сообщить:

— Я нормальный.

Мама? Мама молчала, глядя на него испуганным умоляющим взглядом.

Только абуэла оставалась себе верна. Нет, ей категорически не нравились клыкастые крылатые создания с выпирающими хребтами, которых рисовал дергающийся даже от громкого хлопка закрывающейся двери холодильника внук. Ей совершенно не казались симпатичными те размалёванные, одетые в какое-то непотребство парни, песнями которых он заслушивался. И уж точно ей не нравились те разговоры, которые он начинал заводить: смерть — это покой и тишина, вампиры — чудные ребята, хотя не летают в супермаркетах, кусая посетителей, что жаль. В одном она была согласна с ним — люди страшнее любых монстров.

Старшие внуки стали бывать у нее все чаще, когда немного подросли. Иногда вместе, иногда по одному. Внучка криво улыбалась наспех замазанными губами, на вопрос о том, как дела, уклончиво вертела пальцами, просила перекись и запиралась в ванной. Внук молча и быстро проскальзывал в дверь и устраивался в самом дальнем углу дома с блокнотом.

Абуэла вздыхала. Громко и ворчливо отвечала по телефону, что не нанималась в няньки, вот пусть сам идёт и ищет. Или совсем иначе, мягко и горько говорила, что лучше было бы, если бы дети принимали в нём отца, и замирала, только кивая, соглашаясь. Так Вольтер с сестрой понимали, с кем она говорила — с отчимом или с мамой.

Когда внучке исполнилось пятнадцать, она стала бывать реже. Она была спокойнее, повзрослела, часто помогала бабушке на кухне, уверенно, легко, а потом задумчиво листала брошюры разных медицинских колледжей. На осторожный вопрос бабушки невесело улыбнулась:

— Ему попался на глаза тампон. Один использованный тампон — и вот я решаю свои женские дела исключительно с мамой.
Абуэла рассмеялась, громко, с нескрываемым презрением, а потом тихо плакала, обняв внучку.

В Вольтере тоже что-то менялось. Из забитого нервного мальчишки он понемногу превращался в странного юношу. Да, столь же забитого (от удара в ответ его останавливало «это же больно»), столь же нервного, но появилось в нём, появилось и росло, крепло с каждым днем какое-то осознание. Во внимательном и грустном взгляде сквозило упрямство, но не испуг и не извинение. Он одевался в чёрное, отпустил волосы и обзавелся серьгой. Он редко мог дойти до её дома без того, чтобы в спину не полетела пустая банка или камень под оглушающий свист и вопли «Фрик!», «Гомик!», разве только почти ночью. Он улыбался, рассказывая об очередном кошмарном дне, вворачивая пару шуток. И рисовал запоем. Монстров, странных вытянутых людей. Кладбища. Он рассказывал ей, во что верит: мы не можем постоянно радоваться, а смерть — не такая плохая штука, бояться надо не её.

— О dio! Что за чушь-то! — только и восклицала абуэла, скрывая, как беспокоит её настойчивость внука, словно сдавленная пружина внутри, которая поди знай, когда и как не выдержит. А потом, насупившись, спрашивала: — Ну что ты там нарисовал?

И внук протягивал очередной листок с ужасами.

Когда она умирала, Вольтер был рядом. Была зима, очередная неласковая зима, когда у всего семейства жутко воспалялись не привычные к холоду глаза. Вольтер держал абуэлу за руку и уверял, что всё у него пройдёт: мама, как обычно, снимет обручальное кольцо, согреет в ладонях и прижмёт к глазу, качая и напевая о потерянной жемчужине. И всё пройдёт.

Абуэла прервала его. Она говорила тихо, слабо. Говорила, что жалеет только об одном — что его не воспитала, как должна была. Увлечение смертью, тьмой — разве этому она учила? Не смогла. Она просила уйти к свету. Стать иным.

Вольтер не хотел отпускать её с ложью. И делать больно, будто она его не понимает, не хотел. Он просто гладил морщинистую сухую руку и молчал.

Абуэла поняла. В последний раз она посмотрела на него иначе: с горьким уважением.

***

Какая жизнь ждала его после похорон? Сестра уехала в колледж, плохо скрывая радость. Дом окончательно превратился в осиное гнездо, куда лучше было не соваться. Школа была гнездом побольше. У Вольтера там имелись уже свои «фанаты», не упускающие возможности не просто ткнуть побольнее, но истрепать до первой крови и бросить, довольно гогоча.

Однажды они перестарались. Кто-то, забывший, что на ногах не привычные кроссовки, а надетые с какой-то радости ботинки, так пнул по зубам, что Вольтер отключился. Испугавшись, парни просто бросили его в закутке школьного двора.

А нашла его она. Девушка из класса. Он никогда не называл её по имени. Маленькая хрупкая блондинка, всегда готовая помочь, всегда улыбавшаяся. Хорошая девочка.

Но когда Вольтер очнулся, она не улыбалась, а крыла последними словами местную шпану. Он до конца не был уверен, что это ему просто не причудилось. С неожиданной силой она подняла Вольтера, дала о себя опереться, сказала, что доведёт до дома. Он что-то невнятно пробормотал по-испански и махнул рукой в сторону церкви. Она удивилась, но беспрекословно повела его туда. И только когда они добрались до базилики и она хотела войти, услышала всё такое же невнятное (рот стянуло от запекшийся крови):

— Рехнулась? Пошли…

Вольтер привел её к дому абуэлы. И тут только вспомнил, что здесь уже нет никого, кто мог бы встретить после очередного «приключения». Он попросил оставить его тут, мол, дошли, очень натурально и беззаботно попросил, и уселся у ограды. А она села рядом. И начала с того, что истратила пол-упаковки салфеток, чтобы привести его лицо в порядок, не слушая протестующие стоны и не пугаясь крупной дрожи, которая появилась, едва её руки коснулись его лица. Заметила, по глазам было видно, но не испугалась.

А потом хорошая девочка совершила совсем немыслимую вещь.
— Здесь живёт кто-нибудь? Просто кивни.

Вольтер помотал головой.

— Тогда вот так…

Она встала, вынула из сумочки пилку, повозившись несколько секунд, открыла замок и обернулась.

— Пойдём. Тебе нужна ванная, аптечка тоже нужна…

В тот день он вернулся домой далеко за полночь. Устроившись в своем подвале, он думал, что завтра она, конечно, на него и не посмотрит. Но радостное, нежное чувство в груди от этой мысли не исчезало.

Влюбился? Странно. Потому что она вообще не должна была ему понравиться. Ему было восемь, когда он понял, какими бывают красивые девчонки — как Грейси, черноглазая, с двумя толстенными черными косами. Она была из Грузии. Кто-то из мальчишек заметил, что Вольтеру она нравится, и из них сразу сотворили «жениха и невесту». Это была местная игра — несчастных возлюбленных полагалось прижимать друг к другу до тех пор, пока они не поцелуют друг друга. Грейси плакала, вырывалась, а Вольтер впервые ощутил, как просто смять и выкинуть в помойку красоту.

Все девчонки, которые ему нравились, были бледными, черноволосыми. А эта? Румянец во всю щеку, золотой хвост и улыбка до ушей. Улыбка.

Этой улыбкой она встретила его на следующий день. Лучик света в ночном кошмаре. Ей одной после абуэлы он доверил свои рисунки, мысли, а потом и сердце. Она так любила слушать, как Вольтер поет старые кубинские песни, что скоро выучила их наизусть, не зная испанского.

А потом нашла трех парней: двое играли на гитарах, один на ударных. Парни смотрели на Вольтера как-то странно, с благодарностью, что ли. Наверное, дело было в том, что капелька испанской крови была и в них. Но пока рядом был Вольтер, на них попросту внимания не обращали — мелкая рыбёшка. Вольтер, надо сказать, от них ничего и не ждал. Вместе они сколотили небольшую школьную группу, странную, фальшивящую, но искренне кайфующую в процессе. Она шутила, что, к сожалению, под это не станцуешь хула****, иначе и она бы присоединилась.

С некоторых пор Вольтер ненавидел хула. И, что было ещё более странно, с некоторых пор он начал ненавидеть её улыбку.

Очень немногие знали, что за ней таится столько боли, что и представить страшно. Что длинная гавайская юбка скрывает синие от кровоподтёков ноги, поэтому именно хула — самый лучший танец. Что улыбка должна быть на лице всегда, потому что она всем довольна и радостна. Что оценки должны быть хорошими, а любой замок важно уметь открыть, мало ли что. Что она очень устала. Что она никогда не улыбалась, когда ей на самом деле было хорошо. Что сердце у нее золотое.

Об этом знал и Вольтер. Однажды вечером они спрятались ото всех в его подвале. Он так любил, когда она там бывала — горы утащенных из дома вещей становились не такими колючими и дикими, в воздухе витал аромат её духов, сквозь толстые стены, казалось, слышно было, как идёт дождь или поют птицы.

Это был особенный вечер. Злой, бесприютный, тяжелый. Она доверила Вольтеру всё, даже самый главный свой секрет — она устала, она хочет всё это прекратить. Этот мир в них не нуждается. Он жестокий и грубый, он хочет их сожрать. И чем пожелать ему приятного аппетита, лучше просто уйти с этого каннибальского пира. Вольтер долго говорил что-то, обнимая ее крепко-крепко, не желая отпускать. Говорил о своем отце, о свободе, об огромных городах, которые ждут. Он сам себе верил с трудом, но в тот вечер они дали друг другу клятву, что станут свободными, несмотря ни на что. Что выдержат всё вместе.

Однажды в понедельник он вошел в школу, и все затихли кругом. А потом кто-то сзади, будто нарочно, воскликнул:

— Господи! Угадай, кто вчера умер?

Вольтер обернулся, но не увидел, кто кричал, потому что со всех сторон на него навалился смех:

— Ха! Фрик! Ты следующий! Бабах! Хахахаха…

Из отцовского ружья. Наповал.

Вечером он нашёл фото, единственное её фото. Она улыбалась в юбке хула, разведя руки в объятии. Фото было одно, поэтому Вольтер его не порвал.

Оказалось, что до этого был не кошмар. Он начался сейчас. В школе любимым развлечением стало участливое хлопанье по плечу и совет, который давали максимально доброжелательным тоном:

— Давай-ка и ты.

Учителя смотрели на него так, будто его переехали все самосвалы мира и лучшим выходом будет прекратить мучения. Впрочем, им скоро снова стало совершенно плевать.

Дома невозможно было появиться, чтобы не нарваться на красочный эпитет (из которых самым лестным был «дегенерат») или ремень.

Ночью он окончательно перестал спать, днём забивался после школы в свой подвал и падал в кошмары.

И в конце концов начал думать, что она была права. С чего бы миру там, за горизонтом, быть другим? Зачем дальше длить это издевательство, если он никому не нужен? Он выбрал день, способ, потихоньку стащил всё, что могло понадобиться. Вечером, когда всё было готово, он с усмешкой позволил себе последнее желание. Оно оказалось неожиданным — последний день. Трусость? Нет, просто хотелось наконец скинуть узду страха и вдохнуть полной грудью.

И вот он настал, последний день.

Ворота школы выглядели необычно, как-то более ярко, словно после дождя. Едва Вольтер миновал их, как началось.

К нему подошёл самый горячий «фанат», из тех, что не соглашались уйти без «автографа» вроде разбитого носа.

— Ну, привет, гомик!

И Вольтер поздоровался. Вспомнив все самые красочные эпитеты рабочего квартала, где рос. Здесь о многих и не слышали. В полный голос. И зажмурился. Потому что показалось, что последний день закончится прямо здесь и сейчас. Но ничего не случилось. Когда он открыл глаза, «фанат» уже был далеко.

В классе его встретило обычное презрительное приветствие учителя:

— Ой, Аурелио, это на тебе что? Опять. Ну почему ты как человек не хочешь выглядеть? Смотреть противно же!

Раньше Вольтер тихонько проскальзывал на место под ехидные смешки, но теперь посмотрел учителю прямо в глаза. Адреналин в крови закипал.

— Вы — худший учитель в мире! Разве учить — это вот это? Учитель поддерживает, вдохновляет, а не в грязь втаптывает! А вы учительство позорите!

В гробовом молчании он уселся на своё место.

Последний день в школе закончился. Вольтер вернулся домой, пройдясь медленно, попрощавшись со всеми этими газонами и милыми домиками, скрывающими столько грязи.

С порога отчим начал орать:

— Ты так из дома выходил? В этом тряпье? Да сколько это будет продолжаться? Паршивый ты дегенерат! Ты знаешь, что о тебе говорят? О нас что говорят? Да надо мной смеются из-за тебя, полудурка!

Вольтер начал тихо, но горечь внутри подстёгивала, адреналин давал силы, и под конец он орал не хуже отчима:

— И? Не нравится, как я выгляжу? Смешно? Я не нарик, не преступник, учусь, а тебе не нравится, как я выгляжу? Да иди ты на хуй!

Он знал, что будет дальше, но что ж? До смерти не забьёт, а и забьёт — только поможет. Но отчим похлопал глазами, развернулся и ушёл.

Вольтер вернулся в подвал. Устроился на кровати. Достал всё что нужно. Последний день завершился, теперь пора. И он увидит её. Он соскучился. Вольтер вдохнул поглубже и вдруг совершенно неожиданно для самого себя улыбнулся:

— Блядь, ну какой же классный день сегодня был!..

Он не хотел изменять планам. Он не испугался и не раздумал. Нет. Просто захотел. Захотел ещё один такой день.

***

Было ещё много дней.

В один из них Вольтер решительно, с уставом школы наперевес, зашёл в кабинет директора, а вышел уже учеником-экстерном.

В другой он явился на выпускной в шикарном чёрном плаще. На год младше остальных выпускников.

В третий он сошёл с поезда в Нью-Йорке. Тут же к нему подлетел какой-то парень. Вольтер вздрогнул, а парень спросил:
— Извините, а можно с вами сфотографироваться?

А полгода спустя домой от него пришло письмо. Там была ксерокопия чека на три тысячи долларов с припиской: «Вот столько я получаю, играя в куклы».

_____________________________
* Мариэль — один из кубинских портов. После революции 1951 года стал одной из главных точек официальной эмиграции с Кубы. Выехать было не так просто, желающих было намного больше, чем возможностей. Через некоторое время Мариэль был закрыт.
** Закон «сухих и мокрых ног» — политика, принятая американским правительством по отношению к кубинским эмигрантам. Правило «мокрых и сухих ног» действует по отношению к кубинским беженцам, желающим получить политическое убежище на территории США. Оно означает, что если беглец, каким либо образом добирается до американской земли, пусть даже стоя по пояс в воде на одном из пляжей побережья, он получает право на убежище. Но если береговая охрана задерживает его в прибрежных водах, хоть в нескольких метрах от берега, он безоговорочно подлежит репатриации (возвращению на родину). Таким образом США, не отказываясь принимать беженцев, избавлялись от значительной их части. В некоторых областях местные власти о правиле «забывали». Немногим счастливчикам, которым удалось им воспользоваться, были выделены средства, жилье, их обеспечили работой. Популярное некогда правило было через некоторое время отменено.
*** Абуэла — (от исп. abuela) бабушка.
**** Хула - гавайский народный танец.


Название: Everybody's got a little kink
Бета:  sevasta
Размер: мини, 2460 слов
Канон: РПФ, Аурелио Вольтер
Пейринг/Персонажи: Аурелио Вольтер/Юми
Категория: гет
Жанр: виньетка, PWP
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: о том, как интересно пробовать новое.
Предупреждение: небольшое количество мата, описание BDSM-сессии.
Примечания: Аурелио Вольтер Эрнандез — современный американский автор и исполнитель в жанре "дарк-кабаре", aвтор серии книг на тему готической субкультуры, романов "Call of the Jersey Devil" и "The Legend of Candy Claws" и сборников графических новелл "Chi-chian", "Oh My Goth!" и "DEADY".

Подробнее

ru.wikipedia.org/wiki/Voltaire
Все персонажи, участвующие в сценах сексуального характера, достигли возраста согласия и совершеннолетия

Кабинетик был до странности уютным. За окном, внизу, кипел город — что-то бухало, кричало, перебегали неоновые ядовитые жучки реклам, людское варево булькало и переливалось по улицам. А здесь — лампа с пастельным абажуром на столике, бледная скатерть, чинные картины по стенам и тишина. Будто не Токио вовсе.

Поздний вечер заглядывал в окно, явно интересуясь разговором двух людей за столиком: маленькой хрупкой японки с идеальным каре и растрёпанного великана, кажется, явившегося прямиком из Гвадалахары. Он только что поднялся из того кипучего города внизу и поначалу не очень уютно чувствовал себя в мирной тиши, но разговор так увлёк его, что теперь великан позабыл неловкость.

— Да не может быть!

— Да говорю тебе, раввин! Самый что ни на есть ортодоксальный!

— И знал всех доминатрикс?

— Всего Нью-Йорка. Совершенно точно.
— И…?

— Ну конечно, ему задавали вопросы. И отвечал он всегда одинаково. Он смотрел на вопрошающего, словно на неразумного ребёнка, с теплотой и лаской, и чинно ответствовал: «У каждого есть, знаете ли, свой маленький кинк». И пока его визави тщетно пытался соединить в уме слова «равви» и «кинк», бесследно исчезал.

— Дааааа, вот это человек, — с довольной улыбкой протянул великан. — Вот бы познакомиться…

— Ну ты же понимаешь, это было давно, теперь его не найдёшь, легенда. — Японка замолчала, без малейшей неловкости разглядывая своего собеседника. — Ну так как, Вольтер? Что насчёт моего предложения?

Вольтер смущённо потёр переносицу. Господи, какая она была красивая, нежная! Но…но…но…

— Не знаю, Юми, не знаю… Не то чтобы я любил боль, понимаешь? И…

— А вот тут позволь не согласиться, — Юми потянулась к нему через стол, ласково коснулась левого нагрудного кармана, за которым скрывался пирсинг. Вольтер поёжился. — Недавно сделал? Что ты смотришь? Ты правша, а всё убираешь в правый, не надо быть Шерлоком, знаешь ли.

Он улыбнулся:

— Неделю назад.

— Неделю? Ты чувствительный. Значит, и это долго чувствовал. — Лёгкие пальцы коснулись мощной серьги-конуса в брови. Вольтер не сопротивлялся — его завораживала лёгкость Юми. — Но ведь боль — это не главное. Можно совсем без неё. Но вот скажи, ты — сам себе хозяин, это здорово, но… ты не устал? Не хочется хоть на пару часов ничего не решать, отдать поводья, отдохнуть?

— Безволие, пожалуй, привлекает меня ещё меньше боли.

— Но речь же не о безволии. О доверии. Ты волен всё закончить в любой момент, и никто тебе не воспротивится. Я знаю, многие думают, что садист — это тот, кто, радостно хихикая, отрубает людям пальцы. Но это не садист, это — психопат. Я буду тебя слушать, я дам тебе слушать себя. Ты давно слушал себя? Ты много знаешь о том, что тебе нравится, чего хочется, что приносит удовольствие? Разве не хочется попробовать? — Видя его нерешительность, Юми вдруг светло улыбнулась и лукаво подмигнула. — А потом, я очень удобный садист — меня можно вырубить с одного удара.

Вольтер не смог сдержать смех.

— Нет уж, скорее, посажу на шкаф.

— О, ночной кошмар любого садиста…

Сломив наконец сопротивление, Юми с большим удивлением и ноткой недоверия (кому ж не захочется покрасоваться?) выяснила, что табу у Вольтера почти нет. Затем чётко обозначила свои требования (не опаздывать — не вежливо; не материться — некрасиво; не капризничать — стоп-слово как крайнее средство: или тебе нравится и ты подчиняешься, или тебе не нравится и ты уходишь), Юми выпорхнула из кабинета, оставив адрес и назначив время — сегодня в 22.00.

__________________

Вольтер опоздал на десять минут. Юми, строго относящаяся к своему и чужому времени, любого другого нижнего отправила бы восвояси, перенеся встречу и продумывая кару, но сегодня ей хотелось поступить иначе. И дело было не в том, что Вольтер был новичком. Почему-то с ним Юми не хотела идти по привычному сценарию. Взглянув в его слегка потерянные глаза, она сама себе поразилась, произнеся:

— Это не совсем в моих правилах, но давай обойдёмся без условностей. Ты — это ты, я — Юми, всё просто. Хорошо? Иди, комната справа. Осмотрись, это не музей, трогать можно всё, тебе должно быть комфортно.
Вольтер прошёл в неожиданно просторную для Токио комнату. В ней уместилась не только нормального человеческого размера кровать, но и много других интересных вещей. Например, целый шкаф напротив кровати (между ними даже оставалось место!), а ещё косой крест с кожаной подушкой посередине и кожаными же браслетами, они свешивались на цепочках с концов креста. Рядом стояла какая-то странная сдвоенная скамья, одно сиденье располагалось чуть выше, другое ниже, на верхнем висели массивные перламутровые чётки. Вся стена около креста и скамьи была занята вешалками, как в раздевалке, только вот висели на крючках разнообразные плети, стеки, длинные и короткие трости, ремни, и бог весть что ещё. Вольтер прикусил губу. «Вряд ли, очень вряд ли».

В шкафу напротив кровати лежали игрушки. Половину Вольтер видел впервые. Авантюризм и любопытство, как по команде, подняли головы, разум их не одобрял. В дверях показалась Юми.

— Ну как, впечатлился? Ты уже выбрал стоп-слово?

— Кран.

— К-кран? — она улыбнулась. — Неожиданно. Но что ж, запомнить легко, произнести несложно. Мне нравится. Ну что, начнём?

Всё это время она внимательно вглядывалась в глаза Вольтера и ей не очень нравилась та борьба, которую она наблюдала. Вольтер застыл, рука на ощупь была совсем деревянная.

— Ты очень напряжён. Давай поступим так. Так тебе будет проще расслабиться.

Юми выдвинула какой-то ящик и достала длинную чёрную шёлковую ленту. Усадив Вольтера на кровать, она осторожно, ласково, не спеша, завязала ему глаза. Лента пахла сандалом, Вольтер сложной мускусно-морской смесью. Юми прикрыла глаза, глубже вдыхая этот дикий запах. И тут же призвала себя собраться, ещё не время.

— Вот так. Видишь что-то? — Вольтер покачал головой. — Отлично. Повязку не трогать, я надела, я и сниму. А теперь встань и разденься. Только не спеши, это не задание на скорость.

В голосе Юми не было командных ноток, была только мягкая властность, тяжесть мягкой, вооружённой острыми, как кинжалы, когтями лапы. Её нельзя было ослушаться.

Она знала, что ему неловко. С удобством устроившись на кровати, Юми следила, как медленно, по одной, Вольтер расстёгивал пуговицы чёрной рубашки, как снял её, открывая белое, худощавое тело, как возился с молнией брюк — не так-то это просто с завязанными глазами — и она смогла оценить всю фигуру. Юми улыбнулась носкам с черепами и напомнила:

— Я просила раздеться.

Носки оказались на полу, чёрные боксеры тоже. Юми с удовольствием отметила, что Вольтер не так уж и напряжён. Она не торопилась, поднялась с кровати и обошла его кругом, осматривая. Он, конечно, дышал тяжеловато, застыв и явно не наслаждаясь её вниманием, но это легко поправить.

Юми остановилась перед ним, подняла руки и положила себе на плечи.

— А теперь раздень меня.

Это было рискованно — обычно нижние или старались продемонстрировать поярче свою страсть, или просто хотели отыграться на ней и так срывали одежду, что иногда даже приходилось устраивать незапланированный шоппинг. Но не теперь.

Теперь нежные, крепкие пальцы с немного шершавыми от струн подушечками невыносимо нежно скользили по её плечам, спускались ниже. Ему пришлось поискать хитро спрятанную на боку молнию. Юми облизнула губы, чёрт возьми, такого она не ждала. Вольтер наклонился, расстёгивая молнию невыносимо медленно, обжигая дыханием. Пальцы скользнули к лопаткам, обнимая, давая платью свободно упасть к ногам Юми. Вольтер не торопясь изучал её бельё, проводил руками по застёжкам бюстгальтера, чашечкам, не спеша расстёгивать. Это тоже было не по правилам, но Юми замерла, наслаждаясь, и в очередной раз послала правила к чёрту. Вольтеру тоже тяжело было сдерживаться, нежно снятый наконец бюстгальтер полетел в сторону так резко, что стало понятно — одно слово — и Юми окажется на кровати под ним. Но Юми молчала.

Руки нежно, трепетно скользнули по бокам ниже, к бёдрам, задержались на поясе и скользнули ниже, по ремешкам чулок.

Чулки. Вольтер застонал. Опустился на колено, чтобы было удобнее.

Юми сжала бёдра, тяжело дыша. Ремешки щёлкнули, сильные пальцы страстно оглаживали ножки в чулках, стали снимать. Юми подняла ногу, опираясь на белое плечо, чуть сжимая его. Чулки, невесомые, как паутинка, открывали гладкую нежную кожу. Юми чувствовала горячее влажное дыхание, иногда тихий, хриплый стон и старалась не застонать сама. Определённо, это было не так, как всегда.

Вольтер шумно сглотнул, сняв чулки и опустив руки на кружево трусиков. Юми не шевелилась, трепеща. Что он сделает?

Он снял их нежно, быстро, не позволив рукам задержаться ни на секунду. Встал и замер перед ней.

— А теперь избавим тебя от лишнего.

Быстро и осторожно она вынимает маленькую тонкую серёжку из его правого соска. Снимает и конус с брови, оглаживает чуть воспалённую кожу. Смотрит на серьгу в ухе — но что ж, её можно и оставить.

— Вот так. Встань на колени. — Юми приходится собраться, чтобы приказ звучал твёрдо.

Сев на кровать, Юми смотрела на застывшее лицо Вольтера. Однако противиться он не стал, опустился на одно колено, помедлил, встал на оба. Теперь их лица были на одном уровне. И Юми жалела, что он не видел, как нежно она улыбнулась ему, прежде чем поцеловать. Долго, страстно, горячо. Её нежные руки скользили по его спине, плечам, рукам, будто стирая напряжение, неудобство. «Ну разве тебе не хорошо, разве не сладко?» И он отвечал, приникая к ней жарким телом, напористо, жадно, требовательно.

Юми с сожалением оторвалась от его губ, легла, вытянулась на кровати. Он мгновенно оказался сверху, опираясь на руки, навис, едва сдерживая себя. Она положила руки на его большие запястья, ласково, но уверенно сжимая.

— Ты можешь изучить меня. Только не трогай руками.

И отпустила, улыбаясь мучительному страстному рыку, любуясь тут же появившейся озорной улыбке.

Он отступил к самым её ступням. Почти дотронулся руками, но вспомнил запрет, только скомкал покрывало. Опустился ниже, облизнулся и поцеловал правую стопу. Юми задрожала, с трудом себя успокаивая. Горячие губы, не отрываясь, покрывали поцелуями пальцы, скользили по пятке, ласкали подъём.

Ножки Юми были маленькими, сухими, каждая жилка на просвет, чего Вольтер видеть не мог, но мог представить, касаясь губами, проводя языком, и это заставляло его уже не стонать, а рычать от возбуждения. На левую стопу он уже просто накинулся, а потом начал подниматься выше.

Юми дрожала, чувствуя, как горячая волна накрывает её, медленно и неотвратимо. Когда Вольтер дошёл до коленей, она ещё держалась, радуясь, что Вольтер не видит её полуоткрытых губ, туманного взгляда, не видит, что она уже минуту ласкает свою грудь, кусая губы. Но когда он влажно и горячо припал к бёдрам, не удержалась и застонала.

Он сорвался с места, целуя живот, грудь, проводя языком по ключицам, накрывая её собой, и она не выдержала:

— Возьми меня…

И тут же ахнула от того, как глубоко и нежно он вошёл. Обхватила его ногами, толкаясь навстречу, застонала, наполняясь им снова и снова, двигаясь быстрее, быстрее, и вдруг останавливаясь, желая просто чувствовать, как Вольтер вбивает её в кровать, целуя вновь и вновь её плечи, руки, лаская грудь. Она стонала, зажмурившись, сжав его, кончая долго и бурно.

В голове немного прояснилось. Вольтер улыблся, лёжа рядом, когда Юми, проверив и поправив ленту на его глазах, нежно и обещающе прошептала:

— А ведь ты опоздал… Помнишь правило? За его нарушение следует наказание.

Скользнув с кровати на пол, она направилась к стене, сняла с одно из крючков длинный тонкий хлыст. Щёлкнула пару раз на пробу, следя за реакцией. Вольтер насторожился, приподнял голову, разочарованно что-то простонал о боли и упал на кровать.

— Нееет, так дело не пойдёт.

Юми быстро подошла и приподняла рывком его голову, запустив пальцы в чёрную растрепавшуюся гриву.

— Будет так, как я сказала. Повернись.

Вольтер недовольно дёрнул носом, но повернулся. Юми осмотрела ровную, с явственно проглядывающими лопатками спину, пропустила хлыст через кулак и, слегка оттянув, ударила чуть ниже плеч.

— Блядь! — Вольтер вскинулся и тяжело задышал. Юми помешала ему встать, упершись рукояткой в поясницу и удовлетворённо глядя на розовеющую полосу.

— Правило два — не материться. Нарушишь — увеличишь наказание. Выдохни.

Вольтер упал на кровать и медленно выдохнул. Как только он замер, Юми ударила снова, прямо по центру лопаток и куда более жгуче. Она даже брови приподняла — такая цветистая и великолепная по непечатности фраза была ответом.

— Ты сейчас себе наказание увеличил втрое. Мне помочь закрыть тебе рот? — в её голосе слышалось столько ласки, что стоп-слово замерло на губах. Вольтер вздохнул и покачал головой.

— Хорошо.

Однако в следующую секунду Юми вновь не узнала саму себя. Она легко, нежно коснулась саднящих полос, успокаивая, погладила напряжённую спину, а потом наклонилась и поцеловала, едва касаясь, первый след, а потом и второй. Вольтер глубоко вздохнул. А Юми провела по полосам языком, едва касаясь, дразняще, будя боль. Стон под ней прозвучал совсем иначе, уже не только мука в нём слышалась, но и что-то другое.

С трудом отрываясь от следов, Юми напомнила, что второе правило нарушать не стоит, распрямилась, сделала шаг от кровати и вновь стегнула, позволив хлысту обжечь спину под лопатками, а потом почти без перерыва куда легче стегнула поясницу.

Вольтер вскрикнул и упал, уткнувшись в одеяло и что-то шепча. Юми наклонилась провести языком по двум новым розовым полосам, а заодно чтобы проверить, не нарушается ли второе правило, но расслышала «Pa-а-аdre nuestro que está s en los ci-е-е-е-elos …*». Ей захотелось услышать всё целиком.

Она вновь попросила выдохнуть. Стежки спускались ниже, огненные, невыносимые, частые, изредка задерживающиеся из-за очередного указания выдохнуть. Хриплое дыхание и отдельные вскрики быстро переросли в стонущую, прерывистую молитву:
— А! Santificado sea tu Nombre, мммм, venga a noso-o-o-otros tu reino, — несколько прерывистых вздохов, выдох, — há gase tu voluntad… ау! así como…. ссссс… es en el cielo, en la tie-е-е-еrra. — Выдох, вдох, выдох. — El pan nuestro sustancial de cada dí a dá nosle hoy… Аааа! — частое, прерывистое дыхание, выдох, стон на вдохе, выдох. — Perdó na-а-аnos nuestras deudas, así co-о-о-оmo… ммммм… noso-о-о-оtros perdonamos a nuestros deudores. — Выдох. — No nos dejes… А! — Выдох. — А! caer en la tentació n, mas lí branos del maligno. — Выдох. — Аааа! Pues tuyo es El Reino, El Poder Y la Gloria. — Выдох. — Ааааа! Ahora y siempre y por los siglos de los siglos. — Аааассссс! Amé n.
Юми заставила повторить «Аmen» ещё дважды и отбросив хлыст, скользнула грудью по спине, легла сверху, жадно гладя горящий зад, целуя плечи, шею, влажные щёки, вспотевшую макушку. Не в силах терпеть, она велела Вольтеру перевернуться, с удовлетворением слыша болезненное шипение, и оседлала. Если ему не нравилась боль, то точно не такая.

Теперь она распласталась сверху, двигаясь плавно и безжалостно, толкаясь, заставляя чувствовать каждый огненный след, чувствовать её губы, руки, волосы, позволила обнять, крепко, но нежно, неизменно нежно, и от одной этой нежности, кажется, готова была кончить.

А потом он вновь оказался сверху, а она лежала под ним на животе, приподнявшись, и тонула в собственной покорности. Потом поблёскавающим ножом она разрезала ленту, только две небольшие прорези, чтобы видеть его глаза. Хриплым, грудным голосом он с улыбкой тянул «…floating, falling, sweet intoxication. Touch me, trust me, savor each sensation…**». А потом… Потом она потеряла контроль.

__________________

Под утро — уже брезжил рассвет — Юми проснулась. Вольтер дремал рядом. Рука его была ледяной, волосы застыли иголками, как у ежа. Юми ласково коснулась губами холодного плеча.
— Пойдём-ка.

В ванной шумела вода, щедро делясь теплом и паром. Сняв с Вольтера повязку, для чего ему пришлось нагнуться, Юми прошептала: «Кран». Он распахнул глаза и глубоко, с удовольствием вздохнул. Юми порадовалась и другим, совсем не печальным вздохам, пока он устраивался в ванне.

— Тебе нужна своя верхняя в Нью-Йорке, не затягивай с этим, — сказала она так просто, будто всю ночь они заплетали друг другу косички на пижамной вечеринке. И тут же прикрыла дверь, прислонившись к косяку и закрывая глаза. Хотелось войти туда и, разбрызгивая по полу воду, забраться к нему.

Юми не вошла. Утро гладило её по щеке, а музыка ночи звучала всё тише, тише, оставляя сладкое томительное чувство, которое совсем не хотелось отпускать.

_______
* «Отче наш» на испанском.
** Отрывок из партии «Музыка ночи» мюзикла «Призрак Оперы».

@темы: ФБ, us two, чердаки иподвалы, Everybodys got a little kink, фанфы

---

Деанон-3

Отдельно, пожалуй, пойдёт команда Americas. Уже родная. С вами здорово, ребята! Здорово вас читать, здорово делиться своими редкими странными идеями. Мы - молодцы! В этом году я вновь неожиданно для себя сподвиглась на важные и, надеюсь, интересные вещи.


Название: Изгнанный Всадник
Бета:  priest_sat
Размер: мини, 1519 слов
Канон: РПФ, American Murder Song
Пейринг/Персонажи: Джеймс Рид, Маргарет, Вирджиния, Джон Снайдер
Категория: джен
Жанр: драма, приключения, мистика, сонгфик
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: как Джеймс Рид стал Изгнанным Всадником
Примечание: Почитать о Джеймсе Риде и группе Доннера можно здесь.
Проект American murder song
Предупреждения: смерть второстепенного персонажа, упоминание каннибализма

Караван поднялся на холм. Изнуренные животные едва тянули фургоны. Рядом, еле-еле передвигая ноги, плелись люди. Над лагерем поднимался тонкий, пронзительный, полный горести гимн — пела юная Вирджиния. Песня не придавала сил, она словно властной рукой держала за плечо и не давала упасть, напоминая о притихших от слабости детях в фургонах.

Они ожидали увидеть холмы, вновь и вновь холмы, покрытые иссохшей желтой жесткой травой, царапавшей тощие ноги. Но внизу узкой стальной лентой змеилась река. Мгновение люди стояли в благоговейном оцепенении. Река блеснула под солнцем, словно нож.

— Вода!
— Дорога! Смотрите, там тропа!

Неизвестно, что окрылило их больше, вода или свидетельство того, что люди шли здесь, а, значит, они на верном пути, они нашли дорогу!

Животные уже тянулись вниз, за ними поспешили люди. До позднего вечера горели костры, слышался плеск чистой воды — варить было особо нечего, запасы подходили к концу, но все же группа разыграла «смертельную лотерею», и три вола превратились в похлебку. Мимо костров ходили безутешные Фостеры — их фургон теперь было некому тащить, нужно было достать хоть одного вола. Но люди будто не замечали Фостеров, будто они уже превратились в тощих унылых призраков.

На вершине холма появились фигуры. Не волки — паюты. Как и волки, они не скрывались — наблюдали. Снизу за ними следили испуганные глаза. Дождавшись, пока белые заберутся в повозки, паюты спустились с холмов под далекий тоскливый вой, зная, что встретят их не выстрелами.

Через обезлюдевший лагерь пятеро воинов прошли к маленькой группке людей. Их ждали Доннер и Рид, Брин и Эдди стояли чуть поодаль, готовые прийти на помощь в случае, если дело обернется лихо.

Но паютам нужно было только одно — чтобы белые скорее отсюда ушли. Узнав, что за ними никто не идет, а караван просто сбился с пути, индейцы согласились сопроводить их по реке до тех мест, где белые водятся. Доннер был не в восторге от их предложения, однако понимал, лучше уж пусть идут рядом, как защита, чем следят из-за холмов. Наступил октябрь, по утрам трава покрывалась толстым хрустящим слоем инея, который долго не таял под бледным солнцем, все чаще в трейлерах раздавался тяжелый кашель. В таком положении пренебрегать помощью было преступлением, чья бы она ни была.

Караван двинулся дальше в сопровождении паютов. Они предпочитали идти в некотором отдалении, у самого подножия холмов. И только ночью подходили близко, к кострам. Почти не говорили, но казалось, что им известно все, что творится в лагере. Члены группы тоже старались держаться от них подальше.

На четвертый день горестный плач разбудил всех на рассвете. Одну из двух лошадей Бринов убили. Вторая, обезумев, кинулась на холм, ее еле изловили, хоть и была она обессиленной. На следующий день найдены были два мертвых вола. И снова рыдания огласили равнину. Но большинство прятало улыбки — от костров снова тянуло мясом, а что горевать, если прирезали не твою скотину? Меньше едоков — больше еды.

Но когда в следующую ночь пала еще одна лошадь, лагерь взорвался. Теперь никто не чувствовал себя в безопасности. На особом собрании мужчин Рид предложил выставить дозоры, согнав всю скотину вместе.

— Мы изловим и удавим мерзавца, или прекратятся кражи, в любом случае, скотина будет цела.

Но, удивительное дело, никто его не поддержал.

— Я не понимаю, зачем это все городить? — буркнул Доннер. — Это паюты. Ты пригласил волков в пастухи.

Собрание загудело. Никто не вспомнил, что именно Доннер разрешил сопровождение каравана.

Люди высыпали наружу, готовые расправиться с грязными дикарями. Но паютов уже не было в лагере.

Убийство скота прекратилось. Доннер ходил, довольный собой, а Рид все же стал каждую ночь дежурить с Маргарет, проверяя своих лошадей и волов. Он видел, что несколько человек последовали его примеру.

Холод воцарялся на равнине. Чахлые остатки травы теперь до полудня были скрыты под острым настом. Животные измучились. И люди тоже. То и дело у костров, а то и во время пути вспыхивали ссоры и драки. Доннер принял решение разделиться, уведя половину группы вперед. По случайности среди оставшихся оказались все, у кого в последнее время сдавали нервы.

И пламя вспыхнуло.

По обледеневшей траве двигаться нужно было осторожно, один неверный шаг — и заскользивший вол мог упасть и сломать шею себе, а то и кому другому. Фургоны сталкивались, люди кричали, пытаясь разделить сцепившиеся оглобли. Животные жались в кучу, стараясь хоть как-то спастись от холода, нападали друг на друга за клочок травы.

Когда за таким клочком потянулся вол Милта Эллиота, толкнув соседний фургон, Джон Снайдер вмазал скотине как следует. Вол взмычал и закрутил головой, останавливаясь и дергая фургон. Эллиот не выдержал и крикнул, что у Снайдера мозгов, видать, не больше или совсем нет, разве можно бить скотину по глазам, она же разнесет все тут!

— Ты что рот открыл? Возница, ты поберегись!

Рид еле пробрался к сцепившимся парням сквозь плотную толпу. Эллиот был его наемником, а Серый — его волом, так кому же и разбираться.

— Отойди, Рид! — взревел Снайдер, и хлыст просвистел совсем рядом с лицом Рида. — Наплодил нахлебников, ирландец чертов, а теперь их и пальцем не тронь! Отойди!

Толпа отпрянула — хлыст Снайдера вился, как бешеный. Эллиот, лежавший на земле, пытался отползти к своему фургону, и Снайдер ожег его так, что рукав пропитался кровью. Вот тут Рид и кинулся. Сжимая Снайдера в объятиях, крепко, как медведь, он пытался заставить его выпустить хлыст. Они расцепились и, взвизгнув, как койоты, бросились друг на друга опять. Снайдер теперь орудовал рукояткой, нанося неистовые удары. В руке Рида оказался охотничий нож. Его вид должен был отрезвить Снайдера, но тот уже ничего вокруг не видел от ярости. Лезвие скользило по рукоятке хлыста, высекая искры. И вдруг вместо удара и стального скрежета послышалось «А!»

Нож торчал под ключицей Снайдера. По груди расползалось темно-красное пятно. Он упал на землю, хватая ртом воздух. Безвольная рука отпустила хлыст. Рид вырвал нож, и кровь струей потекла на снег, плавя его, окрашивая в алый чахлую траву. Рид опустил в лужу посиневшие пальцы — тепло. Вокруг дико ржали лошади, мычали волы и плакали женщины.

Вечером было собрано судилище. Все свидетели ужасного происшествия, за исключением женщин, собрались решать судьбу Рида. Он сидел над телом убиенного Джона Снайдера со связанными руками и молчал. Рид пытался высказаться в свою защиту, но это было излишним — собрание не хотело слушать. Хотя он с благодарностью отметил, что единства между мужчинами тоже не было. Многие требовали, чтобы решал Доннер, он же глава группы. Но вот незадача — он со своей семьей был уже далеко впереди.

— Послать к нему кого-то?

— А разве мы — ребята малолетние? Сами решить не можем?

— Он бросил нас, с чего ему что-то здесь решать?

Снова началась свалка. Все чаще раздавались крики, что покойный-то и сам был не ангел божий.

— Он же кинулся на Рида с кнутом? Кидался, да не раз.
— И жене его грозил!
— Да не было такого!
— Было!
— Ну и было! Нечего воображать! Отродье, а туда же, видели его фургон? Едут как короли, а я с годовалым ребенком должен побираться, как нищий!

— Да что там решать? — вдруг вскричал Кесеберг. — В моей стране убийц всегда вешали. Перед нами убийца, господа, повесим же его!

Собрание замолчало. Яриться мог каждый, но вот брать на себя роль палача… Да даже не в этом было дело, многие в глубине души понимали, что и сами могли оказаться на месте Рида. Или могут.

Наконец был вынесен вердикт. Убийца не может оставаться в лагере, но и казнить Рида не за что — он защищался. Его изгонят. Без оружия и еды. Он может следовать за лагерем, но так, чтобы его не было видно — в противном случае его имеют право застрелить. О Маргарет и детях позаботятся, их никто не обидит, они ни в чем не виноваты.

На прощание Риду предложили покаяться и оплакать погибшего на похоронах. Он отказался. Тогда его отметили, чтобы каждый знал, что имеет дело с убийцей. Тем же ножом, которым был убит Снайдер, на руке Рида был вырезан знак — незавершенный треугольник пересекала черта. Метка Каина.

Морозным утром весь лагерь собрался у границ фургонов. Рид на виду у всех был обыскан, у него забрали ружье, патронташ и нож. Маргарет к нему не подпустили, еще раз заверив, что ей опасаться нечего. Лагерь в полном молчании ждал его слова.

— Я вернусь, — сказал Рид. — Не к вам, к семье.

Все следили за ним, пока он не скрылся за холмом. Потом начали понемногу собираться в путь. Все валилось из рук, то ли потому, что они замерзли, то ли от увиденного.

Но это было не важно. Важно, что никто не заметил, как Маргарет тихо отправилась в свой фургон, едва Джеймс сделал с десяток шагов прочь. Никто не заметил, как она поцеловала в лоб юную Вирджинию, благословляя, и девочка ускакала на черном, как сама ночь, коне, прихватив тот самый нож и узелок с едой.

Когда она неожиданно встретила его за холмом, Рид сперва подумал, что и ее изгнали, чуть не кинулся назад, чтобы передушить всех голыми руками. А потом долго рыдал у нее на груди. Вирджиния сама плакала, повторяя, что должны скорее вернуться, но не отпуская отца.

Она успела вернуться. Маргарет объяснила исчезновение коня очень просто: «Шторм — конь Джеймса, сам убежал». Они отправились с караваном дальше.

* * *
Когда Джеймс в составе спасательной экспедиции нашел ту пещеру, где остатки группы Доннера пытались спастись от зимы, он сразу же кинулся искать Маргарет с детьми.

Он нашел ее у стены. Сил у нее хватило только на то, чтобы улыбнуться и прошептать:

— Джеймс, нас не съели.

* * *
Говорят, что дух Джеймса Рида, Изгнанный Всадник, до сих пор бродит в заснеженных холмах. Смелому не стоит бояться — если выйдешь навстречу, он поможет, выведет к людям. Только не забудь сказать, кто спас тебя.




Название: Доктор
Бета:  priest_sat
Размер: драббл, 637 слов
Канон: РПФ
Пейринг/Персонажи: Фердинанд Демара, экипаж эсминца "Каюга"
Категория: джен
Жанр: виньетка, приключения
Рейтинг: G
Краткое содержание: небольшой фрагмент жизни "Великого самозванца".
Примечание: Почитать о Фердинанде Демара можно здесь.

Паника на корабле была такая, словно они терпели бедствие. Вчера еще служба казалось понятной и простой, патрулирование сонных теплых вод, а теперь эсминец гудел как растревоженный улей.

С катера выгружали раненых. Один, два, три, пять, десять, пятнадцать! И ещё один! Матросы суетились, не зная, оставить ли стонущих людей на палубе, или куда-то перенести. Куда? В каюты? В кают-компанию?

Конечно, сразу же послали за доктором Сири. Он, немного заспанный, растерянный, поднялся на палубу, окинул взглядом целый взвод своих новых пациентов. И вдруг широко улыбнулся.

От этой доброй открытой улыбки здоровенного крепкого доктора стало спокойно на душе. И матросы, и раненые теперь знали — все будет хорошо.

— Ну что, вас пенициллином не вылечить, я смотрю, — ласково пророкотал доктор, — готовьтесь к операции.

Снова корабль охватила суета, но суета деловая — матросы переносили раненых в операционные, две разбуженные сестры спешно готовили морфин и инструменты.

Доктор Сири быстро поднялся к себе в каюту и заперся. Выдохнул. Как он успел заметить, у большинства были пулевые ранения. Значит, читаем о них.

Руки его дрожали, когда он открывал медицинский справочник, но отступать было некуда. Да и в голову ему не пришло отступать.

Через час в каюту постучали.

— Доктор Сири, сэр, все готово. Вы можете начать.

— Да, конечно, спасибо.

Руки больше не дрожали. Он уже видел кровь раньше. Ничего страшного.

Вот он лежит — молоденький мальчик. С пулей в груди. Подмывает спросить — не пошевелится ли он. Но доктор Сири вместо этого уточняет количество общей анестезии. Сестра не протестует. Ага, значит, не пошевелится.

Он раскрывает рану. Ужас — ошметки одежды, грязь. Надо очистить.

Доктор действует быстро. Перед глазами картинки справочника, инструмента нужно располагать, как там. В ушах голос Джозефа Сири — он помогал, произносил «пневматоракс», «гематиракс», «раздроблено ребро» — как-то сразу становилось спокойнее, память тут же подкидывала решение.

Раненые поступали один за другим. Сестры, да и сам доктор Сири скоро стали похожи на автоматы, быстро и четко двигающиеся, говорящие деревянными голосами. Какое-то медитативное спокойствие накрыло их с головой. Все будет хорошо, вы в руках профессионалов. Все будет хорошо, ты знаешь, что делаешь.

Это был успех. Доктор Сири цвел среди восторженных и благодарных взглядов. Давно он не чувствовал себя таким нужным, важным, правильным. Капитан судна вынес ему благодарность. Сестры от радости плакали. Приехали журналисты. Через пару дней на эсминец пришли свежие газеты, на первой полосе широко и счастливо улыбался доктор-герой, который умудрился провести пятнадцати операций на корабле, да так, что все остались живы.

А ещё через месяц на борт поднялась полиция. Капитан был в полной растерянности:

— Нет, этого просто не может быть! Это нонсенс, глупости! Ну как, как человек без медицинского образования провернет такое? Вы посмотрите на ребят! Он бы их прирезал, а они все, все идут на поправку! Посмотрите, сколько пуль он достал! Да это невозможно! И, в конце концов, что за имя такое уникальное — Джозеф Сира? Они — тезки, говорю вам! Вы ошиблись! И я не позволю вам оскорблять этого прекрасного человека!

Копам пришлось очень повозиться, чтобы раскрыть Фердинанда. Капитан, в конце концов, выпроводил их. Он не знал, что и думать.

Когда доктор Сири зашел в его каюту, была уже глубокая ночь. Капитан спросил только одно:

— Вы — Фердинанд Демара?

Доктор молча кивнул. Капитан потерянно и печально развел руками.

— Идите пока к себе.

Ему никто не запрещал выходить из каюты, но он провел там три дня. Пытался вновь привыкнуть к заключению. Конечно, мало хорошего, но стоило вспомнить о пятнадцати поправляющихся мальчишках, на душе теплело. Ему приносили еду. Выглядели все растерянными. Один матрос сердился, кажется. Как дети, честное слово.

На четвертый день за ним пришел катер. Вещи он собрал давно. Но на катере не было копов.

— Вы можете ехать, куда хотите. ВМС не выдвигает обвинений, вы спасли людей, — сухо обронил капитан на прощание. Но все же протянул руку для рукопожатия.

Команда смотрела, собравшись поодаль, молчала. И все же, когда катер отчалил, кто-то из сестер нарушил тягостную тишину:

— До свидания, доктор!

Название: Recuendo
Бета:  priest_sat
Размер: драббл, 439 слов
Канон: РПФ
Пейринг/Персонажи: Фрида Кало, Дороти Хейл, Клэр Бут Льюис
Категория: джен
Жанр: ангст, драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: фантазия о написании картины «Самоубийство Дороти Хейл»
Примечание: по заявкам анонов, желающих прочесть про Фриду Кало

— Только…. только… что же это будет? Мне хотелось бы отправить портрет матери бедняжки Дороти, хоть как-то утешить ее, — голос Клэр подрагивал. Она бы, конечно, сейчас же расплакалась, если бы обстановка так не поражала, не действовала на нервы.

Recuendo, — Фрида взяла Клэр за руку (сильная смуглая рука на точеной мраморно-белой), посмотрела в непонимающее лицо (теплый сочувствующий взгляд пытается согреть слезы, бриллиантами сверкающие на идеально подведенных ресницах) и перевела: — Воспоминание.

Клэр стоически улыбнулась, глотая рыдание.

— Да, да… Мы помним ее, всегда будем помнить. Спасибо вам!

* * *
И вот она летит. Неприметная, маленькая. Человеческая пылинка, не стоящая ничего по сравнению с той квартирой, в которой жила.

Там два часа назад она прощалась с друзьями. Да, улетает. Да, очень далеко и надолго. Ни один не взял адреса. «Ты знаешь, как нас найти». Да, она знает. К сожалению, с корреспонденцией будут сложности. «Ну придумай что-то». Конечно.

Час назад она села за печатную машинку. Выстучала всю свою жизнь всего за час. Не забыла распорядиться ничем. Впрочем, распоряжений вышло ничтожно мало. Теперь летит.

Вокруг не Нью-Йорк, а небо. И она, словно птица, парит в предрассветной тишине, когда даже этот город молчит. Все молчит. Все сливается с небом, а она, как в метро, только ждет конечной станции.

Полет окончен. Куколка, которой наигрались все, кто хотел, разбита. Она все еще красива — из прически не выбился ни один волосок, платье почти не помято, цветы на груди свежи. Но играть ею больше нельзя — голова разбита и алое капает на раму.

Фрида подводит итог. Алым. Всего несколько слов внизу. Вспоминайте.

* * *
Когда Клэр распаковывала картину у себя в пентхаузе, ее вырвало. Почти. Но она всем потом говорила, что вырвало.

Дороти смотрела на нее внимательно и, кажется, осуждающе? Ее ноги, ноги куклы, были раскинуты, одна свешивалась за рамку, кровь капала, казалось, прямо по полотну, да что это за ужас!

Дэн, поклонник Дороти, напросившийся посмотреть на ее посмертный портрет, сперва долго отнимал у Клэр ножницы, которыми она хотела изрезать картину, потом долго выслушивал ее рыдания, а потом предложил просто вернуть злосчастное полотно.

— Как? — вскинулась Клэр. — Я заказала его, посмотри, что тут написано! «Самоубийство Дороти Хейл, написано по заказу Клэр Бут Льюс для матери Дороти». Как это вернуть? Себя она не изображает разбившимся трупом!..

Дэн прикусил губу, чтобы не сообщить, как изображает себя Фрида Кало. Еще полчаса разъяренных воплей, и он придумал:

— Давай просто закрасим кое-что, тут, в подписи. И все.

Чуть успокоившись, Клэр кинулась рассылать письма друзьям, с подробным описанием того шока, который она пережила в связи с этим происшествием. В каждое она вставляла предложение, казавшееся ей очень удачным: «Я не могла бы заказать столь ужасную картину в память о своем злейшем враге, тем более — в память о моей несчастной подруге».

Дороти вспоминали. Но недолго.

Название: Несколько царапин
Бета:  priest_sat
Размер: драббл, 198 слов
Канон: РПФ
Пейринг/Персонажи: Фрида Кало
Категория: джен
Жанр: ангст, драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: фантазия о написании картины «Всего лишь несколько царапин»
Примечание: по заявкам анонов, желающих прочесть про Фриду Кало

«Всего лишь несколько царапин…», — так он сказал.

Гнев изливается на полотно, марает его алым. Гнев честен, он открывает всё — бесстыдство спутанных волос, нахальство запятнанной кровью рубахи, беззащитность безвольно повисших рук, беззастенчивость лжи. Гнев скрипит зубами и плюётся, плюётся алым, размазывает плевки по всей картине.

Он кричит: «Виновен!»

Но гнев бессилен. Его никто не слышит. Суд чист, как стены, суд называет себя беспристрастным, проводя чёткую грань между своими холодными залами и вонючей, грязной, пульсирующей жизнью. Суд выше этого, он выносит приговор. Но оглашая холодные каменные слова, губы судьи кривятся в усмешке: «Всего-то несколько царапин».

Радио бормочет беспощадно, весело: «… она отдалась другому негодяю, но сегодня я до неё добрался…».

Они добираются. Так или иначе.

Фрида окунает палец в краску и хочет провести линию. Прямо под белым голубком. Вдруг за стеной раздаётся радостный грохот — соседи начали вечеринку. Фрида, вздрогнув, хватается за теплую от солнца деревянную раму.

Красный отпечаток мгновенно впитывается.

Фрида быстро окутывает картину вощеной бумагой, окунает в краску кисть, бьет раму, терзает ее гневом и алой кровью. Все, что могут дать «несколько царапин». Несколько измен, несколько жестоких слов. Это уже не краска — это кровь, и она просит, жаждет отмщения.

Раму пронзает нож. Дважды. Фрида останавливается, опускается на стул. Радио бормочет.


Название: Месть
Бета:  sevasta
Размер: драббл,625 слов
Канон: сериал «Побег»
Пейринг/Персонажи: Абруцци/Ти-Бэг
Категория: слэш
Жанр: ангст, PWP
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: Ти пытался Абруцци зарезать. Ничего не вышло. Придется расплачиваться.
Примечание: вдохновлено клипом
Все персонажи, участвующие в сценах сексуального характера, достигли возраста согласия и совершеннолетия

— Отбой!
Щелкнули, закрываясь, двери камер. Треснул, выключаясь, свет. Ти-Бэг пролежал на койке около часа, прислушиваясь, пока наконец на боковой лестнице не раздались тяжёлые медленные шаги Абруцци. Рядом топал Беллик.

— Здравствуй, Тедди, — ухмыльнулся он, и открывающаяся дверь неумолимо щёлкнула. Черная тень Абруцци скользнула в камеру. — Развлекайтесь, мальчики. Джон, изгваздаешь мне камеру — убью, мне ее еще продавать.

Абруцци болтовню Беллика не слушал. Да и Ти-Бэга она не особенно занимала, но ноги подобрать, а потом мягко спустить с кровати он успел. Как раз вовремя — едва Беллик оказался за дверью, и она в последний раз обрекающе лязгнула, закрываясь, Абруцци напал. Бросился мгновенно, схватил за горло и выволок из удобного угла, приложив хорошенько головой о верхнюю койку.

— Джон, Джон, Джон… — зачастил Багвэлл.
Говорить было нечего — если Джон сам явился ночью, то смерть легкой не будет, но умирать отчаянно не хотелось.

— Тебе следует быть точнее, — холодный низкий голос только кажется невозмутимым — дрожит от ярости. Или предвкушения? Багвелл не видел, но чувствовал под пальцами тонкий длинный росчерк — шрам на горле Абруцци. Прежде чем импульс «Хватай!» дошел до мозга, Джон скинул его руку со своего горла, перехватил, почти ломая о ребро верхней койки. Рука повисла безвольно, Ти-Бэг опустил глаза, по привычке, уж больно знаком был этот захват, частенько именно этим всё заканчивалось на очередном полу очередного темного угла, куда его затаскивали дуболомы итальяшки.

Джон тоже вспомнил. И резко развернул Багвелла, кидая животом на койку. Ти-Бэг постарался, чтобы вздох облегчения был похож на всхлип, хотя боль имитировать нужды не было, Джон не утруждался растяжкой, спасала привычка терпеть.

Огромная рука заткнула ему рот, перед глазами прыгали черные точки, рама кровати ломала грудь, но все это было ничего, ведь итальяшка сдался, задышал чаще, поймал ритм. Отпустил руку. И едва-едва, чуть ли не по миллиметру, с каждым толчком, Багвэлл двигал судорожно сведенные пальцы к подушке.

Ухватил лезвие. Так же медленно, рыча и ноя с поразительной правдоподобностью, подтянул к себе. Приготовился к боли. Все просто — развернуться, схватить за волосы, потянуть к себе и всадить куда угодно лезвие на всю длину, рвануть, а потом добить.

Он развернулся, отчего внутри словно током прошибло. Схватил. Но схватил воздух — сальные патлы Абруцци обстригли в больнице. Джон тут же перехватил болтающуюся по воздуху руку, вырвал лезвие. Рассмеялся над ухом ласково, тихо, так, что холод пробежал по вспотевшей спине.

— Не вышло, мразь?
Кинул Багвелла на пол и схватил руку, вытягивая к себе, пока он корчился на полу.

— Попробуй еще, на, — лезвие лизнуло пальцы. Джон сжал кулак, заключая его в сведенной руке Багвелла. Тонкая стальная полоска вспорола пальцы и ладонь. Джон с едва приметной в темноте улыбкой смотрел, как корчится с воплями на полу Багвелл. И просмотрел ответную улыбку, широкий оскал.

Багвелл тоже понял, что это конец, вскинулся, разворачивая лезвием ладонь окончательно, и выкинул свободную руку, целя чуть ниже улыбки, по шраму. Джон дрогнул, закашлялся.

Алым блеснуло и звякнуло по полу. Рядом тут же оказался Багвелл. Лезвием он владел превосходно, но сильно мешала боль. В тесной камере он не успел даже встать с колен, зато успел всласть изрезать руки Абруцци, отбиваясь. От мощного удара он потерял сознание на пару минут.
Когда он пришел в себя от боли, пронзившей раненую руку, его уже снова трахали, теперь в луже его собственной крови. С каждым толчком что-то рычавший Джон загонял лезвие то под лопатку, то в бок, то вспарывал кожу, любуясь, как Ти-Бэга дергает и выгибает.

Когда его отбросили в сторону, как мерзкую грязную тряпку, Багвелл успел заметить, что окровавленные до самых плечей руки Джона дрожат.
Их так и нашли утром — обкончанного окровавленного Багвелла на полу и успевшего добраться до койки и потерять сознание там Абруцци, похожего на маньяка из ужастика.

Ти-Бэг очнулся первым. Мстительно проводил взглядом доктора Танкреди, не поскупившуюся на морфин (а как потом слезать-то?) и стал дожидаться, когда проснется Абруцци. Первым, что тот увидел, была белая, перемотанная бинтами рука и чеширская улыбка.

— Рука-то левая, Джонни.



Название: Брат
Бета:  priest_sat
Размер: драббл, 404 слова
Канон: «Американские боги» (сериал)
Пейринг/Персонажи: Иисусы,

Сатана

Суинни
Категория: джен
Жанр: ангст
Рейтинг: G
Краткое содержание: Суинни забыл, кто он. А, может, запутался?

С его появлением у бассейна всегда теплело. Мягкий, летний ветер, однако, за какую-то минуту превращался в палящий ураган.

От воды пошел пар. Иисус ласково улыбнулся, отхлебнув виски.

Когда вода стала закипать, он оградил себя небольшим кругом. Не то чтобы опасался — жалко кроссовки. Сделав еще глоток потрясающе ароматного, дуб с карамелью, Джек Дэниэлс, он вдруг нахмурился.

— Ты ведь. .? — Иисус протянул руку, и гость за кругом вздрогнул, почувствовав прикосновение мягких пальцев. — Ледяной. Дантовски*. Значит, это все только у тебя внутри? — безмятежно добавил он, помолчав.

Иисус в который раз оглядел своего гостя. Ну как не обмануться — и рыжий, и глаза зелёные**? Ничего удивительного.

— А ты надежно заперся, — хрипло проговорил гость. — Но я и до тебя доберусь.

— Хесус! Хесус! — мелодично раздалось под сводами бассейна.

На кипящую воду со шлепком опустилась босая нога. Невысокий кудрявый человек спросил что-то, закашлявшись от огнедышащего пара над бассейном, и Иисус мог поставить на то, что вопрос заканчивался словами «чертов гринго».

— Уведи его. Ты один выносишь этот жар.

— Ты прекрасно выносишь этот жар, — со сдержанной яростью сообщил Хесус. Потом невнимательно окинул взглядом гостя, привычно отмахиваясь от здоровенной ручищи, и бросил:

— Пошли, брат.

Иисус улыбнулся — братья, как же. Смех — здоровый детина с рыжей бородищей и тростинка Хесус. И он отхлебнул еще виски.

***

Хесус вывел гостя из дома и направился к лесу.

— Просто отправь меня домой, — неожиданно попросил гость.

Хесус только простонал что-то нечленораздельное.

— Что?

— Не я.

***

Лес встретил их мрачной прохладой. Ночь накрыла его пологом и теперь тихо целовала, вызывая сдавленные вздохи, стоны, которые человеку, наверное, показались бы жуткими.

Нужная поляна была недалеко. Над ней ночью и днем стояло зарево — будто тысячи рассветов над тысячью выжженных дотла селений. Здесь жар, идущий от гостя почти не ощущался.

— Брат, — потерянно позвал Хесус.

Из мрака над костром всполох огня высек резкий профиль. Секунду они смотрели друг на друга — Боль и Скорбь.

— Садись к огню, король.

Тихий рассказ поднимался с языками огня как легкий дым, смиряя пожар внутри. На место ревущему пламени пришло тихое утро. И безжалостное солнце снова осветило все, что король потерял.

Резкая тень взмахнула руками, раскидывая могучие крылья, впилась гостю в грудь, словно вырывая пылающий камень, и взмыла вверх, оставив ему только ноющее сердце.

***
Король ушел, страшно ругаясь, но заплатив пригоршней сверкающего золота, которое, однако, обычно таяло через несколько часов. Хесус, вороша угли, хмурился. Он не был уверен, что братья правы.
________________
* В «Божественной комедии» Данте Сатана, находящийся в центре Ада, вмёрз в лед.
** По средневековым канонам человек с подобной внешностью автоматически становился пособником дьявольских сил.

Вдохновивший клип

@темы: видео, ФБ, музыка, чердаки и подвалы, фанфы

---

Деанон-2

Ну вот и кончилась ФБ. Весьма неплохая получилась игра, хоть под конец и омрачилась некоторыми личными обстоятельствами. Попробовала и АОЗ, и дайри. На дайрях уютнее. Перебираюсь на зиму в гамак. А в закрома несу оставшееся натворённое.

Начну с Force and Strength. Новая для меня команда, в которой здорово, где удалось воплотить несколько неожиданных идей. Спасибо вам, ребята, вы крутые, играть с вами было чудесно. Драбблы и мини низкорейтинга я уже деанонила, но осталось ещё две работы. И первая - сценарий, наконец доведенный до ума сценарий, спасибо,  H.G. Wells!

Акварельная кровь (19689 words) by fandom Force and Strength 2020
Chapters: 1/1
Fandom: Un Sang D'Aquarelle - Francoise Sagan
Rating: Teen And Up Audiences
Warnings: Major Character Death
Relationships: Constantin von Meck/Wanda Blessen, Constantin von Meck/Maud Mérival, Constantin von Meck/Romano
Characters: Constantin von Meck, Maud Mérival, Wanda Blessen, Romano - Character
Additional Tags: World War II, Historical References, Drama, Screenplay/sсript Format, Don't copy to another site
Series: Part 4 of Челлендж 2020
Summary:

Кинорежиссёр Константин фон Мекк познаёт в оккупированной Франции особенности своей "акварельной" крови.

(Сценарий по роману Франсуазы Саган "Un sang d'aquarelle", выходившему в русском переводе под названием "Рыбья кровь")

И небольшой миник.

Бета  Gevion
Семеро (1512 words) by fandom Force and Strength 2020
Chapters: 1/1
Fandom: American Gods - Neil Gaiman, American Gods (TV), Prison Break
Rating: Mature
Warnings: Rape/Non-Con
Characters: Theodore "T-Bag" Bagwell, John Abruzzi, Benjamin "C-Note" Franklin, Original Characters, Greed, Sloth, Wrath, Envy, pride - Character, Lust - Character, Gluttony - Character
Additional Tags: Fanfiction, Crossover, Drama, Mystery, Prison, Fandom Kombat 2020, Don't copy to another site, Seven Deadly Sins
Series: Part 5 of Драбблы и мини высокого рейтинга 2020
Summary:

Не все интересовались грызнёй богов.

А ещё я немного побыла историком-любителем, вновь в замечательной компании History Porn. С вами здорово, ребята, тепло и интересно. Тут я неожиданно разошлась. Чего только не натворила. Мало, но сердито.



Кассандра (229 words) by fandom_History_P_2020
Chapters: 1/1
Fandom: Ancient Greek Religion & Lore, Ancient History RPF
Rating: Teen And Up Audiences
Warnings: Rape/Non-Con
Relationships: Cassandra/Ajax
Characters: Ajax, Cassandra (Ancient Greek Religion & Lore)
Additional Tags: Angst, Ancient History, Ancient Greece, Poetry, Drabble, Drama
Summary:

Кассандра пытается найти убежище, но не находит.

Немного огня (714 words) by fandom_History_P_2020
Chapters: 1/1
Fandom: Historical RPF, Ancient Greek Religion & Lore
Rating: Mature
Warnings: No Archive Warnings Apply
Relationships: Cassandra/Helen of Troy (Ancient Greek Religion & Lore)
Characters: Cassandra (Ancient Greek Religion & Lore), Helen of Troy
Additional Tags: Humor
Summary:

Кассандра очень зла на Елену, прекраснейшую из цариц.

Название: Мелодии любви
Канон: исторический РПФ
Форма: фанмикс
Пейринг/Персонажи: Л.В. Бетховен/Джульетта Гвиччарди, Г.Берлиоз/Генриетта Смитсон, Ф.Шопен/Констанция Гладковская, Ф.Шопен/Мария Водзиньская, Ф.Шопен/Дельфина Потоцкая, Ф.Шопен/Жорж Санд, М.И. Глинка/Екатерина Керн, П.И. Чайковский/Дезире Арно
Категория: гет
Жанр: романтика
Рейтинг: G
Количество: 8 треков
Примечание: Произведения, посвященные любимым

"Одной любви музыка уступает, но и любовь — мелодия". А. С. Пушкин.

Музыка - о, сколько страстей, нежности, страдания и любви сокрыто в ней! Любовь частенько дарила вдохновение музыкантам, нашёптывая им лёгкие летящие вальсы или лирические романсы, страдания неразделённой любви выливались в сонаты, а грёзы - в целые симфонии. Давайте послушаем те произведения, которые были посвящены любимым женщинам великих композиторов.

1. Л.В. Бетховен "Лунная соната" (посвящена Джульетте Гвиччарди)

2. Г. Берлиоз "Фантастическая симфония" (посвящена Генриетте Смитсон)

3. Ф. Шопен "Большой блестящий вальс ми-бемоль мажор, соч. 18" (посвящен Констанции Гладковской)

4. Ф. Шопен "Вальс ля-бемоль мажор, соч. 34, № 1" (посвящен Марии Водзиньской)

5. Ф. Шопен "Вальс Минутка, соч. 64 № 1" (посвящен Дельфине Потоцкой)

6. Ф. Шопен "Вальс фа-мажор, соч. 34 № 3" (посвящен Жорж Санд)

7. М.И. Глинка "Вальс Фантазия" (посвящен Екатерине Керн)

8. П.И. Чайковский "Романс фа-минор" (посвящен Дезире Арто)


Название: "Классический" РПФ
Бета:  belana
Размер: мини (1095 слов)
Фандом:история Древнего мира, Англии, Италии, У. Шекспир "Антоний и Клеопатра", "Ричард II", "Ромео и Джульетта", В. Гюго "Лукреция Борджиа", А. Дюма "Три мушкетёра"
Пейринг/Персонажи: Антоний и Клеопатра, Ричард II и королева Изабелла, прототипы (возможные) Ромео и Джульетты, Лукреция Борджиа и её мужья (настоящие и мнимые), Анна Австрийская и герцог Бекингем
Категория: джен с элементами гета
Жанр: фандомная статья
Рейтинг:G
Краткое содержание: о том, как классики мировой литературы грешили РПФом.

Нам кажется, что РПФ — это порождение исключительно современной фан-культуры. Но так ли это? Мы предлагаем вам познакомиться с несколькими случаями, когда авторы не только избирали своими героями реально существующих людей, но и «подгоняли» под свои авторские нужды их романы и биографии.

***

Всем известный Уильям Шекспир написал немало исторических хроник, действующими лицами которых являлись видные деятели британской или мировой истории.

В «Антонии и Клеопатре» он обращается к популярной в своё время истории любви между легендарной египетской царицей и римским наместником. Эта история вызывала много толков. Главным вопросом было — а есть ли там любовь? Или Клеопатра всего лишь пыталась не потерять положение царицы и обеспечить спокойное будущее своим сыновьям, потому и вскружила голову императорскому наместнику, погубив и его, и себя? Историки не могут ответить на этот вопрос. А вот Шекспир смог. Его герои действительно друг друга любят, да как! «Любовь ничтожна, если есть ей мера…»

Придерживаясь исторической канвы, автор проводит героев, а за ними и читателей через все перипетии сложной любовной истории. Обычно разделяя понятия «любовь» и «страсть», чётко подразумевая нечто чистое, возвышенное под первым, и тёмное, разрушительное под вторым, тут Шекспир, по собственному выражению, меры не придерживается. В этой истории есть и страсть, и почти благоговейное восхищение, и злая ревность, коварство и насмешки и безусловная решимость отдать жизнь за другого.

Вот что делает с автором историческая загадка.

В исторической хронике «Ричард II» Шекспир и вовсе кроит любовную линию под себя, под художественные особенности пьесы. Надо отметить, что образ короля Ричарда сам по себе претерпел огромные изменения, но королева Изабелла изменилась до неузнаваемости.

Во время описываемых событий Изабелле было около 10 лет (разные источники называют разные цифры, от 10 до 12). И с королём её связывали скорее отцовско-дочерние отношения, чем супружеские. Потеряв горячо любимую первую жену, Анну Чешскую, Ричард не хотел видеть рядом с собой другую женщину. Однако женитьба была необходима — наследника у короля не было. Удивив всех, новой королевой Ричард избрал ребёнка, намереваясь вырастить себе подругу и соратницу, и да, совершенно не заботясь о наследниках. Надо сказать, что характер у девочки оказался твёрдый. После смерти Ричарда она, тогда ещё совсем юная девушка, не согласилась выйти замуж за сына нового короля, предпочтя удел изгнанницы.

Шекспир, кажется, застыл на распутье. Художественные задачи требовали королевы взрослой, её не должен был играть ребёнок. По большому счёту, роли в сюжете Изабелла не играет никакой. Сперва она чувствует, как сгущаются тучи, а потом прощается с Ричардом. Роль её исключительно эмоциональная — подчеркнуть слабость короля. Но вот незадача, в монологах королевы всё же проскальзывает ребёнок. Ужасаясь состоянию Ричарда, она использует много эпитетов, при этом помпезные вроде «подобия погибшей Трои» и «Ричарда гробницы» соседствуют с такими неожиданно детскими сравнениями короля со львом и нынешнего незавидного его положения с положением школьника: «Покорно терпишь кару, прут целуешь…», желает то во Францию ехать вместе с Ричардом, то играть в жену декабриста, а он, конечно, доверяет ей своё горе, но не забывает дать чёткие инструкции, кто делать дальше, да два раза повторить, да ещё Нотумберленду разок, для верности.

Вот что делают с автором противоречия.

Но иногда Шекспир не столь явно рассказывал о реальных людях и событиях. Так, например, вечный сюжет о Ромео и Джульетте вполне может быть основан на истории вражды веронских семейств Дель Капелло и Монтиколи. Пытаясь упрочить своё положение, представители семейств не останавливались ни перед чем. Сменившие их Ла Скала были не лучше, враждуя с другими благородными семействами. 6 июля 1381 года у домов знатного семейства Ногарола было найдено тело любимца многих 21-летнего Бартоломео Ла Скала. Он был заколот. В убийстве обвинили, как это ни странно, девушку из семьи Ногарола и её возлюбленного. Они погибли под пытками, но не признали за собой вины. Может, именно от этой истории оттолкнулся Шекспир, создавая печальнейшую на свете повесть.

***

Виктор Гюго также не устоял перед тем, чтобы представить нам собственный взгляд на некоторые скрытые во мраке веков истории.

Жизнь Лукреции Борджиа в одноименной пьесе он расцветил щедро, придав ей одиозности. Он сделал её убийцей трёх мужей, что правдой не являлось. Первым мужем Гюго называет некоего испанского дворянина, имя которого не указывается. Его ждала незавидная участь — отравление. Второй муж был не отравлен, а насильно приведён к разводу, третий — заколот пиками. На деле же нет доказательств причастности Лукреции к расторжениям тем или иным способом своих браков, тут роль играли политические интриги. Альфонсо Арагонского она сама выхаживала после ранений, но он был задушен в кровати.

Более того, многочисленные дети Лукреции Борджиа исчезли. Остался только один — сын от брата, который чудом спасся и представляет для Лукреции единственное важное ей сокровище. Надо ли упоминать, что наличие этого сына — плод фантазии автора? Тем более, что в описанное время Лукреции Борджиа было около 20-25 лет, и у неё физически не могло быть двадцатилетнего сына.

Кроме того, Гюго недвусмысленно говорит о неверности Лукреции. Хотя речь скорее идёт о её репутации, поскольку даже не имея прямых доказательств, муж не сомневается, что жена ему изменяет.

Всё это результат намеренного очернения образа. Лукреция Борджиа предстаёт этакой демоницей, кровосмесительницей и развратницей, радостно травящей и душащей народ направо и налево чуть не самолично, способной устроить из отравления целое представление. И автор «по заслугам» предоставляет ей мучаться недостижимостью сыновней любви, а также наказывает «Эдиповым роком». Что бы она не делала, чтобы спасти сына, всё только приближает его смерть.

К сожалению, следует признать, что образ, созданный Гюго, прижился в мировой культуре.

Вот что делает с людьми увлечение.

***

Александру Дюма-отцу ошибочно приписывают выражение «развесистая клюква». Дескать, любил красное словцо человек, а информацию проверять не любил. Это потом уже выяснили, что под сенью клюквы отдыхал в России совсем другой путешественник. Но зато Дюма привёз из России (с любовью!) новые звучные женские имена — Телятина (Teljatine) и Телега (Telegue).

Неудивительно, что его пылкую фантазию поразил эпизод, описанный в мемуарах камердинером Анны Австрийской. В 1625 году в составе группы придворных, сопровождавших французскую принцессу в Англию для заключения брака с Карлом Первым, во Франции появился блестящий герцог Бекингем. Во время поездки между герцогом и скучавшей в браке королевой возник интерес. В мемуарах указывается, что было и свидание ночью в саду. Однако закончилось оно криком королевы и вторжением придворных. Более Анна Австрийская и герцог Бекингем не встречались. Но много ли нужно досужей толпе?

И много ли надо пылкому писателю? В романе «Три мушкетёра» Дюма разошёлся не на шутку — связал герцога и королеву страстной любовью, не знающей ни границ, ни страха, устраивал им тайные свидания под покровом ночи, ради которых герцог преодолевал море, заставлял хитроумнейшим образом обманывать короля и кардинала Ришелье, закручивал вокруг них интриги, пока, наконец, не убил герцога рукою несчастного Джона Фельтона.

Вот что с людьми делает буйная фантазия.

Что ж, и классики не безгрешны, и им иногда так хочется взять за руку короля или королеву, чудесную даму или пылкого юношу и привести их туда, где им обязательно нужно быть. Разве это плохо?

А ещё меня занесло в мистико-ужасные дали Mystic & Horror. Замечательная команда, с которой было интересно, не умею я всё-таки писать ужастики, но рада встретить тех, кто умеет.


Название: А почему никто не додумался сфотографировать ночью?
Бета:  sillvercat
Размер: мини, 1116 слов
Пейринг/Персонажи: Джон, жители деревни
Категория: джен
Жанр: мистика, ужасы
Рейтинг: R
Краткое содержание: По заявке с инсайда: "сюжет про Арарас - деревня вампиров (в Бразилии), местность так называется по причине очень высокого процента среди населения носителей генетического заболевания кожи, для которых нахождение под солнцем абсолютно противопоказано
Но может дело не только в этом?"
Предупреждение: смерть второстепенных персонажей, описание трапезы вампиров
Для голосования: #. fandom Mystic & Horror 2020 — "А почему никто не додумался сфотографировать ночью?"

Обычно схема Антонио работала без сбоев. Ищешь в интернете очередного купившегося на байки журналистов, описываешь ему расчудесный прием, который окажут ему в Арарасе. Конечно, тут самое главное — поймать на крючок, к каждому приходится находить свой подход, кому обещаешь настоящую «деревню вампиров», кому — печальное наследие колонизаторов, кому и вовсе виды на несуществующий священный водопад. И как только клиент готов, а задаток получен, можно считать — дело в шляпе. Встречаешь клиента в аэропорту, кормишь (желательно, вкусно), поишь (обязательный пункт), получаешь денежки и, задвинув очень сложную бодягу про невозможность твоего появления в деревне, даешь координаты, следуя которым через десять минут клиент окажется на месте. Координаты немного менялись каждый раз, но неизменно выводили или к реке, или заводили в лес. Через полчаса-час телефон разрывался от смс и раскалялся от звонков, через пару часов до клиента доходило, и он начинал проклинать Антонио. А ему и горя мало — денежки возврату не подлежат, а клиент не дурак — обратно дорогу найдет. Некоторым особо речистым он даже признавался, что Арарас не видел в глаза ни разу.

Но сегодня, странное дело, телефон молчал. Антонио ждал-ждал, не дождался, выругал простофилю и отправился в бар.

***

Дорога была. Наверное. Когда-то. Иначе бы не привела в деревню.

Эти десять минут были впечатляющими — отдельный аттракцион. Но вот деревья расступились перед вполне сносной проселочной дорогой, а ещё через пять минут за стволами замелькали дома. Арарас.

Джон сделал всего пару снимков — ребенок под затейливой конструкцией из картонных коробок, двое мужчин, закутанных словно жена султана, хотя одеяния их были не черные, а наоборот, до мельтешения в глазах яркие и пестрые — куча платков, футболки, водолазки, и глаза были закрыты солнцезащитными очками. И все же Джон был недоволен «уловом». Такие же фотографии выдавал поисковик на запрос «деревня вампиров в Бразилии». А хотелось чего-то уникального, интересного.

И тут его осенило. Ведь до сих пор никто не снимал «деревню вампиров» ночью! Вот оно!

На Джона не обратили ни малейшего внимания в маленьком магазинчике. Усталая продавщица, пытающаяся скрыть страшное, красное, облупившееся лицо за распущенными шикарными черными волосами, без особого интереса сдала ему комнатку над магазинчиком. Но едва Джон обмолвился, что хочет поснимать деревню ночью, ее так и подбросило. Она выспросила все, откуда он, кто, зачем захотел снимать. Джон едва отделался. Но едва он расположился в маленькой комнатушке, в дверь постучали.

— Сеньор, — продавщица была крайне возбуждена, — я приглашаю вас на ужин. Мы, вся наша семья, очень хочет, чтобы вы снимали нас.

Джон вежливо улыбнулся. Что ж, начнет с милой семейной картины, а дальше пойдет на улицы. Продавщица, благодаря, ушла. Джон, уставший от жары и дороги, но очень довольный собой, уснул. Проснулся он на закате. В предвкушении щелкнул пару раз затвором, запечатлев вид из окна, и направился прогуляться перед ужином. В магазинчике внизу никого не было, поэтому он постарался в немногих понятных словах предупредить свою хозяйку о том, что вышел прогуляться и ни в коем случае не забыл о ее любезном приглашении.

Улицы были пусты и тихи. Но это были уже не мертвая тишина и безлюдье, которые царили здесь днем. Словно за каждым окном, за каждой дверью затаилось ожидание, напряжение, как на радео, когда вот-вот стойло откроют, и на арену выскочит разъяренный бык.

Солнце опустилось. Джон брел по улицам, задумавшись. Жара спала, было так хорошо, что он и забыл, зачем вышел. Очнулся только после того, как услышал голоса за спиной. И впереди. И по бокам.

Джон не заметил, как улицы заполнились людьми: гуляющими парочками, детишками, к воротам вышли старики. Джон пару раз щелкнул затвором камеры, не замечая странного выражения лица «моделей». Стоило им заметить незнакомого белого фотографа, люди бросали прежние занятия, застывая в удивлении, а потом начинали, кто таясь, а кто явно, следить за ним. Кто-то даже отправился следом. Джон был расстроен — фото Арараса после заката не впечатляли. Впрочем, что-то в них было… Что-то особенное. Но что?

— Эй! — крепкая рука ухватила его за плечо. — Стой!

Дальше Джон не понял. Перед ним стоял здоровый верзила и весьма настойчиво тянул Джона за собой. И тут он понял, что же удалось ухватить его камере.

На всех известных фото жители Арараса напоминали отравленных газом времен Первой мировой — изъеденные болезнью лица, покрытые язвами и ранами руки, отсутствующие носы и уши. Сейчас же перед ним стоял молодой детина, пышущий здоровьем. Черная кожа поблескивала при луне, пальцы, ухватившие плечо Джона, были крепки и цепки, и никаких очков, глаза незнакомца поблескивали при луне, как у кота. Он продолжал куда-то тащить Джона, что-то говоря, почти ласково, зовуще, и вдруг Джон заметил — у детины слюна бежит. Местный идиот! И надо было так попасть!

Спасение пришло внезапно. Какая-то женщина властно окликнула детину:

— Ei! Este é o meu alimento!*

Джон не понял, что сказала женщина, но детина, пусть и неохотно, его отпустил. Спасительницей оказалась его хозяйка. Она была весьма обеспокоена:

— Сеньор, вам не надо выходить…

Джон смотрел на нее во все глаза. Детину он видел впервые, но перемена, произошедшая с его хозяйкой, была поразительна. Никаких ожогов на коже, никаких красных оспин — она была прекрасна. И, оказывается, молода. Теперь на ней было шикарное платье, открывающее соблазнительную спину, глаза, казалось, лучились. И она явно старалась увести его с улицы.

— Пойдемте, нам пора.

Пока они дошли до магазина, хозяйка вела себя странно, кружила вокруг Джона, явно огрызалась на всякого, кто пытался к ним приблизиться. Да и люди кругом были далеко не дружелюбны. Джон, конечно, слышал, что не в каждой бразильской деревне рады белому, но чтобы так…

Магазинчик он нашел богато украшенным. Внутри его поджидали муж хозяйки, тихий, оценивающе глядящий, ее сестра, шумная и крикливая, и двое детей — мальчик и девочка, близнецы, по виду лет пяти. Все тут же окружили Джона. Говорила только сестра хозяйки, но так как английского она не знала, а хозяйка не все вопросы могла перевести, разговор не задался. В дверь постоянно стучали, за окнами Джон заметил целую толпу. Семья хозяйки, кажется, людей за окнами совсем не замечала. Сама она пару раз крикнула что-то из-за двери. Остальные же медленно обходили Джона, долго смотрели на него. Круг сужался, сужался.

У Джона мелькнула мысль, что так акулы кружат вокруг добычи. Наконец, раздраженный до невозможности, он обратился к хозяйке:

— Ну так что у нас на ужин? Я, честно сказать, умираю с голоду…

Хозяйка чарующе улыбнулась:

— Вы.

Джон нахмурился, но ничего не успел спросить — упал, закричав. Близнецы с упорством и сноровкой терьеров дружно цапнули его под коленями. Стук в дверь усилился. Джон попытался встать, стряхнуть с ног детей, но те висели на нем, не собираясь отпускать, грызя ноги. Что-то навалилось сверху — это муж хозяйки невозмутимо сел на него, не давая шевельнуться. Хозяйка с сестрой схватили его за руки, резко вытягивая. Хрустнули суставы. Джон орал от боли и ужаса, а они с улыбками впились в его запястья. Он почти потерял сознание, когда над ухом ощутил жадное чавканье и шею пронзила еще одна волна боли.

Тело Джона забилось в отчаянной инстинктивной попытке вырваться. Но это было бесполезно. Последнее, что он слышал, было чавканье и хрипловатый смех.
________
* Эй! Это моя еда!


Название: Золушка
Бета:  silvercat
Канон: одноименный мультфильм студии У. Диснея
Размер: мини, 1125 слов
Пейринг/Персонажи: Золушка, Фея, мачеха и сестры, принц
Категория: джен
Жанр: мистика, ретеллинг, ужасы, сказка
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: старая сказка на новый лад.
Примечание: по арту из серии «Злые принцессы Дисней» (i.pinimg.com/564x/c9/1c/07/c91c07be7fd71bec28bb...)
Предупреждение: смерть второстепенных персонажей
Задание: «Сказки и легенды мира»

Давным-давно в одном королевстве жил богатый знатный человек. Щедро одарила его судьба: амбары ломились от припасов, денег куры не клевали, все горожане кланялись при встрече, а дома ждали любимая жена и дочь.

Но случилось однажды несчастье — умерла его молодая жена. Тосковал он год, тосковал другой, но делать нечего — на третий год привел в дом новую жену, вдову с двумя дочерьми. Она была весьма хороша собой, да только сердце было у нее холодное, словно камень.

Крепко невзлюбила она свою падчерицу, скромную и работящую девушку. Мачехины дочери спали до полудня, а после набивали животы, да донимали портних, транжиря деньги, а эта и завтрак приготовит, и кружево починит, да все с улыбкой, с песенкой. Вот и решила мачеха ее извести. То там помоги, то здесь принеси, а сама и кухарку отпустила, и прачку. Так что скоро бедная девушка вынуждена была всю работу по дому исполнять. Отец хотел было нанять помощниц, да мачеха отговорила:

— Ну посмотри, как у Золушки хорошо получается! Куда до нее этим замарашкам!

Так и повелось Золушкой девушку звать. День деньской проводила она в домашних заботах, и скромное ее платьице вечно было в золе.

Однажды по улицам городка пронеслись гонцы. Король созывал всех жителей на бал в честь возвращения принца из дальних краев. Золушке очень хотелось пойти на бал, но разве можно было об этом мечтать! Отец ее незадолго до того умер, и теперь никто даже в шутку не хвалил Золушку, получала она только брань да колотушки.

Узнав о бале, мачеха и сестры повелели Золушке сшить для них самые пышные, самые роскошные платья, такие, чтобы на балу только на них и смотрели. Добросердечная Золушка в точности исполнила их желание. Впервые за долгое время она попросила за свой труд награду — поехать на бал вместе с ними.

Осмеяла ее мачеха да и укатила с дочерьми на бал. Стало Золушке так одиноко, так тоскливо, что расплакалась она впервые за долгое время. И вдруг откуда ни возьмись перед ней появилась маленькая старушка в плаще, осыпанном звездами, и с волшебной палочкой в руке. Это была Фея крестная.

Поведала ей Золушка о своем горе. Но Фея только неодобрительно поджала губы:

— Дитя, я не поощряю лень и строптивость! Если твоя матушка считает, что ты недостойна быть на балу, не хвалит тебя, значит, ты плохо работаешь и ведешь себя дурно!

Но Золушка так плакала и молила о чуде, что Фея в конце концов согласилась:

— Ну ладно, ладно, дитя! Я подарю тебе чудо, и ты попадешь на бал, но… — тут Фея недобро улыбнулась, — у меня есть условие. Я дам тебе лучший наряд, лучший экипаж, но равно в полночь, запомни, ровно в полночь ты должна быть тут, на этом самом месте! Не успеешь — чары исчезнут, и вся твоя пышность обратится соломой! Согласна ли ты?

— Согласна! Согласна! Спасибо, Фея крестная! — вскричала Золушка.

Фея закружилась вихрем, рассыпая серебряные искры вокруг. Все, на что они падали, преображалось. Огромная тыква стала расти, обзавелась парой колес и ажурными фонариками. Два мышонка, единственные друзья Золушки, обратились в красавцев-рысаков, а мимо пробегающая крыса — в длинноносого кучера. Сама же Золушка под дождем волшебных искр с замиранием сердца следила за тем, как ее обноски исчезали, а вместо них появлялось волшебно-голубое платье, а на ногах засверкали настоящие хрустальные туфельки.

Фея проводила Золушку на бал. Только вот напомнить об условии позабыла. Только когда карета скрылась из виду, коварно улыбнулась, взмахнула палочкой и исчезла.

Золушка на балу стала самой прекрасной, сияющей гостьей. Таинственная красавица вскружила голову принцу, да и сама потеряла счет времени. Спохватилась Золушка только тогда, когда часы на башне возвестили — до полуночи пять минут. Убегая из дворца, она чуть было не потеряла туфельку, в последний момент успела ее подхватить и, скинув вторую, босиком вскочила в карету.

Как сумасшедшие неслись кони, ветер свистел. Вот-вот уже дом! Он виднеется за деревьями! Вот и родное поле!

Но тут карета остановилась и затрещала. Золушка схватилась за дверь, но пальцы попали во что-то вязкое, мягкое. Тыквенная мякоть! Карета упала с высоты колес, пискнули, разбегаясь, мыши. Золушка изо всех сил толкнула тыквенный бок, толстая шкура неожиданно лопнула, и Золушка вскрикнула — огромный острый осколок, словно нож, вонзился в бок. Но почему же ей не больно? Сквозь прореху волшебного платья не кровь лилась — ползла солома. Золушка из последних сил потянулась к свету, в пролом, ей удалось даже расколоть тыкву пополам!..

Фея крестная неодобрительно покачала головой. Перед ней стояла огромная тыква, вонзившая в землю тугие зеленые усы. Тыква была расколота, а в ней торчало удивительное пугало: ярко-голубые глаза-пуговицы, на голове высокий клок чистой соломы, перехваченный лентой, небесного цвета платье.

— Я же говорила, что не одобряю легкомыслия. Хотя жаль… Хорошее было чудо… — вздохнула Фея. — Ладно уж.

И она оставила у тыквы хрустальные туфельки. Медленно уплывая прочь, она не видела, как пугало неловко повернуло ей вслед голову, а зашитый вроде бы рот разошелся по шву в зловещей улыбке.

К тыкве подбежала мышка. Трудно было теперь узнать в этом существе прежнего друга и помощника Золушки. Одежда истрепалась, глаза горели красным огнем, а нос беспрестанно шевелился. Мышонок забрался по тыкве и юркнул прямо в холстинную ладонь.

— Мышшшшка, спешшшши к матушшшшке, — прошелестело пугало.

Мышка юркнула в траву. А вскоре вернулась. Устроившись в теплых руках Золушки, мышонок рассказал, что мачеха и сестры ужасно бранились, не найдя дома Золушку, решили выгнать ее из дому в тот же миг, как вернется. А потом мачеха в сердцах скрипнула зубами:

— Нужно было не церемониться с ней, отравить, как отца, и всех делов!

Порванная улыбка пугала только больше скривилась.

— Сссспассссибо, малышшшш, — и вот уже стоит у тыквы Золушка, такая же, как была. Только платье в соломе, глаза поблескивают тускло, как пуговицы, да туфельки хрустальные разбиты.

А в следующий миг Золушка уже входила в свой дом. На нее тут же накинулись сестры, только их щипки и толчки будто и не чувствовала девушка, направляясь прямо к мачехиной комнате. Та встретила ее бранью:

— Да как ты посмела явиться? И что на тебе за платье, где ты его украла? И в чем оно? Где, на какой соломе и с кем ты кувыркалась, потаскуха?

Больше ничего не успела мачеха сказать — огромный кусок тыквенной шкуры заткнул ей рот, ввинчивался глубже и глубже, разрывая губы, царапая глотку. Так и упала замертво, выпучив глаза. Сестры завизжали, прочь кинулись. Только куда ни побегут, везде сестрица встречает, улыбаясь широко. Запустила одна из сестер в Золушку тяжелым подсвечником, едва та успела прикрыться локтем, но вместо крика треск раздался, а вместо крови из раны — солома! Как увидели это сестры — от ужаса застыли. А Золушка их обняла, соломой царапая, та так и оставила вытаращившихся, словно удивленных очень, с пучком соломы во рту у каждой.

Тут и рассвет забрезжил, исчезла Золушка. И тыква на поле пропала.

А на следующую ночь вновь явилась. Подлетел к тыкве ворон в зеленом колпачке и сел на краешек.

— Летттиии во дворецццц, — прошелестело пугало.

Скоро вернулся ворон и рассказал, что принц не кинулся на поиски красавицы, а жалел лишь об одном, что не уговорил ее в отдельных покоях затвориться.

— Сссссспассссибо, птичччччка, — и вот уже тыква с пугалом в темной тихой комнате дворца. Вот и постель принца. Проснулся он от шороха громкого, глядит, а рядом с постелью жуткое пугало, хватает его за руки и шелестит, солому из разрезанного рта сыпля. Закричал принц, хотел вскочить, но крепко тыквенные усы обхватили, к кровати прижали. А пугало наклоняется, будто поцеловать хочет. Вбежавшие стражники нашли на постели принца, засыпанного соломой и уже бездыханного.

А тыква опять очутилась на своем поле и исчезла на рассвете.

На третью ночь вновь возникла тыква, боками сверкала при луне. И пугало в нем торчит, мышонка гладит, с вороном перешептывается.

— Пора наведатьсссссся к Ффффффее крессссссстной, мои малышшшши.


Название: Рапунцель
Бета: priest_sat
Канон: одноименный мультфильм студии У. Диснея
Размер: драббл, 99 слов
Пейринг/Персонажи: Рапунцель, рыцари
Категория: джен
Жанр: мистика, ретеллинг, ужасы, сказка, стихотворение
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Старая сказка на новый лад.
Примечание: по арту из серии "Злые принцессы Дисней" (zagge.ru/wp-content/uploads/2015/09/1619.jpg)
Предупреждение: смерть второстепенных персонажей, подражание народной песенке

Дева-принцесса в башне жила.
Тилим-бом-бом-тилим.
Рыцаря долгие годы ждала.
Тилим-бом-бом-тилим.

Много стремилось туда молодцов.
Тилим-бом-бом-тилим.
Но не вернулся обратно никто.
Тилим-бом-бом-тилим.

Первый рыцарь, увидев — краса,
Тилим-бом-бом-тилим,
Вздумал трофеем везти у седла.
Тилим-бом-бом-тилим.

Быстро взметнулось золото кос,
Тилим-бом-бом-тилим,
У рыцаря уха нет и срезан нос.
Тилим-бом-бом-тилим.

Второй решил — дева будет женой,
Тилим-бом-бом-тилим.
В башне ей славно его ждать одной.
Тилим-бом-бом-тилим.

В золота волнах блуждал наш герой,
Тилим-бом-бом-тилим,
Пока не прикончен был сковородой.
Тилим-бом-бом-тилим.

Третий только войти и смог —
Тилим-бом-бом-тилим,
В волнах золотистых бедный утоп.
Тилим-бом-бом-тилим.

Милая крошка всё в башне живет,
Тилим-бом-бом-тилим,
Ждет, кто еще к ней дорогу найдет,
Тилим-бом-бом-тилим.

Название: Люцифер, ангел и отрубленные головы
Форма: перевод канона
Размер: мини (2070 слов)
Пейринг/Персонажи: лирические герои
Категория: джен
Жанр: драма, ангст
Рейтинг: G
Краткое содержание: несколько переводов песен Вольтера о мистических существах и людской жестокости
Примечания: Аурелио Вольтер Эрнандез — современный американский автор и исполнитель в жанре «дарк-кабаре», aвтор серии книг на тему готической субкультуры, романов "Call of the Jersey Devil" и "The Legend of Candy Claws" и сборников графических новелл "Chi-chian", "Oh My Goth!" и "DEADY".

Подробнее

ru.wikipedia.org/wiki/Voltaire

1."Almost Human"
Песня о Люцифере. Удаётся Вольтеру ролевая лирика, вот удаётся, что радует, дело-то сложнейшее - не о ком-то написать, а дать нам нечто подслушать. Тут психологизм нужен, и он есть.

Песня

Текст

Almost Human

What did i ever do to you
That you should treat me this way?
Is it really such a crime
For an angel to speak his mind?
In time i'll try to shed some light
If i were a big boy i wouldn't cry
But since i'm not a big boy i'll have to cry

What did I ever do so wrong
That you should cast me from grace
Though I love to rule in hell here
How i miss the taste of heaven
Its soft and cool embrace
If i were a big boy I wouldn't cry
But since i'm not a big boy
I'll have to close my eyes
And picture what's it's like

I'm just like you
Im made by him
Despised by they
I'm almost me
I'm nearly human look at me
I'm almost a human being
I'm just like you
Made by him
Despised by they
I'm almost me
I'm nearly human
Pity me I'm almost a human being

I still remember your light
It was streaming down
And burning out my eyes
If I were a big boy i wouldn't cry
But since I'm not a big boy
I'll have to close my eyes
And picture what it's like

I'm just like you
Im made by him
Despised by they
I'm almost me
I'm nearly human look at me
I'm almost a human being

There tears are real
I'm jealousy I'm spite and hate
To the core I'm mean
I'm nearly human look at me
I'm almost a human being
I'm just like you
Better than he
To hell with they
I'm almost me
I'm nearly human
Pity me I'm almost a human being

Don't touch me
I couldn't bear the thought of it now
Don't touch me
I couldn't bear the strength
Don't touch me
I couldn't bear the thought of it now
Touch me touch me touch me
Don't touch me touch me touch me.

Примерный перевод

Почти человек

Чем я тебе так насолил,
Что со мной нужно вот так?
Это что же - преступленье
Ангелу мнение иметь своё?
Когда-то света пролью чуть.
И если взрослый я уже, не надо плакать мне,
Но так как ни черта не взрослый, то вот и слёзы.

Что же такого сделал я,
Чтоб отлучать от небес?
Да, мне нравится мой трон тут, в Аду,
Но как скучаю я по Раю,
Объятьям облаков.
И если взрослый я уже, не стоит плакать мне,
На деле я не вырос,
Так закрывай глаза
И представляй... Теперь

Я, как все вы -
Созданный им,
Призрен ими,
Почти что я!
Не человек чуть. Посмотри -
Почти что человек.
Я, как все вы -
Созданный им,
Призрен ими,
Почти что я,
Не человек чуть!
Так пожалей, ведь я почти что человек.

Я ещё помню твой свет,
Он лился вниз
И выжигал глаза.
И если взрослый я уже, не стоит плакать мне,
На деле я не вырос,
Закрою-ка глаза
И буду представлять.

Я, как все вы -
Созданный им,
Призрен ими,
Почти что я,
Не человек чуть! Посмотри -
Почти что человек.

И слёзы - правда,
Я ненавижу, злюсь и ревную,
Прогнил до основ!
Не человек чуть... Посмотри -
Почти что человек.
Такой, как ты -
Лучше, чем он,
С ними в Аду,
Почти что я,
Не человек чуть.
Так пожалей, ведь я почти что человек.

Не трогай!
Я даже мысли не снесу теперь.
Не трогай!
Ну не ломай меня.
Не трогай!
Я не могу сейчас даже подумать.
Но прикоснись, прикоснись...
Не трогай! Прикоснись, прикоснись...

2."Feathery Wings"
Кто-то говорит, что это вторая песня о Дьяволе, кто-то - что это об ангеле смерти. Кто-то считает, что герой - человек.
Песня написана была для жены, когда у неё умерла сестра. Вольтер до этого ходил рядом со смертью, а здесь оказался рядом с тем, кто впервые познакомился. И вот родилась песня.

Песня

Текст

Feathery Wings

You, there on the bridge
Where have you been, whats your name?
And you, there you on the wall
Where will you go to once you fall?
You, lost at sea
Do you need me, do you need directions?
Hey, put down the gun
What are you thinking?
You were someone's son

The taste of tears
The sting of pain
The smell of fear
The sounds of crying

A long, long time ago i fell to this place
From another dimesnion
And thrust amongst the beasts
And they way they behave borders on dementia
Now through all these years
I can barely take it
I don't think i can make it
Take me away from here
I want to go home

I'm so sick and tired of the
The taste of tears
The sting of pain
The smell of fear
The sounds of crying
As you standing at the edge of your life
What do you remember?
Was it all you wanted?

I'm trying to earn a set of feathery wings
I wish i could protect you here
Oh, please don't cry
Now smile as you're standing
At the edge of your life
Your troubles are over
Mine are just beginning
I'm trying to earn a set of feathery wings
To take me away from here
Its me you leave behind

If only i could have been there
I'd be a hand for the sinking
If only i could have been there
I'd be a prayer for the dying
See the pain etched in my face

I'm so sick and tired of
The taste of tears
The sting of pain
The smell of fear
The sounds of crying
As you're standing at the edge of your life
What do you remember?
Was it all you wanted?

I'm trying to earn a set of feathery wings
I wish i could protect you here
Oh, please don't cry
Now smile as you're standing
At the edge of your life
Your troubles are over
Mine are just beginning

I'm trying to earn a set of feathery wings
To take me away from here
Its me you leave
You're gone from here
Don't leave from here
Don't leave me here
I hate it here
You're gone from here
Don't leave me here
I need to see you smile!

Примерный перевод

Лёгкие крылья

Ты, там, на мосту, -
Где же ты был, как тебя зовут?
И ты, тот, что на стене, -
Куда пойдёшь, чтобы вновь упасть?
В море ты один -
Я тебе нужен? Подсказать, что делать?
Эй, пушку положи,
О чём ты думал,
Ты же чей-то сын. а...

Вкус слёз,
Жало боли,
Запах страха,
Звуки криков.

Так давно упал я в этом месте
(Было падать выше),
И застрял среди зверей
(Они ведут себя словно недоумки).
И теперь за годом год
Я еле тащу их,
И не вытащу, знаю.
Так забери меня отсюда,
Я так хочу домой...

Меня тошнит - устал
От вкуса слёз,
Пронзаний боли,
Запаха страха,
Звуков криков.
Стоя на краю своей жизни
Что ты вспоминаешь?
То, что было нужно?

Мне бы заработать пару лёгоньких крыл,
Мне тебя защитить бы.
Ну же, не плачь.
Улыбнись, стоя тут
На краю своей жизни -
Твоих бед больше нет,
А моим тут начало.
Мне бы заработать пару лёгоньких крыл,
Уносящих отсюда,
Где ты меня оставил.

Если б мог я быть здесь,
Я б не дал утонуть.
Если б я мог быть здесь,
Молился б об уходящих.
Смотри - боль вытравлена на лице.

Меня тошнит - устал
От вкуса слёз,
Пронзаний боли,
Запаха страха,
Звуков криков.
Стоя на краю своей жизни
Что ты вспоминаешь?
То, что было нужно?

Мне бы заработать пару лёгоньких крыл,
Я так хочу защитить тебя,
Ну же, не плачь.
Улыбнись теперь, стоя здесь -
На краю своей жизни.
Твоих бед больше нет,
А моим здесь начало.

Мне бы заработать пару лёгоньких крыл,
Уносящих отсюда,
Где ты меня оставил.
Ты ушёл отсюда,
Не оставляй это "здесь",
Не оставляй меня тут,
Ненавижу это "здесь".
А тебя уже нет,
Не оставляй меня здесь,
Прошу, ну улыбнись.

3."The Headless Waltz"
А это очень классный вальс. Тут революция во Франции, тут на дыхании одном, как кажется, проносится вихрь безумия, жестокости и человеческого страдания по поводу совсем уж и не физической безголовости. И предопределённость чувствуется, и бесконечная усталость с ней бороться. Полёт с лестницы, но с попытками схватиться за перила.

Песня

Текст

The Headless Waltz

As above, so below, place your bets
Which way the head will roll
Made in your image, we are at least
As twisted and mean as thee
'Fore your eyes, what a curious site
Your children have turned on you
And you say, you don't sleep well at night
Well, we'll take care of that for you

Belle Marie Antoinette
Love the pearls
They'll make a great tourniquet
Never did as you should and you claim
It was all for our very own good
'Twas a lie, a magnificent lie
Now, your subjects have turned on you
And you claim you had lots on your mind
Well, we'll take care of that for you

Get that damn thing off her neck
I'm the head of the board now I'm bored of her head
Sharpen up the blade, boys.
What are you waiting for?
Here's where we all get ahead!
Wipe that damn smile off your face
Or we'll lop it off clean with our new guillotine
Sharpen up the blade boys, what are you waiting for?
Here's where we all get ahead!

All my troubles, all my pain
Stems from this thing that you call a "brain"
Be my guest, sever me from the source of all my agony
What a shame, I've forgotten my name
Without the use of my brain and
My, bet I'll sleep well tonight
Without this head of mine

Get this damn thing off my neck
I'm the head of the board now I'm bored of my head
Sharpen up the blade, boys
What are you waiting for?
Here's where we all get ahead!
Wipe that damn smile off your face
Or we'll lop it off clean with our new guillotine
Sharpen up the blade, boys
Bells are now tolling, soon heads will be rolling

Please Sir, for me, Sir,
Won't you see if you see, Sir?
Oh dear, I dread
I seem to have lost my head
I think I left it about
It fell to the ground
And I kicked it around
Has anyone seen, no need to be mean,
My bloody, fat, ugly head?
Please Miss, for me, Sis,
Won't you see if you see, Sis
It's got black hair
And it's kickin' about in the square
I'm really not totally sure but
I think that it might have rolled into the sewer.
Has anyone seen, no need to be mean,
My bloody, fat, ugly head?

Примерный перевод

Безголовый вальс

Сверху что ж ? Снизу то ж –
Голова, пари, куда упадешь!
Образ Твой в нас, и мы
Минимум как Ты зло извращены!..
С глаз твоих – любопытнейший вид –
Твои дети – против тебя.
Говоришь, Творец в ночь плохо спит?
Что ж, забота уж не твоя.

О, Мари Антуанет,
Милый жемчуг
(Жгута лучше в мире нет)!
Всё идёт невпопад, но ты знаешь,
Что нам надо и как.
Что за ложь, грандиозная ложь!
А теперь от подданных никого,
И ты спать всё от дум не идёшь,
Что ж, работа по нам как раз!

Голову с плеч поскорей!
Я теперь во главе, не сносить её ей.
Лезвие острей, ну!
Чего же вы ждёте,
Уж в этом мы все во главе!
Ну-ка, улыбку с лица!
Или снимем её с головой подлеца.
Лезвие острей, ну! Чего же вы ждёте,
Уж в этом мы все во главе!

Беды все и вся боль
Собралась в том, что "мозгами" зовём.
Будь так добр, отдели от меня источник агонии!
Что за стыд! Имя я позабыл
(Мозг же не нужен)! И
Спорю, я спокойно засну
Без этой моей головы.

Голову с плеч поскорей!
Я теперь во главе, не сносить её мне.
Лезвие острей, ну!
Чего же вы ждёте,
Уж в этом мы все во главе!
Ну-ка, улыбку с лица!
Или снимем её с головой подлеца.
Лезвие острей, ну!
Под звон колокольный покатятся головы...

Сэр, я прошу, сэр,
Посмотрите скорей, сэр!
Кажется, я пропал -
Голову я потерял.
Думал, что она тут,
Но упала, и я
Как-то пнул её вдруг.
Кто-то видел её (ну что за зверьё!),
Отвратную мою башку?

О, мисс, прошу, мисс!
Сестрёнка, ну посмотри, нагнись!
Такой брюнет,
Им там все играют в крокет.
Я не уверен, но стоп! -
Она завалилась, мне кажется, в сток.
Кто-то видел её (ну что за зверьё!),
Отвратную мою башку?

@темы: ФБ, музыка, us two, чердаки и подвалы, фанфы

---

Des

Это действительно новое в жанре. Тут новизну диктует реальный первоисточник. Обычно история о маньяках - это история убийств или история расследований, ну, или всё вместе. Тут история свидетельства. Так уж вышло, что практически единственный свидетель (и единственный важный) - сам убийца. И полиция как по нотам идёт туда, куда он скажет и ищет тех, кого он смог вспомнить, пытаясь при этом сохранить лицо.

Действительно с большим тактом подошли тут к реальным историям, людям. Аккуратно к общественным проблемам. Девиз - имеющий очи да увидит. Всё не в лоб, всё деликатно. Ни в коем случае не кровавый ужастик, ни в коем случае не оправдание и восхваление, ни в коем случае не нездоровый интерес. Рассуждение, пожалуй. То, которое Мастерсу не удалось - как получился Нильсон? Точнее, как получился Дес?

Поначалу может показаться, что собственно маньяка тут не так уж много. Не играет он первой скрипки. Вот и полицейский с его отчаянием добиться, понять, выиграть. Вот и люди с поломанными жизнями. Вот и жадные зеваки. А вот он, Неприметный. Но это не так. Он главный. Он отчаянно хочет быть главным. Он переломал всех, до кого дотянулся, и смотрит. Что он хочет увидеть? Наслаждается ли? Испуган ли? Неизвестно. Нильсон - варан. Хищный холодный ящер. С непроницаемым жёстким взглядом, каменным лицом. Резкий. Непредсказуемый. Умный. Но, в отличие от ящера, действительно безжалостный трус. Безусловно, он мертвец. Безусловно, он не родился таким. И здесь будут дорожки, пути, ведущие от него назад, к истокам. Безусловно, можно сожалеть о том человеке, который в нём погиб (как в каждом серийнике). Но этого человека уже нет. Перед нами труп. И нужны ему не люди - трупы. Потому и окружил себя ими, сажал в кресла, не чуял запаха. Труп в беде не бросит, лишнего не спросит, вот что значит - настоящий верный труп. Конечно, это трагедия. Представьте, что должна быть за жизнь, чтобы человек выбирал компанию трупа? Да, уже не человек, надо перестать им быть.

Почему он был неприметен? Потому что умён. Он был прав, говоря, что не хотел бы - не поймали бы. Он правда мог рассчитывать на решение о своей частичной невменяемости (надо ли ему это было на самом деле? Неизвестно). Потому что он манипулятор. И сильные молодые мужчины шли за ним и гибли, как Мастерс, который глядел с отвращением, а галстуком делился и десять лет ходил в тюрьму. У варана ужасно сильные челюсти, но чтобы убить буйвола, достаточно сравнительно легкого укуса - ведь слюна ядовита. С Нильсоном лучше не говорить.

Но это не главное. Главная причина - а кто бы его заметил? Кому нужны бездомные, наркоманы? Кому люди интереснее в виде трупов? Кто мальчишке, пережившему убийство и спасение от рук одного и того же человека, не найдёт ничего сказать, кроме как гомик, пидор и лучше бы ты сдох?

Дес - смерть.

Определённо, в моей импровизированной палате новенький. Который там мало кому понравится.

@темы: кино, размышлизм, видео, Дэвид Теннант, психи мои, психи

---

ФБ началась! Челлендж и макси

Выложены челлендж и макси!

И... продолжение следует.)) Потому что я ещё и на АОЗе очутилась.)

запись создана: 05.07.2020 в 20:18

@темы: ФБ

---

Деанон драбблы и мини нерейтинга

Начинаю понемногу деанониться. Сперва истории, написанные для команды Force and Strangth.

Эта история написана была в соавторстве с  Blowing...Wind
Бета  H.G. Wells
Гений (584 words) by fandom Force and Strength 2020
Chapters: 1/1
Fandom: Mozart l'Opéra Rock - Mozart/Baguian & Guirao
Rating: General Audiences
Warnings: No Archive Warnings Apply
Characters: Antonio Salieri, Wolfgang Amadeus Mozart
Additional Tags: Angst, Music, Vignette, Don't copy to another site, Fandom Kombat 2020
Series: Part 6 of Драбблы и мини низкого рейтинга 2020
Summary:

Пожалуй, Сальери был одним из немногих, кто признавал гений Моцарта уже при его жизни.

Бета  Oriella
Ты теперь видишь, Мэг? (113 words) by fandom Force and Strength 2020
Chapters: 1/1
Fandom: Repo! The Genetic Opera (2008)
Rating: Teen And Up Audiences
Warnings: Major Character Death
Characters: Blind Mag | Magdalene Defoe
Additional Tags: Don't copy to another site, Drama, Poetry, Fanfiction, Dark, Deathfic, Fandom Kombat 2020
Series: Part 7 of Драбблы и мини низкого рейтинга 2020
Summary:

О том, что получила Мэг со зрением. И чего вместе с ним лишилась.

Бета  Gevion
Она говорила (484 words) by fandom Force and Strength 2020
Chapters: 1/1
Fandom: American Gods (TV), American Gods - Neil Gaiman
Rating: Teen And Up Audiences
Warnings: Graphic Depictions Of Violence
Characters: Cassandra
Additional Tags: Fanfiction, Drama, Songfic, Fandom Kombat 2020, Don't copy to another site
Series: Part 9 of Драбблы и мини низкого рейтинга 2020
Summary:

Не всех богов Среда смог завербовать.

Бета  H.G. Wells
Короли (762 words) by fandom Force and Strength 2020
Chapters: 1/1
Fandom: Richard II - Shakespeare, Richard II - Gregory Doran, Henry V - Shakespeare, The Hollow Crown (2012)
Rating: General Audiences
Warnings: Major Character Death
Characters: Richard II of England, Henry V of England
Additional Tags: Historical References, Drama, Don't copy to another site, The Hollow Crown: Henry V, RSC Richard II (2013) Compliant, Fandom Kombat 2020
Series: Part 15 of Драбблы и мини низкого рейтинга 2020
Summary:

После вступления на трон Генрих V перезахоронил останки Ричарда II. И это было далеко не только политическое решение.

Бета  Oriella
Все началось в саду (1736 words) by fandom Force and Strength 2020
Chapters: 1/1
Fandom: The Devil's Carnival (Movies), Good Omens (TV)
Rating: Teen And Up Audiences
Warnings: No Archive Warnings Apply
Characters: Snake, Crowley (Good Omens), God (The Devil's Carnival), Lucifer (The Devil's Carnival)
Additional Tags: Drama, Fanfiction, Crossover, Angels, Demons, Mysticism, Pre-Canon, Heaven, Don't copy to another site, Fandom Kombat 2020
Series: Part 16 of Драбблы и мини низкого рейтинга 2020
Summary:

Как же так получилось, что в саду сразу два змея?

@темы: мюзиклы, Repo! The Genetic Opera, ФБ, стихи, Моцарты, Дэвид Теннант, чердаки и подвалы, шекспировед, фанфы

---

ФБ, визуал

А вот и АОЗ открылся, а там масса чудесного!

12.07.2020 в 01:09

Пишет  fandom Force and Strength 2020:

мастер-пост fandom Force and Strength 2020

✓ сила алфавита
✓ сила тысячи канонов
✓ сила пушистых лапок
читать на AO3

запись создана: 12.07.2020 в 16:48

@темы: ФБ

---

Тайна Коко

Это очень дорогой сердцу мультик оказался. Затрагивающий струнки душевные, и самые болезненные тоже. А ещё его надо смотреть в оригинале, потому что над Йороной поиздевались знатно. Поэтому вместо многословия вот лучше несколько настоящих песен.

@темы: кино, видео, чердаки и подвалы

---

"Клубника и шоколад" и "Хуан - истребитель зомби"

В поисках опоры для эмоционально очень сложной кубинской истории посмотрела ещё два кубинских фильма. Один пересмотрела, ну да не суть. Они очень разные, но такие кубинские.

"Клубника и шоколад". По синопсису ожидаешь слэш-мелодраму или драму. На деле социальная в полный рост.
На дворе 1993 год. У милого студента-экономиста Давида не срослось с девушкой, вышла она замуж за богатого министерского дядечку, поскольку жить в нищете достало, а его бросила. Тут-то и подсаживается к нему Диего.
Они очень разные. Давид - юноша "правоверный кубинский", т.е. живёт в общаге, партийный, плохо знает историю, в том числе хвалёной революции, плохо знает свою культуру, учится на экономиста, хотя дело это не любит и не особо знает, но родине надо, хочет быть писателем, не без таланта, но тратит его на стихи-агитки. И, конечно, терпеть не может мариконов (педиков, сиречь, никаких синтепоновых геев, мачизм на Кубе - это мачизм).
А Диего скульптор, полная квартира запрещенных книг (он именно книжкой пытается соблазнить парнишку), портреты великих на стенах (половина из них - кубинцы), чай (на Кубе не пьют чай). А ещё статуя Девы и работы для религиозной выставки. И он марикон. Комбо антиобщественного элемента собрано.
Отношения их развиваются неспешно. Начинается всё со слежки, дабы поймать за руку диссидента, а заканчивается открытыми глазами.
Это 1993 год. То, что такой фильм можно стало снять на Кубе - уже достижение. Но в нём всё равно очень много даётся только намёками, очень много напряжения и неуютности, что ли. Местами переигрывания много. Потому что это рискованно.
Мне понравилось, что прошлое героев в дымке. Это позволяет уйти от личных историй к стране.
Диего - это не человек, который ненавидит Кубу и не хочет работать, а любит всё американское. Он прошёл путь многих современных эмигрантов. В детстве был как все, в 14 участвовал в кампании по ликвидации безграмотности, был и на сборе тростника, и в горах. Но понял, что не может ничего делать без указки. Спрашивать нельзя, только говорить да. Предложения твои не нужны, думать тебе не надо. Искусство тоже не нужно. Он не хочет уезжать, он хочет помочь Кубе, но та Куба, что ему современна, не нуждается в помощниках, нужны только руки. А Диего не может быть только руками, ещё и голова есть.
Диего называет свою любовь к революции иллюзиями. Стоит посмотреть на его глаза, когда Давид из лучших побуждений приносит на его стену-алтарь фотку Че и вымпел 26 июля. Он не спорит, но сколько там боли. Они вспоминают и лагеря, вполне возможно, что для Диего это личное. А для Давида? А он об этом не думает. Это было давно, его ещё не было на свете. Чего об этом думать? А Диего считает, что и думать надо, и за погибших людей ответить.
У него получается достучаться до Давида. Научить его ценить и видеть. Счастливого конца не будет, но будет понимание, а это очень-очень ценно.

"Хуан - истребитель зомби". Ну что ж о грустном и о грустном. Вот комедия. Про зомбаков.
Предыстория. У меня есть обыкновение, иногда, в свободную минутку, включать канал ужастиков и смотреть рандомный фильм. Интересно. И вот когда идёт фильм про зомби, я выключаю, потому что это скучно. Всё одинаково и кроме ыыыыааааууу ничего не слышно. Фу. Но совершенно неожиданно канал начал показывать фильмы разных стран с чудной печатью менталитета. Я теперь знаю японский фильм, где семья превыше зомби-вируса (глава семейства заражён и уже в виде зомби находит в себе силы уйти от семьи и самоубиться, чтобы их спасти), мексиканский, где любовь сильнее смерти (свадьба, невеста спасает жениха, в конце её кусают, он отрубает ей руку, но поздно, в поцелуе она откусывает ему язык, но это не повод расставаться, и к расстрельной команде он выносит её на руках, так и помирают вместе). И вот кубинский фильм. Это жемчужина.
Не знакомым с реалиями Кубы многое будет не понятно, потому что сценарий местный до костей, до каждой клеточки. Но знакомым - это рай и печаль, потому что это грустная комедия.
О, кстати, она ещё и очень чёрная. Много случайных убийств не-зомбаков, не изящные секс-шутки. Так что людям с тонкой душой не советую.
Но она потрясающая. Есть Хуан. Ему лет 40. Он не работает, он незаконно на плоту ловит рыбу. Он "непотопляемый". Он пережил Мариэль, Анголу, период эспесьяль, и всё, что было после. Жена с дочкой в Испании, он с другом коротает дни. И тут пришли зомбаки. Ай, не буду описывать, персонажи колоритные все, их надо видеть.
Лучше приметы Кубы. Загибаем пальцы.
- Уничтожение любви и тяги к труду. "Куда ты поплывёшь? Там придётся работать".
- Долготерпение. "Я всё пережил, переживу и это". "Это скоро кончится! - Ага, а если через 50 лет?!"
- Эмиграция. "План С - берём лодку и плывём. - В Майями? - А хоть бы и в Майями. Не съедят же нас эти долбанные капиталисты". Плюс даже зомбаки идут по дну моря от Кубы, их едят акулы. Ну и, само собой, куча лодочек на поверхности.
- Борьба с внешним врагом. "Диктор по телевидению: Беспорядки вызваны группами правонарушителей, которые являются диссидентами, спонсируют их Штаты". Зомби откликаются на "гребанные диссиденты". Хуан инструктирует мини-отряд: "Будем делать то, что делали на уроках гражданской обороны. Только есть небольшая разница, на нас напали не янки, в этот раз наш враг совершенно реален." Ну и чудо-американский пастор, конечно.
- Разлучённые семьи. "Дааа, у тебя, конечно, и сыыыын. - Зато он тут, на Кубе, со мной." Дочь Хуана с мамой в Испании, приезжает навестить бабулю, вступает в папин отряд.
- Если вас не попытались обобрать - вы не на Кубе. "Добрый день, это Juan de los muertos", убиваем ваших любимых". Да, они зарабатывали как могли. С иностранцев и тех, у кого родня за кордоном, брали дороже. С партийными не связывались.
- Ром. "Выходим только за необходимым - за ромом. - А еда? - А, ну да, и за ней."
- Чудо-военные. Раздеть, сцепить наручниками и угрожать пистолетом живым, при этом проглядеть зомбака - конеееечно.
- Пропаганда. "Страна успешно справляется с трудностями" - это месяц прошёл, почти всех съели зомбаки. В начале с ними боролись огромной манифестацией, где они, конечно, знатно попировали и размножились. Одна из героинь, глядя на это, со всей серьёзностью: "Вот это укоротит хвост проклятым янки!"
- Местные бригады помощи полиции. Собираются местные и начинают патрулировать. Наша компашка собирается там же, слушает, принимает к сведению.
- Русские "Лады". Ну, они просто не заводятся и проклинаются.
- Нет чужих детей. Их правда нет. Спасти рандомного мальчика - как плюнуть, и не просто спасти, он теперь - свой мальчик.
- Молодёжь хочет за кордон, но не выживет там. Влади. Просто Влади. Милый мальчик, но вот.
- Чистота. Кубинец сдохнет, а не будет ходить в грязном. Старшие переживают кровь на одежде, пока дело не кончится, а вот Влади три капельки увидел - зомбаков кинул и пошёл переодеваться, добивал аккуратнее, в чистой новой рубашке.
- Просто грусть-печаль. "Ты так и не научился отличать плохих от хороших? - У нас в стране это всегда было сложно".
- Дружба. Просто дружба.
- Куба. "Мотайте скорее, а то я расплачусь".
- My way.

Словом, как-то так.

@темы: кино, видео, размышлизмы, чердаки и подвалы

---

Троя

Какая история!
Гомера сложно ставить не потому, что у него размах широк, это теперь доступно, благо технологии. Гомера сложно ставить потому, что его мировоззрение категорически далеко от нашего. То есть буквально его не снимешь, это будет невозможно смотреть.
Взять хотя бы историю. Известный нам текст заканчивается погребением Гектора. Дальше сами. Значительную часть текста занимают подробные описания, многим известен щит Ахилла и список кораблей, я ещё помню чудо-битвы, где подробно описывалось, кому куда вошло копье и откуда вышло. У древних было то, чего нет у многих из нас - время. Они могли себе позволить список кораблей. А мы нет.
Изменилось и восприятие многих образов. У Гомера боги - герои повествования. Для древних нет противоречия в том, что стрелу Париса направил Аполлон, это не метафора. Для нас метафора. А если мы будем снимать это всё взаправду, то человеческий пафос уйдёт, и будет у нас мифологическое фэнтези.
А здесь не то. Здесь история не про рок. Здесь про людей. Неслучайно ее открывает и закрывает рассказ Одиссея. Он же и настраивает "фокус" - это время Гектора и Ахилла.
Автор сценария писал, что не хотел снимать про хороших и плохих, добро и зло, орков и людей. Он снимал про войну людей против людей.
Гектор и Ахилл - воины, но воюют по-разному и отстаивают разное. Так кажется сперва. Один за родину, другой - для славы. Один думает о своих воинах, второй не боится ни бога, ни чёрта, терять жизнь тоже. Но одно их объединяет - им защитить хочется.
Тут интересно обошлись с Патроклом. В оригинале он не брат. И копья ломаются до сих пор, мол, друг или больше? А важно ли то? Он дорог, он родной, его нельзя потерять, отдать войне. И тут, в фильме, это желание защитить облекли в понятную форму братства.
Как не выразительны по сравнению с героями-воинами герои-цари. В славе, в чести, в войне они очень вторичны. А вот в отношениях человеческих себя раскрывают.
Простые человеческие вещи здесь - желание жить, защищать, хранить, способность эту жизнь отдать за самое дорогое.
Грустно становится сразу, потому что ты знаешь, чем это кончится, а они ещё нет.
И да, только и исключительно режиссёрская версия. В версии кинотеатра это просто батальное кино в костюмах.

@темы: кино, видео, размышлизмы

---

Благие знамения (книга)

Ну что ж, это очаровательная книга Терри Пратчетта. Конечно, я воспринимала её после просмотра сериала через вполне понятные "очки", но вот это один из немногих случаев, на мой взгляд, когда на экране удалось воплотить многое из того, что на бумаге не получилось.

Главное отличие сериала от книги - главные герои. В книге это всё же Адам. И именно он сражается с собой, находит человеческое, преодолевает испытание на прочность и человеческое внутри утверждает, о нём же и последний аккорд. А остальные - подтверждение правила, модуляции темы.

А в сериале главная история принадлежит Кроули и Азирафелю. Поэтому и линия их отношений раскрыта, чего в книге кому-то может и не хватить (а может оставить приятное волнение в предвкушении невидимой части айсберга).

Книжные ангел и демон гораздо менее очеловечившиеся. Они задаются сомнениями не так уж часто, история с Адамом их на многие сомнения толкает. Ясно одно - они уже оторвались от рая и ада. А вот что такое эта самая "их сторона"?

Мне нравится, что характеры удивляют. Вот вроде привыкли к милому Кроули, а он захотел сбить ежа. Или милый ангел призывает к насилию, а потом и вовсе отправляет человека куда подальше, не зная даже, куда. Азирафель довольно холоден и очень силён, соображает быстро, но вот чувствовать не успевает. А Кроули горит чувствами, что твой Бентли, но теряется, когда нужно резко применить силу, склонен к фатализму, хоть и оптимист. Охотно верится, что такие товарищи могли выполнять работу друг друга, ведь в нас всего много, если поискать.

Понравилась характеристика крыльев, понравилось изящное подчёркивание возраста. Они не смотрятся колко, почему? Почему такие разные существа посылали друг другу улыбки и, не всегда и не вполне друг друга понимая, не расставались? Ответ напрашивается.

Книга очень тёплая. Из тех, которые и дочитать до конца быстрее хочется, и читать медленно-медленно, чтобы растянуть удовольствие.

@темы: книги, размышлизм, чердаки и подвалы

---

моб про ОТП

 Anihir поделилась мобом про ОТП. Интересное дело. Ну что ж, поделюсь любимыми парочками и я.


1. Кора и Ункас ("Последний из могикан" Фенимора Купера).
Не сказать, что я была прямо "приключенческим" ребёнком, Верн не пошёл, пиратская тема вообще пролетела стороной, а вот индейская увлекла. Но, надо признать, фанатом дяденек с ружьями на фронтирах я так и не стала. Зато там были индейцы.
И вот тогда я встретила Кору. Она была первым и единственным (пока, во всяком случае) персонажем, про кого я подумала, что мы похожи. Конечно, сейчас, по зрелом рассуждении, приходится признать, что выдавала желаемое за действительное. Ну, это бывает, это не страшно.
В том, что они с Ункасом - одно, даже и сомнений не возникало, два таких смелых, гордых и достойных просто не могли пройти мимо друг друга, если чувство вспыхнуло. А оно вспыхнуло.
Финал, возможно, внёс немалую лепту в мою нелюбовь к хэппи-эндам (нет, я их люблю, но не дружу с ними). Потому что уже тогда я понимала, что это не диснеевская Покахонтас, и никакого праздника, как говорится, не будет. А значит, лучше им было этого даже не осознавать.
Лучше, конечно, было им остаться вместе. Но...

2. Шайло и Грейвроббер ("Генетическая опера" Терренса Здунича и Даррена Л.Боусмана)
Эти товарищи будут незнакомыми для большинства. Итак, представьте постапокалипсис, жуткий тревожный мир в чёрном и тёмно-синем, где здоровье покупают буквально ценой жизни (такой вот парадокс). И в этом мире взрослеет черноволосая девочка, Шай. Ей 17, она больна и никогда-никогда не выходит в жестокий мир. Но однажды, как водится, вышла. И встретила своего принца, Грейвроббера, - вполне взрослого, матёрого грабителя могил, добыбвающего из трупов здоровье не выкупивших граждан местный наркотик-обезбол, Зи.
Вы ещё не умилились, не сказали "авввввв"?)))
Это очень милая пара, правда. Совершенно невинная, платоническая во многом даже. Одна учится тому, что такое этот мир, второй давно насмотрелся на него до рвоты. Одна, сама того не зная, становится стать готической принцессой готической этой истории, а второй прячется от неё по подворотням. Дали бы ему дворец - отказался бы. Да и принцесса сбежала.
Они стоят друг друга.

3. Ставрогин и Верховенский ("Бесы" Ф.М. Достоевского)
Это, конечно, отпшка личная. Хотя если читать внимательно... Если читать внимательно, Рогожин в "Идиоте" тоже в князюшку втюрился.
А в "Бесах" не любовь. Даже нелюбовь. Там вообще во всей книге не сыщешь её почти.
Там страсть. А она очень даже бывает завлекательна. Бездушный бесёнок желает обладать тем, на кого плевать. Гадина тоже кружит вокруг бесёнка, как мошка у лампы. Да, я нежно отношусь к ним, как видно из прозваний.
Ну не за что их любить. Но обаятельные сволочи. Если бы они могли не наплевать друг на друга - вот тогда-то и затуманилась бы Русь. А так... Пшик. Но обаятельные.
Сериал, конечно, придал обаяния, там тоненькие вещи в поведении ухватить удалось, раздражающие, неприятные.

4. Фрида Кало и Чавела Варгас
Я очень люблю Фриду. Не устану повторять, как и то, что ужасает простая мысль - если она успела сделать столько, сколько бы она могла, будь счастлива?
Да, у Фриды была любовь - Диего. Он же был для неё и бедой, такой же, какой стал автобус (она попала в аварию, разделившую жизнь на до и после). Да, у Фриды было много любви, которую получали многие. Но была и Чавела.
Она одна прожила в доме Фриды несколько лет. И Диего жил с ними. И вертелись романы. Но Чавела была Чавелой. Ребёнком, опорой, той, кто хотела и была рядом всегда.
Хочется дать им как можно больше счастья.

5. Азирафэль и Кроули ("Благие знамения" Терри Праттчета и, ладно уж, Нила Геймана)
Я книжку дочитываю сейчас, и меня по новой тащит в ту степь.
Они же, чёрт возьми, милы непостижимостью. Вот этим постоянным открытием в себе и в другом. Искушающий ангел и благословляющий демон. Потому что в нас всего много, если копнуть, только возьми. А вот что взять захочется?
Сериальные товарищи милы своей человечностью. Обострённой. Живой. И такой же любовью.
Книжные - более классические, там и ангел - сила страшноватая и не совсем добрая. Там и демон пугающе нерешительный ко злу.) И там ангдел соображает быстрее, но вместо милой (хотя бесячей) наивности там холодок, не свой - тот, с вершин моральных устоев, он чувствует медленно. А демон там чувствует быстро, но ежей хочет давить. Но и там любовь.
Нравится мне эта сложность. Нравится, что не картинка перед нами "для маленьких".

6. Анхель и Нене ("Палёные деньги" Марсело Пиньейро)
Первым делом перед съёмками режиссер задал актёрам вопрос - они вообще друг друга любят, Анхель и Нене? Сбаралья задумался, а Норьега сразу же сказал, что да, но скорее сдохнут, чем признаются.
И дело не в том, что узнают. Дело в том, что им сказать тяжело.
Не тяжело вынимать очередную сигарету изо рта, отдавать фляжку "на сохранение", нюхать друг у друга с руки, не занимаясь сексом бог весть сколько, не тяжело вынуть пулю, не тяжело ждать (тяжело), изменять не тяжело, не тяжело убивать друг с другом, грабить, называя это работой. Отдать себя всего не тяжело. Умереть не тяжело, в конце концов (тяжело). Тяжело сказать. Да и не надо.
По ним я давно хочу массу клипов. Но не суждено.

Ну что ж, вот такие отп.) А есть ещё Кукла и Скорпион, Уильям Т.Спирс и Грелль и другие, но это уже иная история.)

@темы: размышлизм, чердаки и подвалы, не потерять бы эстафетную палочку

---

Про народных героев

Пару месяцев назад посмотрела я "Соловья-Разбойника". Да, меня туда затащил Охлобыстин. Нет, меня не привлекают его взгляды, они у нас почти во всём кардинально противоположны. Что не умаляет его цельности, честный искренний неприятель - это хорошо, это интересно даже местами.

Но это присказка, сказка впереди.

Фильм странный. Будто пытались усидеть на двух стульях. С одной стороны - трэш, с другой - явно читаемые претензии на реализм. Знаете, такое впечатление, что вдохновлялись Родригесом. Но вот у него как раз реализм, не голый, под увеличительным, часто гротескным, стеклом, романтичный, но реализм. Он снимает про то, как оно есть. И через кровь к жизнелюбию приводит (нет, не как Пила). И есть полярный Тарантино, который и не мыслит о реальности, сразу игру заводит постмодерновую (даже если это очень похоже на реальность, как в "Бешеных псах"). Тут же и совершенно классно показанная реальность моментами, и игра-загадка.

Про реальность не столь интересно. Тут удивили не главный герой, не мать-настоятельница. Удивили менты (их не назовёшь милицией, тем более какие там полисмены). Вот это как в жизни - вроде неплохие дяденьки, но надели погоны, взяли власть, и всё. И даже не понимают, что творят явно что-то не то.

Но вот постмодерновая часть хороша. Здесь чудесный новый вопрос - а кто такой народный герой?

В истории случаются плохие времена. Тогда народ грабят. И если находится тот, кто ограбит грабителя, почему бы его не сделать народным героем? Причём ему самому быть героем не обязательно.

Вспомним Робина Гуда. Имя нарицательное. А если вдуматься? Грабил богатых - а кого ещё? Отдавал бедным - говорят, что вполне мог быть местным уроженцем, стало быть, у него и многих членов банды рядом жили родственники и знакомые, не им ли отдавали награбленное, пусть анонимно?

Лёнька Пантелеев, Джон Диллинджер... Кто они? Народные герои, грабившие богатых? Или разумно грабящие тех, у кого много, а не тех, кто за последние свои копейки перегрызёт глотку?

Вот и герой фильма - разбойник. Благородный ли? Авторы подчёркивают, что он разбойник, особенно о жителях деревеньки, в которой обосновался, не заботящийся. Народ его делает героем - складывают сказки, легенды, чуть песни не поют. А если посмотреть на факты? Он грабит. Он убивает. Отрезает пальцы. Местных криминальных авторитетов он не загнал за можай, а возглавил. "Здесь граблю только я". Раскрыл перед местными обман властей, дал на растерзание виновного? Даже у его товарища возник вопрос - зачем. И как Соловей на него ответил? Осваиваю новый ареал. Прикормил. И не для того ли так много версий - откуда взялся, чтобы у нас даже мысли не возникло к нему проникнуться за прошлое?

Но при это какие сказки сказывают про Соловья? Он - герой, весь в золоте, светлый, который разгоняет всех посягающих на детские сердца, потому что они принадлежат ему, он будет готовить их для великой битвы. Не напоминает ли это "Дракона" Шварца? Какой, страшно представить. Не те ли детки с ним биться на поле вышли в конце?

Это Дракон. Можно ли его сделать героем? Безусловно, да. Будет ли он им? Нет.

@темы: кино, размышлизмы

---

Последний сентябрь

Очень сложно написать рецензию, потому что это один из тех фильмов-айсбергов, где 90 % под водой. Надо сперва посидеть, подумать, понырять в холодную воду, изучить хоть в общих чертах этот айсберг, а потом и говорить.

Начну с простого, с картинки и ткани повествования. Очень "литературное" кино. Начиная с плёнки, мягких цветов, чуть приглушённых, заканчивая операторской работой. Неспешный фильм, будто создателям не хочется нас увлекать. Английский роман. Атмосфера чудесная. Похоже на засыхающий букет.

Семья, жизнь которой перед нами, по сути не семья. И даже семьи. Они не говорят друг с другом, точнее, говорят, но только на "приличные" темы. Им неинтересно. При этом не производит старшее поколение, дядя и тётя, впечатления отживших. Нет. У них позиция, социальная, политическая, семейная, всё есть. Но это варится в одной колбе. Души, сердца в них нет. И все поодиночке.

И ярче всего это видно на молодом поколении. Племянник, который кипит и сейчас, вот-вот, взорвётся, а чем? Сам не знает. И племянница Лоис, которая столкнулась с любовью, да так, что теперь долго не оклемается.

Лоис девочка. Несмотря на годы. За ней ухаживают, она сталкивается с повстанцами, ей нужно устраивать свою жизнь. Нельзя сказать, что она глупа или эгоистична. Она не выросла. Всё происходящее она воспринимает непосредственно, как ребёнок, ей всё интересно. А вот вопроса взрослого: "Что будет со мной, с людьми вокруг, если я так сделаю?" у неё пока не возникает. Потому и приходится ей взрослеть с трагедией.

Джеральд. Британский военный. Капитан. Тоже мальчик. Чуть взрослее Лоис. Его жаль, он не понял, где он и с кем. Полюбил. Молодо, горячо. Готов был на поступок. Но не готов был к тому, что совсем никому он не нужен. Именно это его сгубило, как мне думается, а не политические разногласия. На молодого Дэвида очень интересно смотреть, интересные у него были роли. Эта похожа, с одной стороны, на "кушать хочется всегда", а с другой, он туда притащил всё равно настоящее. А если разглядел там, то вообще молодец.

Друзья семьи показались мне крайне неприятными, кроме леди Марды. Какая женщина! Не "с прошлым", а с глубокой внутренней драмой, слишком гордая и жизнелюбивая, чтобы дать ей себя раздавить. Очень понравилось, какой контраст они составили с тётушкой, препятствуя браку.

О политической ситуации между ирландцами и англичанами в начале ХХ века сказать не могу ничего, кроме того, что она была крайне напряженной, потому и комментировать эту линию фильма не могу.

Вот Шопен бы к ним подошёл, думается.

@темы: кино, размышлизм, Дэвид Теннант, чердаки и подвалы

---

Куба

Пусть все книги о Кубе будут в одном посте. Потому что тема особая, а авторы с ходу начали меня радовать.

Леонардо Падура "Прощай, Хэммингуэй!"

Леонардо Падура "Прощай, Хэммингуэй!"

Так началось моё путешествие на Кубу.

Сперва напугалась - книга-то пятая из пяти, посвящённых истории Марио Конде. Думала, что сейчас герой будет, фамилия которого слишком известна, чтобы её называть, да и вообще не пойму я ничего. Зря боялась, всё чудесно.

В целом от книги у меня впечатление, чем-то похожее на то, что было после фильма "Пока не наступит ночь". Как и он, не посмотреть на Кубу, но оказаться там мне помогла эта книга. И странное чувство - большей чужачки, чем я там, не сыскать, но я так всё принимаю, будто давно знаю.

В книге Куба. И не выхватишь что-то определяющее, оно всё не то. Но это бар, хороший тем, что там подают ром и почти нет пьяных. Это казаурины. Это люди, которые, кажется, так мало делают, но непостижимым образом умудряются что-то искать всегда. Это чувственность, кубинская, которая не эротизм, а что-то мистически-животное. В конце концов, на месте главного героя я иногда стала наблюдать знакомое бородатое лицо, а фразы зазвучали с ужасно знакомыми интонациями. Ну, это уже моя паранойя. А что с романом?

С романом герои. Их два, главных.

Один - Марио Конде. Он был полицейским, хоть сам понимает, что перестать им быть нельзя, он стал писателем, а определяет себя как неудачника, он - частный детектив (ему самому это нелепым кажется) и находит редкие книги. По мне, он всегда был писателем. Нет, он не издаётся и не знаменит, ему даже почти и не пишется, и мы пишущим его не увидим за весь роман, но он писатель.
На дворе конец 80-х, а ему за сорок, это значит, что за окно ему смотреть невыносимо. Есть у него нутряная животная любовь. Не жена, не любовница, не подруга - его женщина. Тамара. Она уехала на Сицилию, гостить к замужней сестре, посылками и деньгами которой долго-долго жила. И вот о ней вспоминать больно, потому что она должна вернуться. Не к нему даже вернуться, а обратно. Потому что покинуть Кубу для кубинца - не просто уехать куда-то на пмж. Потому что один его друг уехал, а Марио помнит его мальчишкой, мысли не допускавшем о том, чтобы куда-то деваться. Оставшиеся вспоминают его, шлют поздравления по морю в бутылке и верят, что он где-то на севере стоит и смотрит на море, их вспоминая. И не случайно с этой бутылкой герой наш прощается со вторым героем романа - Хемингуэем.

Эрнесто, Папа, Старик - второй герой. С Марио они связаны множеством нитей, хоть видели друг друга единожды, и так уж вышло, что для Марио это воспоминание стало чуть ли не священным, а "неопрятный Санта" и не заметил шестилетнего малыша.
Марио мучится, разрываясь между преданностью таланту Эрнесто и неприятию его характера. Хэмингуэй разрывается между ролью, навязанной им самому себе и реальностью, в которой он не выдержал этой роли. Марио мучится тем, что Эрнесто цинично предавал людей. Эрнесто знал, что не может быть благодарным. Марио чует, что Папа может сколь угодно благотворительствовать, но не понимает он кубинцев и не любит, и вот Эрнесто сам себе признаётся, что Куба стала единственным местом, что приняла, и кубинцем он себя ни на йоту не чувствует. Это ему не мешает иметь "детей", абсолютно ему преданных и при этом независимых.

Линии Марио и Эрнесто плавно друг в друга перетекают, что только усиливает их родность при всей разности и неприятии. Даже в сюжетах милые параллели - и псы, и "одновременное" чтение Сэлинджера (очень меня порадовала разница характеристик романа от читающих), даже, хм, назовём это переходящим трофеем.
И детектив потому здесь в лучших постмодернистских традициях переворачивается с ног на голову и становится только инструментом для важного - нахождения этой горькой родности, которая и позволяет Марио ответить в конце концов на вопрос: хочет ли он, чтобы Эрнесто оказался вульгарным убийцей или нет? Ответ прост - не важно. Не хорош и не плох Хемигуэй для него, принял его Марио со всей горечью, до дна, так что самое время сказать:

"Прощай, Хэмингуэй!"

Кристина Гарсия "Кубинские сновидения"

Кристина Гарсия "Кубинские сновидения"

Замечательный роман.

У меня только ближе к концу сверкнула мысль - а ведь в каждой из героинь, да и в героях, автор, похоже, задумывала показать различные грани Кубы. Революцию в Селии, контрреволюцию в Лурдес, синтерию в Фелисии, животную страстность в Уго, изгнание в Пилар и т.д. А потом я поняла - нет. Может, такова была первая мысль, но в процессе она вылилась в нечто большее, и люди здесь люди, а не воплощение чего-то. И в каждом из них Куба отразилась по-разному.

Главные герои романа - семейство, разделённое сначала любовью, точнее, её отсутствием, потом революцией, а потом изгнанием. Так уж вышло, что семейство почти целиком состоит из женщин. Все вроде застыли в сложившихся уже отношениях, прямо скажем, не тёплых, на большом расстоянии. И тут умирает дедушка Хорхе. С его смертью рассеянную по миру семью начинает приливно влечь непонятно к чему и швырять, словно в бурю, друг к другу и друг от друга.

Постараемся не трогать сюжет, а просто познакомимся с героями.

Глава семейства теперь - абуэла (бабушка) Селия. Она уже стара, но ходит на побережье охранять его от "предателей". Да, я сперва за революционность на неё фырчать взялась, но потом почитала и прекратила. А ещё чуть позже Селия сама призналась, что революция ей нужна была от одиночества, это влюблённость была. Она старается, будучи народным судьёй (юристов и в Гаване мало, перевели всех), немного отстаивать малолетних контрреволюционеров, ну, хотя бы не посылать их на рудники. И при этом не препятствует "перевоспитанию" в идиотстком "партизанском" лагере и на плантациях недавно вышедшей из психиатрической клиники дочери. Она не любит и не понимает своих дочерей и обожает сына, а с внучкой, которую увезли в Нью-Йорк в два года, говорит по вечерам каждый день, пока та не начинает взрослеть. И вовсе не по телефону. Селия когда-то умирала от любви, а муж её спас. Он и попрощаться дошёл через океан. А она ещё долго-долго писала своему испанцу, тому, по кому умирала, даже и не пытаясь письма отправлять. Селии нужна семья, она далеко не в восторге от того, что с ними происходит.
Селия, должно быть, задумывалась воплощением этой семейственности, его желания. Желания передавать внучке свою душу по капле, отражаться в её портретах.

Старшая дочь Селии и Хорхе, Лурдас, ненавидит революцию, вождя её, и всю Кубу заодно. "Неистовый богиней" называет её один из друзей её дочери. она влюбилась в состоятельного мужчину, она уехала с ним тогда, когда это ещё было можно. Не у всех была такая хорошая возможность - со сбережениями, на своей машине ехать по Америке, не пугающей чужим языком, и выбирать место для жительства, а потом и булочную свою открыть. Но не спешите радоваться. Лурдес потеряла второго ребёнка, выставляя солдат, пришедших расстрелять мужа, а в повторный визит они уже застали хозяйку одну. Она так и не рассказала об этом никому, успела отмыть и себя, и дом, и вырезанную на животе гадость спрятала, но оставаться на кубе не смогла. Уезжала тоже не радостно, но бесповоротно. Она пытается стать американкой, наверное, даже преуспевает. Она не понимает сестру и дочь.

А дочь её, Пилар, ребёнок изгнания. На Кубу она сперва рвётся, даже убегает из дома "к абуэле Селии" лет в 12, узнав, что тихий, скучающий по Кубе папа чудно утешается на стороне с некоей блондинкой. Потом растёт, отстаивает право рисовать, ей близок абстракционизм. Маму пугают её картины. А её раздражает мамино ханжество. Мама может её ударить, а она - подарить маме книжку с портретом Че. Но маму она любит, а мама её, им выдаётся странный случай это друг другу показать. Понимания, правда, это не добавляет. Пилар растёт, и Куба всё дальше, с бабушкой уже не поговорить. Куба уже "как смерть, но иногда туда ужасно хочется". И Пилар туда попадёт. И нарисуется портретов абуэлы, ловя её несчастье, но Пилар поймёт, что ей дорога в Нью-Йорк, она ему принадлежит уже больше, чем Кубе. Как и двоюродный её брат, Иванито, стихийно покидающий Кубу после смерти матери, нет, на "острове свободы" жить одним нельзя. Там могут остаться Лус и Милагро, сёстры Иванито, создавшие свой тесный мир на двоих, способные его противопоставить всем. Пилар понятия не имеет, права ли она. И мы тоже.

А ещё есть Фелисия - мать Иванито, Лус и Милагро. Воплощенная была бы сантерия. Но всё сложней. Забавно, ей нравился католицизм, а потом она разочаровалась в вере и подружилась с дочерью сантеро - колдуна. Её пугал культ, но он так был близок тихой непокорностью. А потом случился Уго Вильяверде, моряк, самозабвенно пивший, любивший и бивший до тех пор, пока не получил от жены горящую тряпку в лицо. А Фелисия, названная иронично в честь женщины, сошедшей с ума и убившей мужа, сама погружается в безумие. Летом у неё припадки, тогда она забирает Иванито, а на девочек почти не обращает внимания, и их забирает бабушка. А потом забирают и Иванито, а Фелисию после срыва пытаются "перевоспитать", отправляя играть в революцию, а потом работать. Её ждёт сын и пророчество от сантеро, ей предстоит встретить и потерять своего мужчину, ей предстоит стать избранной и не пожелать этого. Кажется, и боги не знали, что делать с Фелисией. Её дети - новое поколение Кубы.

А её брат Хавьер - Иванито в будущем. Талант, затоптанный сперва за границей, а потом и на родине. Поразительно похожий на мать, умирающий, как и она, от любви, с теми же глазами, притягивающими отчаянье.

Остаётся Хорхе, муж Селии. Его поразительно мало по сравнению с остальными. Но мне кажется, именно он - главный герой.
Всё начинается с его смерти и ею же заканчивается. С ним связан и магический реализм этого романа (хотя и у описанных сантеро можно найти немало того). Его немного, но он есть, его стоит выделять жанром. Хорхе является жене перед смертью. Хорхе на сороковой день является любимой дочери, Лурдес, является не привидением, а присутствием рядом. Он говорит с ней. Кажется сперва, что он просто с ней слился. Но ничто не вечно, Хорхе чувствует, что пора говорить о важном. Он и Пилар является, он хочет соединить всех, хочет открыть тайны, хочет понимания и возвращения домой. Получится ли, кто знает? И в концовке, напрямую не относящейся к Хорхе никоим боком, звучат его слова.

И, чтобы увести себя от пересказа сюжета, отмечу форму. Она тоже заслуживает внимания. События развиваются последовательно, и такая интересная вещь получается - годы идут и предстают перед нами все персонажи поочерёдно, словно выходя на первый план каждый в своё время. И получается усиление разобщённости, покинутости от того. Ещё одна интересная особенность - часть повествования идёт от первого лица, хоть большая часть - от третьего. Пилар, Иванито и Лус - крайнее поколение семьи - рассказывают свои истории от первого лица, автор, видно, с ними родность чувствует. И почему-то даже вижу я её в Пилар.

И вот в заключение мне странность в голову пришла. Роман этот очень похож на встречу так часто упоминаемых в нём Че и Лорки. Не объясню, что это за встреча, но вот так.

P.S. А ещё в этой книге много было припрятано для меня сходств с близняшкой. Мало того, что как место обоснования там фигурирует Нью-Йорк, потому что там "достаточно холодно", и город этот становится для Пилар (как и близняшка, ребёнок, увезённый с Кубы очень рано). Этого мало, это буквальные цветочки. Но там по всей книге и странные ягодки. Лурдес, являющаяся домой как раз вовремя, чтобы увидеть, как мужа ставят к стенке, и солдат выставляющая, а потом солдатами изуродованная, ужасно напоминала мне близняшкину маму, пока безымянную для меня, оставшуюся с убитым мужем и двумя маленькими детьми на руках без ничего в чужой стране. И лет ей было меньше, чем мне сейчас. И как жея ей благодарна, что "перевоспитываться" не пожелала на плантациях и детей своих не оставила в положении талантливых опасных зверюшек на мушке. А ещё Пилар для интимных разговоров с близкими выбирает испанский язык, близняшка колыбельные для сына выбирал на нём, потому что это родной. И это только то, что мне сейчас позволяет вспомнить температура.

Тургрим Эгген "Hermanas"

Тургрим Эгген "Hermanas"

Книга хороша. Конечно, после Падуры, Аренаса, Санчес и Серрано очень заметно, что автор пишет не о родном. Что-то искусственное, что-то странное. Но это не развесистая клюква, что радует очень и очень.

Автор журналист, так что с материалом работать умеет. Куба его интересовала давно, судя по книге о сигарах, так что вполне возможно, он там был и насмотрелся.

Влияние классиков чувствуется. Ироничность Падуры, манера рассказчика и образ Рауля очень напоминают автобиографический роман Аренаса. Но нет подражательства, есть собственное отношение к проблеме, причём автор постарался выполнить завет Федора Михайловича Достоевского насчёт рожи сочинителя (хотя её не показать невозможно, Фёдор Михайлович, но мы понимаем, что вы имели в виду).

Примечательным тут является название. Потому что не сёстры Эррера у нас главный герой, а Рауль Эскалера. И кажется мне, что автор во всех троих хотел слить, как в алхимическом кубе, контрреволюционера и фиделиста и получить кого? Кубинца? Не знаю.

Получилось горькое повествование про предательство со всех сторон. Собственно, для героев любовь и правда становятся вершиной горы для Сизифа - только залезли, всё тут же рассыпалось. Сдаётся мне, так выходило, потому что "Я" у них никак не обращалось в "МЫ", никак не могли они увидеть друг дружку.

Хотя, читая, особенно к последней трети книги, всё чаще сомневаешься, об отношениях ли эта книга? Потому что карательная кубинская система рассмотрена чуть ли не под микроскопом, процесс восстановления и жизнь за границей автора занимают больше, чем любовные похождения Рауля.

И авторская позиция здесь кристалльно ясна. Он антифеделист, при этом не радикальных взглядов, которым неоткуда взяться. Есть в книге несколько интересных выражений, например, что на сафру (сбор сахарного тростника) отправляются самые "добровольные". Но есть и странности, вроде рассуждений о вшах в бороде Фиделя, сразу задаёшь себе вопрос, что этот товарищ (герой, подобным образом шутящий) делает на свободе.

Если ничего не знать про Кубу, роман будет просто достаточно интересным произведением с моментами не для слабонервных и под час раздражающими героями. Для интересующихся - интересный взгляд северянина.

запись создана: 04.11.2015 в 17:55

@темы: книги, размышлизмы, us two, чердаки и подвалы

---

По следам ЗФБ

Хочу отметить ещё одну команду. В ней я не играла, но читала и любовалась уже второй год: WTF Good Omens: Ineffable 2020. Это один из счастливых случаев, когда сходятся вместе желание творить, любовь к делу и ответственность за него, неиссякаемый креатив без высасываний из пальца, вкус, юмор и многое другое. Спасибо вам огромное, с вами здорово!

@темы: ФБ

---

ЗФБ. Деанон. Теперь все в сборе.)

Ну что ж. Вот и закончилась ЗФБ, буду понемногу выкладывать свои крупицы.)

Грустно, на самом деле грустно. Практика подтвердила теорию - не моя история ЗФБ. Даже половины идей не удалось реализовать. Зимой нет сил, никаких, ни моральных, ни физических, ни творческих. Очень маленькие дедлайны деморализуют и парализуют вконец. Сейчас я бы вздохнула и сказала, что теперь с солнышком силы появятся, и как запишу к лету! Но и тут грусть-тоска - не пойдёт моя команда любимая, где обжилась и пустила корешки, на эту сомнительную авантюру с АОЗом. Остаётся надеяться на некий дайри-аналог битвы.

А пока работы. Их мало, некоторым повезло - их заметили и погладили, одна осталась невидимкой. Но я их все люблю. Начну с работ для команды WTF History Porn 2020. Без внимания они не остались, спасибо Величеству.)

Название: Прогулка
Канон: РПФ, спектакль Грегори Дорана "Ричард II"
Бета:  nadik1
Размер: драббл, 389 слов
Пейринг/Персонажи: Ричард II Плантагенет, королева Изабелла
Категория: джен
Жанр: виньетка
Рейтинг: G
Краткое содержание: прогулка двух одиноких людей.
Примечание: эта история родилась в результате удивительного симбиоза спектакля, картины Фортунино Матания «Ричард II, король Англии, со своей супругой Изабеллой Валуа» и песни Игоря Азбиля «Милая девочка».
Размещение: только после деанона с разрешения автора

— Коня!

Ричард вылетает из ворот Виндздорского замка, бескровное лицо страшно, пальцы вцепляются мёртвой хваткой в поводья подведённого коня. Король взлетает в седло. Где-то справа раздражающе пиликают флейты королевского выезда.

Ричард уже готов сорваться с места, когда один из тоненьких голосков, гораздо более мелодичный, отделяется от общего писка:

— Позвольте сопровождать вас, Ваше Величество!

— Милостию Божию… мы соизволяем, — выдыхает Ричард, прожигая королеву Изабеллу почти слепым от ярости взглядом. И срывается с места.

Пиликанье флейт стихает очень быстро. Рыжий статный конь хрипит и уносит короля подальше от людей, в летние поля, навстречу тёплому вольному ветру. Он налетает, свистит в ушах, режет на куски и пускает по собственному следу смятение, ненависть, отчаяние, будто ключевой водой омывает лицо. Король вздыхает глубже, спокойнее, и вдруг замечает, что не один.

Маленькая кобылка королевы старательно и упрямо следует за ним. Ричард удивлённо поднимает брови и натягивает поводья, принуждая горячащегося коня умерить бег, так, чтобы белая лошадка с ним поравнялась. Конь всё ещё бежит быстро, но кобылка, воспользовавшись короткой передышкой, ловит ритм его бега и всё так же неотступно держится рядом.

— Нелёгкая прогулка, Ваше Величество?

Изабелла смотрит вперёд и не отвечает. Ей хочется не отстать, но и нестись так быстро страшно. Ричард улыбается, и эта улыбка так не похожа на обычную в последнее время саркастичную усмешку, что многие бы удивились. Король понемногу натягивает поводья, уводит коня из полей, залитых солнцем, в тенистую рощу на берегу реки. Лошадка королевы встряхивает убранной гривой, труся рядом со смирённым рыжим жеребцом.

Ричард больше не пытается говорить. Он следит за Изабеллой. Успокоившись после гонки, она о чём-то тяжело задумывается. Ричард знает, о чём. О том, что её продали ради мира. О сумасшедшем отце. О братьях, которые, возможно сгинут в борьбе за власть.

Кукла Изабеллы, нежная девочка в платье из обрезка королевской попоны, падает из её рук. Изабелла не замечает этого. Не замечает она и Ричарда, остановившегося, чтобы поднять игрушку.

Он едет рядом, теперь совсем тихо. Он тоже размышляет. Вспоминает. В её возрасте он задыхался на тренировочных площадках, пытаясь стать воином, заслужить благосклонность отца, сбивал руки до крови. А потом стал королём. И разучился верить словам. Затем один за другим ушли все, кому можно было верить без слов.

Он смотрит на эту девочку в пыльной дорожной накидке, помчавшуюся за ним, и ему кажется, что верить всё же можно.

В замок они возвращаются пешком, ведя усталых коней, и весело смеются над остротами сэра Чосера.

Название: Молитва
Канон: исторический РПФ, спектакль Грегори Дорана «Ричард II»
Автор: WTF History Porn 2020
Бета:  Iren9
Размер: драббл, 575 слов
Пейринг/Персонажи: Ричард II Плантагенет, Анна Чешская, герцог Роберт де Вер.
Категория: джен с элементами гета и слэша
Жанр: драма
Рейтинг: G
Предупреждения: вольности с историей, неграфичное описание забальзамированного тела, автор упорно представляет Ричарда таким, каким его представил в постановке Дорана Теннант.
Краткое содержание: Ричард вынужден был попрощаться с двумя дорогими людьми.
Размещение: только после деанона с разрешения автора

…Exaudi orationem meam
Ad te omnis caro veniet…

Пение затихло, словно растаял последний солнечный луч.

— Amen, — гулко раздалось под сводом капитула. У Ричарда не получалось быть тихим, когда следовало бы. Однако он осенил себя крестным знамением- холодно , величаво. И тут же сорвал крышку гроба, треснувшую, будто от испуга, при виде такой ярости. Где-то вскрикнули певчие.

Ричард стоял, низко склонившись над гробом, вглядываясь в восковые черты забальзамированного лица. Он терпел нужду? Голодал? Страдал? Да, говорили туго обтянутые жёлтой, неестественно гладкой кожей скулы, да, говорили запавшие тусклые глаза, да, говорили редкие полуистлевшие волосы.

Ричард боится представить это лицо при свете дня. Сейчас, в сумерках осеннего вечера, в хмуром постукивании дождя за окнами, в мрачной тишине капитула, куда никто не пожелал явиться для прощания с покойником, Ричард видел и слышал одно — укор. Тёмные витражи, представляющие апокалиптические картины, не внушали и половину того ужаса, что разрывал сердце короля от мысли, что этот некогда блестящий человек — лишь кожаный мешок без требухи, а душа, что мягко светила из глубины глаз, терпит адские муки.

— Requiem aeternam dona eis Domine, et lux perptua lceat eis. Requiscant in pace. Amen.

Слова молитвы тонут в тишине — миг, и их словно не бывало. Ричард упрямо хмурит брови, вглядываясь в лицо-маску, почти растворившееся в наступающей тьме.

— Requiem aeternam… — начинает он вновь. Слова то приказывают, то уговаривают, то умоляют, едва тянутся или спешат. Царственная рука ласкает ледяные пальцы, царапающие перстни.

Совсем недавно он был здесь. Всего год прошёл, и как изменилось всё. Всё ли?

Королева Анна скончалась прошлым летом. Аббатство было полно. Как обычно — выставка гербов, смотрины, прогулка по саду аббатства, что угодно, только не скорбь.

Ричард выдержал всё — изнуряющий зной, толпу придворных, не желавших замолкнуть ни на секунду, безобразное пение птиц. Он выдержал белое, страшное, худое, в темных пятнах, лицо жены, его Анны. Он, правда, едва взглянул на него, спешно прикрывая белым в золотых птицах плащом. Он помнил её живой, завернувшейся в этот плащ. Он выдержал фальшивые слёзы.

Он не выдержал одного — прощальной её улыбки. Тихая, нежная, она скользнула по устрашающим витражам солнечным зайчиком, робко замерла, да так и осталась светить ему.

Этого света он уже не мог вынести. О нём потом говорили, что, мол, диким стал от горя. Нет, дикий зверь может так яриться, только грызя опутавшую цепь. А если пленён, разве это вольный зверь?

Вольным зверем он был, когда на стене Тауэра, юный, рослый, он явился перед толпой черни. Ричард стоял против солнца, и корона нимбом светилась на рыжих, чуть больше чем нужно отросших волосах короля.

— Я — ваш капитан! За мной!

Толпа замирает, по лицам проходит смятение, дрожь. В глазах Ричарда пляшут огоньки факелов, бешенство стёрло краску с лица. Толпа секунду неподвижна, затем качается, словно поднявшаяся высоко волна, и неудержимо рушится, первые ряды падают на колени, за ними следующие, ещё и ещё. Секунду назад бунтовщики, теперь они кричат:

— Да здравствует Ричард! Ты — наш король! Не хотим никого другого!

«Стой!» — крикнул тогда де Вер. Стой… Как непочтительно… Более непочтительно девятнадцатилетний герцог вёл себя только ночами, когда сочинял пошловатые экспромты о золотых в свете свечей волосах Ричарда. Король грозился плахой, сухо смеялся и целовал пальцы, ласкавшие едва спустившиеся ниже ушей кудри.

Ричарду снова слышатся певчие. Немыслимо, конечно, никого давно нет в аббатстве. Почившего никто не любил. Стыд обжигает щёки тяжёлым воспоминанием — его царский росчерк, лишающий герцога всего состояния, родины. Возможно, жизни? Цепь на шее.

Король порывисто наклоняется и целует скользкую руку. Он не помнит слова «прости», кажется, его вытравили первым после коронации. Но он шепчет, всё шепчет: «…et lux perptua lceat eis. Requiscant in pace. Amen… Amen…Amen…»

А вот для команды WTF Tennant&Sheen 2020 удалось написать только один-единственный драббл, который остался незамеченным для читателей. Спасибо команде за отзывы и за милую ачивку, очень в тему. И месяц для меня тот особый, и тема. История по старенькому шотландскому сериалу "Добро пожаловать в психушку" (переводчики переврали название).

Название: Октябрь
Бета:  Xenya-m
Канон: Добро пожаловать в психушку (Takin' Over the Asylum, 1994)
Размер: драббл, 758 слов
Пейринг/Персонажи: Кэмпбелл Бейн/ОЖП
Категория: гет
Жанр: ангст, сонгфик
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: «Я живу, я выбираю между жизнью и тобой...» Сонгфик по песне Зои Ященко «А в лесу сосновом...»
Размещение: только после деанона после разрешения автора

Вечер был такой радостный, такой ясный, словно и не случилось ничего. И парк ничуть не изменился.

Лили так же, как и вчера, шла по толстому ковру не убранных ещё пёстрых листьев, они шелестели под ногами, пахли пряно и остро. Но теперь она была одна. Так странно.

В голове не укладывалось. Вчера с ней здесь был Кэмпбелл, они носились по этим листьям, собирали в пышные, яркие охапки и швыряли друг в друга, словно снежки. Потом лежали под деревом, обнявшись и снимая с волос сухие золотые листочки.

Кэмпбелл каждый раз приводил Лили сюда. Ей это нравилось. Кино, кафе, рестораны — так скучно, банальщина. А здесь они были детьми. И ей казалось, что парк этот важнее для Кэмпбелла. Будто бы это дом.

Конечно, она знала, что он живёт не здесь. Он живёт в больнице. Потому что псих. Господи, это всё было так неважно до вчерашнего дня. Нет, важно, но как бы это объяснить… Странно? Нет, не так. Далеко? Да, пожалуй.

Лили прикусила губу. Неприятно о себе так думать. Ей нравился запах его мягких свитеров — какое-то строгое дезинфицирующее средство. А в рукавах он иногда прятал таблетки, когда не хотелось успокаиваться или прогонять хандру. Нравился вкус его поцелуев — солоноватое какао. Нравилась его золотая чёлка, скрывавшая внимательные тёмные глаза. Нравилось, когда он дурачился, смеялся, валял дурака.

Нет, Лили. Он никогда не валял дурака.

Лили остановилась, ей вдруг стало ужасно жарко, кровь бросилась в лицо. Он ей доверился, а она…

— Хочешь, покажу, где я живу?

— А можно?

Она видела больницу и раньше, но даже не представляла, что там может кто-то жить. Во дворе ей стало неуютно. Она увидела пару фигур в отдалении от ворот, они тут же скрылись в здании, заметив незнакомку.

Мимо прошёл какой-то парень, самый обычный с виду, поздоровался с Кэмпбеллом. Кэмпбелл отдал охраннику пропуск, представил Лили как посетителя.

Они поднялись на третий этаж к запертой жёлтой двери с решётчатым окошком. Кэмпбелл позвонил. Открыла уставшая чернокожая женщина с внимательным взглядом. Из-за двери пахнуло больничным запахом — чистота, школьная столовая и горьковатая химия. Кэмпбелл и женщина что-то сказали друг другу. Женщина улыбнулась слегка, пропуская его внутрь. Кивнула Лили.

А Лили не смогла войти. Будто ноги примёрзли к полу. А в голове шумело. Какой-то животный страх накатывал, она не могла заставить себя войти внутрь, ей чудилось, что тяжёлая дверь закроется и её не выпустят обратно.

Женщина подождала минуту и закрыла дверь. Кэмпбелл стоял по ту сторону мелкой решётки и улыбался. Закатный луч прорвался из окна коридора сквозь решётку, и теперь казалось, что золотая чёлка Кэмпбелла горит. Лили самой хотелось сгореть.

Женщина что-то сказала, мягко подталкивая Кэмпбелла в коридор. И за решёткой осталась только стена. Лили ушла.

Теперь она стояла в огромной куче опавших листьев в парке. Листья пахли гнилью. От любви не умирают, она знала это, но отчего-то горящие щёки побелели, а сердце сжалось.

***

Это был долгий день. И долгий, мучительный вечер. Плачущий закат догорел.

А к ночи Лили влетела в больницу. Охранник вспомнил её, почему-то поверил, когда она представилась невестой, беспрепятственно пропустил внутрь. На третьем этаже на заполошный резкий звонок к двери подошла та же чернокожая женщина.

Она открыла сразу же, быстро и крепко ухватила Лили за локоть и втянула внутрь. Глаза у женщины были усталые и жёсткие, а голос ровный, спокойный и властный.

— Вам надо уйти.

— Пустите меня!

— Не устраивайте истерик.

Она что-то говорила про жизнь, про выбор, про людей, которые перестают быть людьми тут. Про наркотики. Про то, что он не похож на себя. Лили не слушала, только мотала головой.

Кэмпбелл улыбнулся ей. Он лежал неподвижно. Белая подушка, белое одеяло, белая пижама и золотая чёлка. Он не смог повернуть голову, Лили пришлось пройти вперёд и встать так, чтобы он видел её.

Но Кэмпбелл не узнавал Лили. Врач увёл её в светлый холодный кабинет, говорил долго и вкрадчиво. Под его тихий голос в голове Лили вставали одна за другой картины: припадок на станции, страх на лицах тех, кто пару минут назад улыбался. Страх на её лице. Сухое письмо, уведомляющее об увольнении. Больше дней в палате с приглушённым светом. Все дни там. Редкие проблески солнца в улыбке, в глазах. Самообман. Трудности с деньгами, с друзьями, с родственниками. Невозможность брака. Запрет на беременность.

— Лили, подумайте. Вы готовы отдать ему свою жизнь?

Лили вернулась в палату и просидела там до вечера. В голове звучали последние слова врача:

«Вы, конечно, боитесь за него. Но за ним тут присмотрят. От любви не умирают, Лили».

Уснувший Кэмпбелл заворочался и простонал что-то.

— Чш-ш-ш, — шепнула Лили. — Чш-ш-ш, не мешай. Я выбираю.

Она проснулась на рассвете. Кэмпбелл спал. В палате пахло чем-то солёным. Лили осмотрелась, вздохнула тяжело, но странное освобождение будто освежающей волной нахлынуло на неё. Оказалось, что выбора нет.

Она любила. И жила.

А вот и третья моя команда, чудесная WTF Slavonic Mythology 2020.) Опять же, обидно, что принесла мало, что мало пришлось почитать, но что ж поделать. Замечательная команда, красивая, интересная, познавательная.)

Приятно, что и мои два драбблика пришлись ко двору.

ТЕКСТОВАЯ ВЫКЛАДКА G-PG-13

Я в доме хозяин! Сёстры

запись создана: 14.03.2020 в 16:32

@темы: ФБ, Дэвид Теннант, чердаки и подвалы, фанфы